Людмила Улицкая - Искусство жить
– Приезжай, – сказала Женя. И испугалась. Так испугалась, что сердце забилось. – Только, может, не сегодня, – начала строить оградительное сооружение. – Сейчас Кирилла дома нет, кто тебе дверь откроет?
– А Гришка? А Гришка не откроет? – кричала Лилька в трубку, и слышно было, что она приедет, пешком пойдет, поползет на пузе...
– Он спит, твой Гришка. Лилька, ну давай завтра приедешь, а?
– И речи ни Боже мой, вот штаны только надену, и сразу...
Приехала через два часа. Гришка открыл. Она долго шебуршила в прихожей. Наконец, вошла. Огромная, толстая. У живота хорошей рукой букет держит – голландский, в розовом целлофане, как на мещанскую свадьбу. А левой рукой – придерживает.
– Только не голоси, только не голоси, – попросила Женя.
– И не собираюсь, – сжав трясущиеся губы, ответила Лиля. И тут же рухнула на колени, ткнувшись головой в кровать, и затряслась плечами.
Дура, дура я, зачем разрешила приехать... – подумала Женя.
Лилька кончила трясти кровать, подняла мокрое лицо из смятого букета и сказала решительно:
– Извини, Жень. Я к этому разговору полгода готовилась. У меня просто навязчивая идея была: я все в уме к тебе обращалась. В общем, выслушай меня. Это твое несчастье не просто так случилось. Это я виновата.
– Ну, ну, – усмехнулась Женя. – Давай, вали дальше...
– Я серьезно. Всю жизнь, Женя, я тебе завидовала. Любила, конечно, очень, но завидовала еще сильней. А это знаешь какая энергия – зависти. Ну говорят же – сглаз.
Это, может, ерунда. Но что-то в этом есть. Когда так сильно завидуешь, что-то нарушается в мире, – она шевельнула левой, больной, приподняла ее на уровень плеча. – И потом мне приснился сон. Два раза. Один раз до пятнадцатого октября, а второй – через месяц.
Какое пятнадцатое октября? Да... конечно. Билеты во Франкфурт были на пятнадцатое октября...
– Вот представь, я иду по дороге. Такая – не особенно какая дорога, серенькая, кусточки по сторонам. А на мне мешок тяжести несусветной. Даже как будто он и небольшой, но меня просто плющит от него, плющит... Я снять его хочу – и не могу, одной рукой не снимается. И народ вроде какой-то рядом идет, тоже все с поклажей. Я прошу помочь, а они меня как не видят. Как будто я прозрачная, ей-Богу. И вдруг вижу – ты. Идешь безо всего, в синем платье, и туфли на каблуках, твои, синие. Шикарные... Увидела меня, сразу ко мне бросилась, что-то говоришь, не помню что, но утешительное. И я тебя даже попросить не успела, ты сразу так легко с меня этот мешок снимаешь и на плечо себе накидываешь как нечего делать. Вроде бы как он у тебя в руках – нетяжелый. И я думаю в себе – почему так: на мне он был как каменный, а тебе вроде легко. Вот и весь сон. Я сначала ничего не поняла. Потом случилось это с тобой. Ну, я тебе даже рассказывать не стану, как мы все это пережили – и я, и девочки. Да. Они тебя очень любят, Жень. И мой Фридман, между прочим, тоже. Он теперь обратно домой просится, но это я тебе потом расскажу. Ну вот... Ты уже в себя пришла после операции. У меня в Склифе врачиха знакомая, я ей много чего доставала, так она мне каждый день звонила, все рассказывала, как и что... В общем, ровно через десять дней после твоей операции опять этот сон: снова я иду по той же самой дороге, снова на меня никто внимания не обращает, и ты опять ко мне подходишь. Но одета как-то не так: вроде какая-то рабочая одежда, то ли халат черный, может, фартук... И на ногах ботинки какие-то жуткие, совсем на тебя не похоже... Но ты, как ни в чем не бывало, подходишь ко мне, опять-таки мой мешок снимаешь, и мы идем дальше... Веришь, нет?
Но Лиле вовсе не надо было никакого уверения. Она торопилась досказать свою историю до конца... Женя слушала со слабой улыбочкой: все-таки, прелесть, дура какая Лилечка Аптекман!
– Ну вот. Понимаешь, у верующих людей есть ведь второй план, ты понимаешь? Он важнее первого. Гораздо важней. И вот я стала думать, что же означает этот сон? – лицо у Лили сделалось важным и загадочным. – Я переложила на тебя свой крест, вот что произошло. И я-то ничего, а ты сломалась. Это в тебя не красный «ауди» въехал, это я в тебя въехала со своими заботами, и с завистью. Да, с завистью. И ты понимаешь, вот буквально: ты лежишь, а мне все лучше делается...
Лиля снова начала плакать.
– Слушай, это какая-то абракадабра, то, что ты говоришь. Не плачь, Бога ради. Пьяный игрок вылез из казино, за ночь спустил несметные деньги, рванул, и мешки безопасности его не спасли... а ты мне про какой-то сон, – Женя погладила Лилю по голове. – Пойди, скажи Гришке, чтоб цветы в вазу поставил.
Лиля тяжело поднялась с колен, опираясь здоровой рукой о кровать.
– Вот этого я больше всего и боялась, – грустно сказала она. – Ты такая умная, а простых вещей не понимаешь...
Лиля просидела до прихода Кирилла – винилась, каялась. Еще несколько раз пересказала сон, потом – проникновенно – сказала Жене:
– Вот понимаешь, сказано было: возьми свой крест и следуй за мной... Не просто так – возьми крест, и не возьми чужой крест. Свой возьми... А я-то все свой на других перекладывала: всем жаловалась, ото всех принимала помощь и сочувствие. Больше всего – на тебя. Вот, он-то тебе спину и переломил. Вот что получилось. И я теперь так молюсь, чтоб все поправилось. Чтоб ты на ноги встала.
– Да ладно тебе, Лиль. Я твою книжку тоже читала, там много чего сказано. Там сказано также: носите бремена друг друга. Или я что-то не так поняла? – ударила Женя Лилиным оружием.
Лиля замахала руками – одной быстро и широко, вторая заметно отставала, но участвовала в жестикуляции...
Пришел Кирилл, накормил обедом. Ели в кухне, все вместе.
– Как ты, Женька, готовишь вкусно, – похвалила Лиля.
– Я? Это Кирилл, – ответила Женя. Кирилл улыбнулся – ему теперь немного надо было: одной похвалы...
Так просидела Лиля до самого вечера, а когда ушла, Женя рассказала Кириллу о Лилиной версии. Кирилл подумал немного, наложил на свои структурные соображения и покачал головой: нет, не думаю. Так не работает.
В одиннадцать позвонил азербайджанский доктор Ильясов. Тот самый, что приезжал к Жене в Склиф и обещал сделать ей операцию, когда все переломы срастутся. Еще раз он приезжал к ним домой, вскоре после Жениной выписки, но Женя плохо запомнила этот его приезд.
Он пришел на следующий день. Поразил Женю темным сухим лицом и зеркально-черными глазами. Видно, он и сам был чем-то болен. Он долго мял Женину спину, водил по ней, больно и неожиданно тыкал пальцами, и, когда Женя вскрикнула, он тихо рассмеялся и попросил у Кирилла иголку. Зажег спичку, сунул в игрушечное пламя конец иглы и еще долго чертил и покалывал Женину спину, ноги...
Потом воткнул иглу в Кириллову записную книжку, которая лежала на столике, заторопился вдруг и сказал, уже направляясь к двери:
