Оп Олооп - Филлой Хуан

— Довольно фарса. Отвезите ее в сумасшедший дом… Дайте ей цианида… Прощайте.

По цветам, лучшим из растений, всегда видна длинная череда благородных предков. По моральным качествам, лучшему, что есть в человеке, всегда видно его происхождение. Своим поведением доктор Даниэль Орус, отец врача с тем же именем, продемонстрировал, что сын определенно перенял основные черты семейного характера.

Можно ли взлететь кубарем наверх? По крайней мере троим это удалось. Страх выворачивает чувства наизнанку. Сами того не сознавая, консул, Ван Саал и Кинтин Оэрее поднимались по лестнице так, словно катились с нее вниз.

Оп Олооп по-прежнему лежал в одиночестве, вытянувшись, как утопленник. Но бушующее море выбрасывает на берег все то, что не принадлежит ему и не живет в нем: трупы, обрывки водорослей, обломки истерзанных штормами кораблей. Инстинкт делает точно так же: вышвыривает наружу все то, что мешает ему колебаться в глубинном ритме материи. Так, половой инстинкт преодолевает цензуру, условности и мораль, встающие на его пути. Инстинкт самосохранения с тем же эгоизмом справляется с обмороками, травмами и шоком, отнимающими жизненные силы, борется с временной слабостью и нервными потрясениями.

Если бы Оп Олооп контролировал свои действия в этот момент, он сам убедился бы в верности сказанного. Но увы. Его мозг представлял собой камеру-обскуру, работникам которой дали выходной. Ни мыслей, ни образов. Он очнулся по приказу не терпящего возражений инстинкта. Поднявшись на ноги, увидел, что блестящие витрины, богатые картотеки, драгоценные сокровища его разума оказались вне него, заполнили собой холл. Объяснить, как это произошло, он не мог. Его беспокоило легкое чувство необъятной пустоты внутри. Его голова не вписывалась в привычные рамки, она увеличилась до размеров комнаты, в которой он находился.

Он весь состоял из вибраций.

Чисто механически он надел шляпу и нашел трость. Затем направился к входной двери. В прихожей он почувствовал удивительную вещь. Он не вмещался в нее. Его голова занимала столько пространства, что ее буквально пришлось пропихивать наружу. Когда он пробился за ограду, его все еще бледное и измученное лицо засветилось от облегчения.

Опустошенный, совершенно опустошенный, Оп Олооп отправился в неизвестном направлении. Не обращая внимания на шум и вонь автомобилей, он ровным автоматическим шагом двигался вперед, вдаль. Туда, где взорвется этот удивительный воздушный пузырь. И только когда он взорвется, Оп Олооп сможет обрести новую реальность.

Поэтому он шел, шел и шел.

Тем временем Франциска, поддавшись уговорам окружающих, очнулась. К ней вернулись зрение и слух и ничего более. С гнезда ее губ то и дело слетали сумасшедшими птицами несвязные слова. Ее тонкий прямой нос то распухал, то ссыхался. Ей казалось, что роскошные духи из цветов сельвы пахнут формалином и отвратительными миазмами. Нервные пальцы путались в волосах и отворотах блузки.

Гувернантка, единственный спокойный человек, оставалась островком разума в океане растерянности. Мужчины, исполненные сочувствия, пытались быть полезными, но только мешали выполнять ее распоряжения. Отсутствие врача терзало их. Chauffeur выбежал на поиски другого доктора.

Перейдя на финский, она твердо сказала:

— Пожалуйста, выйдите все из комнаты.

Никто не обратил на нее внимания. Никто не понял причины. И все продолжили суетиться у девичьего ложа.

— Пожалуйста, оставьте нас одних, — произнесла она более настойчиво.

Только тогда до отца девушки наконец дошли ее слова. Он увел за собой почти помирившихся, благодаря общей боли, консула и Ван Саала.

Гувернантка дождалась, пока они переступят порог. Затем вернулась к кровати и, не медля, подняла юбку Франциски. Она не ошиблась. В воздухе потек odore di femmina, запах гениталий, источаемый менструирующим цветком девушки.

Для гувернантки, чистокровной финки с непорочно белыми седыми волосами, одеждой и помыслами, это было не страшнее кровотечения из носа. Она сделала все необходимое. Северные народы не придают этому явлению какого-то значения, отличного от физиологического. Гувернантка из Канн на ее месте лесбийски потеребила бы распухшую вульву. И, увидев эрегированный клитор, управлявмый невидимой похотью, связала бы его с несостоявшейся помолвкой и поняла, что все это — лишь болезненная реакция на произошедшее. Но не финка. Она была гиперборейкой. Женщиной из страны крепких девушек в pullovers и на skies, живущих вдалеке от комедии любви в своих деревянных домах под цинковым небом. У ее расы прямой склад ума, свободный от предрассудков, и при этом богатый чувственный плодородный слой, скрытый под снегом клинической светскости и разводов. Она не собиралась предаваться дерзновенным размышлениям. Гримасы и стоны Франциски не остановили ее. Она выполнила свою задачу как нечто само собой разумеющееся. Переодев девушку, она застелила кровать, привела в порядок спальню и открыла дверь.

По лестнице торопливо поднимался Кинтин Оэрее. Подойдя к ней, он вполголоса, как сообщают большую тайну, сказал:

— Оп Олооп исчез. Только бы с ним ничего не приключилось! Ни слова моей дочери. Проследите, чтобы она не выходила из своей комнаты.

И в этот самый момент в дверях показалась Франциска.

— Сеньорита, вам нужно сохранять покой. Сеньорита, вернитесь в свою комнату. Сеньорита…

Франциска и глазом не моргнула. Скрытая мысль делала ее утонченной, а лицо твердым. Ее профиль казался белым беззвучным лезвием. Она слетела по лестнице в просторной ночной рубашке, похожая на призрак. Каждый шаг по ступеням отзывался в сердце ее отца:

— Девочка моя, куда ты пошла? Послушай меня, Франциска. Пойдем, тебе нужно отдохнуть.

Ни ритм, ни плавность ее движений не изменились.

Она спустилась на первый этаж. Повернула в fumoir. Несмотря на опасения следовавших за ней, на ее бескровном лице не отразилось ни малейшего смятения. Ни жеста, ни крика, ни слова. Физическое присутствие Опа Олоопа уже не волновало ее. Франциска настолько превозносила его существо, что внешняя оболочка была позабыта. Бесстрастное личико обеспокоило отца. И не напрасно, ее личность сильно изменилась. Она ушла в себя, словно посадив на lock out все чувства, необходимые для социальной жизни.

В полном молчании она открыла бар. Не смутившись богатым выбором, взяла apricot-brandi. И припала к бутылке. Она пила без удовольствия, жадно, наплевав на манеры, пока отец не вырвал сосуд у нее из рук.

Наступила тишина, наполненная нетерпением и злостью.

Отец попытался успокоить дочь ласковыми уговорами. Она с отвращением отвергла их. Гувернантка с недовольным ворчанием тоже была вынуждена оставить ее в покое. Лицо девушки осунулось, а рот, красивый кукольный ротик, скривился в капризной гримасе.

«Tout se soumit aux lois de I’ivresse». [21] Кинтин Оэрее на своем опыте убедился в правоте этой аксиомы Жюля Ромена. Его любовь, его надежда, его честь униженно трепетали перед покачивающимся величием его дочери.

Анналы психиатрии указывают на связь многих отклонений с нарушениями менструального цикла. Половое созревание после пубертатного периода усугубляет внутренний конфликт. И жертва его впадает в истерию или меланхолию, которые приводят к увлечению мистицизмом или мании преследования и предрасположенности к пиромании и запоям. (Франциска находилась в том возрасте, когда половое влечение требует или огня, чтобы разжечь либидо, или алкоголя, чтобы заглушить его зов.)

Мудрые родители нередко задумываются о психическом и половом развитии дочерей. Следят за тем, что их заботит, анализируют их порывы, изучают кризисные ситуации. Но этим все и ограничивается. Всеобщая трусость побеждает мудрость. Установить корень зла, поставить диагноз — нетрудно. Сложность на данном этапе развития нашей цивилизации заключается в том, чтобы найти смелость не лицемерить и предложить девушке необходимое средство. Наша мораль, признающая самые разнообразные способы ограничения инстинктов, обрекающая их на непередаваемые унижения и пытки, пригвоздила плоть к позорному столбу и приговорила к заключению, вместо того чтобы сублимировать ее в свободе великолепия и радости. (Франциска чувствовала себя жертвой. Напуганная и ошеломленная, в состоянии просветленного опьянения она выла волчицей под гнетом ортодоксальной семейной заботы и предрассудков, не дающих выхода ее порывам.)