Станислав Говорухин - Вертикаль. Место встречи изменить нельзя
— Дайте его мне. Я посоветуюсь с нашим врачом.
Наутро я передал ей снимок, а еще через день — была суббота — позвонил.
— Здравствуйте, Ваше Высочество. Это я, такой-то…
— Леониды Георгиевны еще нет. Уехала к доктору. Позвоните часа через два.
Звоню через два часа. Уже смеркалось.
— Вы знаете, ее еще нет. Я уже сам начинаю волноваться…
Появилась она только в девятом часу вечера. Оказывается: поехала к доктору, тот уехал за город, в предместье; она — туда, он ушел в гости; нашла его в гостях, доктор взглянул на снимок и сразу выписал лекарство; потом она вернулась в Париж и еще долго искала дежурную аптеку.
Лекарство, которое привезла великая княгиня, оказалось чудодейственным. Хватило двух таблеток, и наш Антип до конца своей короткой жизни забыл, что такое боль.
Париж, Париж
Историю эту мне рассказал в 1967 году Саша Милюков, гвардии капитан в отставке, Герой Советского Союза.
«…Первого мая, за неделю до Победы, меня ранило. Был тяжелый бой. Немецкая дивизия прорывалась на помощь осажденному Берлину. Мы остановили ее. Меня даже представили к высокой награде…
И вот лежу я в госпитале. Извлекли мне пулю из плеча, перевязали… А за окнами каждый день салюты, Берлин уже наш, красное знамя над Рейхстагом… А я на госпитальной койке валяюсь. И так мне захотелось в свой полк, к ребятам, чтобы разделить с ними эту невыносимую радость Победы, что стало на мне все, как на собаке, заживать.
На седьмой день, аккурат восьмого мая, чувствую — пора. Выкрали мы с одной симпатичной сестричкой мою одежку, поцеловал я ее на прощание, — «разыщу, обязательно разыщу!» — и был таков.
Стою на улице, вижу, едет большой новенький «Хорьх» с белым флагом на капоте, а в нем немецкий генерал и два офицера. Ищут, стало быть, кому сдаться.
Поднимаю руку, машина остановилась. Показываю им: мол, выметайтесь на хер! Что-то залопотали. «Schnell, Schnell!» — говорю. Не задерживайте, мол, движение.
Ну, сел я за руль и поехал. А куда ехать, понятия не имею. Где он, мой полк? На западе, это понятно. А сколько они за неделю протопали?
Ладно, поеду за солнцем.
Навстречу пленные немцы бредут. Не совсем еще пленные — многие без охраны, с оружием, но — идут сдаваться. К вечеру все-таки разыскал свою часть. А там… дым коромыслом! Только что объявили по радио о капитуляции.
Сразу попал за праздничный стол. Стали мы пить шнапс, пили-пили, и допились вот до чего. Под утро Ленька Елисеев — был у нас один майор шебутной из Одессы — говорит:
— Во какая мысль, пацаны! Машина у нас есть, классная машина… Возьмем на продскладе спирту, колбасы… Сегодня как раз наши дежурят… И махнем в Париж!
Мысль всем понравилась. Хоть бы кто возразил, хоть бы кто затылок поскреб, подумал о последствиях.
— А че, поехали!
— Чего тут ехать-то? За сутки обернемся…
— Да кто нас хватится? Кому мы на х… нужны сейчас?..
И что ты думаешь? Загрузились, сели, поехали. Молодые, пьяные — о последствиях не думали.
Подъехали к американской зоне. Американцы нам откозыряли.
— Куда?
— В Париж.
— О, Париж! Карашо!..
Мы еще с ними по стаканчику виски распили, обнялись на прощание и поехали.
Ну и, значит, пили весь день. Никакой Франции не видели ни хрена. Я лично проспал всю дорогу.
На закате въехали в Париж.
На первой же улице остановили французского гражданина. По-немецки, с русским матерком, помогая жестами, объяснили ему: давай, мол, папаша, показывай, где тут у вас публичный дом?
Встал он на подножку, проехали мы с ним еще один квартал, остановились у какого-то дома. Дверь закрыта, окна погашены. Стали звонить, вышла хозяйка. Французик объяснил ей, чего жаждут русские офицеры… Спрашивает: «Чем господа будут расплачиваться? Доллары? Фунты? Дойчемарки не принимаем…»
Открыли мы багажник, показали: две канистры спирта, мешок колбасы и ящик тушенки…
Что тут началось! Рокфеллеры приехали! Дом осветился, музыка заиграла, вышли мадемуазели… Надушенные, в прозрачных одеждах… А под ними ничего, кроме ажурных чулок…
На рассвете меня будят. Открываю глаза: советский офицер, тоже капитан. Судя по погонам, из контрразведки… (В Париже была советская комендатура.)
Хватаюсь за одежду — не моя. Оказывается, ночью мы бабами менялись. Ну кое-как оделись, вышли на улицу, погрузились в свою машину, смершевцы впереди на своей — тронулись в обратный путь.
Едем молча. «Да, — думаю, — хорошо погуляли… Лувр, Шанз-Элизе, Эйфелева башня… Ни хрена не видели. И чего-то теперь будет?..»
Подъехали к американской зоне. Передняя машина остановилась.
Вышел капитан, подошел к нашей машине, протянул в открытое окно документы.
— Так, ребята… Я вас не видел, и вы меня не видели… Понятно выразился?..
Сел в машину, развернулся и уехал.
Приехали мы в часть. Никто, конечно, нас не хватился, никто и не заметил нашего отсутствия.
Третий день весь полк пьет да спит, спит да пьет.
Два дня, значит, живем тише воды, ниже травы. Что же будет? Неужто пронесло?
И вдруг, как обухом по голове:
— Милюков, к генералу!
Вхожу на ватных ногах. Комдив хитро улыбается:
— Милюков! Правду говорят, что у тебя «Хорьх» новый?
— Так точно, товарищ генерал.
— А хорошо это, как думаешь?.. Чтобы генерал на «Опеле» ездил, а его подчиненный — на генеральском «Хорьхе»?
— Очень нехорошо, товарищ генерал!
— Может, махнемся?
— С радостью, товарищ генерал.
— Ну уж с радостью, но зато я в придачу хорошую тебе новость сообщу… — Комдив подошел ко мне, обнял за плечи и произнес: — Утвердили мое представление. Поздравляю! Ты — Герой Советского Союза!»
Кожаная рука
Многие наши знаменитые деятели культуры на чем свет стоит костерят советскую власть, рассказывают направо и налево, как их «зажимали», мешали «творить».
Неловко это слушать. Все-таки лучшее, что они создали в искусстве, они сделали тогда, схватили сполна и премий, и наград, объездили со своими творениями весь белый свет. А меня вот даже в Болгарию не пускали. А уж как хотелось поездить по заграницам.
В юности, студентами еще, мы обошли пешком, а зимой на лыжах весь Советский Союз, облазили все горы — и Кавказ, и Памир, и Тянь-Шань, и Алтай, и Хибины, страсть к путешествиям жила во мне с детства, и ужасно хотелось посмотреть, как оно там — за бугром, как он загнивает, этот проклятый капитализм. Но — нет!
В чем моя вина перед государством и советским народом — я не понимал, а никто объяснять не собирался. Уже позже, после прихода Горбачева, знакомые ребята из Конторы заглянули в мое досье и объяснили причину. «Отказ от правительственной награды». Вона как!
