Сэм Хайес - Моя чужая дочь
Эрин снова вздохнула, плечи ее поникли.
— Как только ты уехал, она пришла ко мне и сказала: «Я знаю, что ты не позволишь мне перейти в Грейвуд». И все. Я хотела объяснить, но она вроде как и не переживала. Даже вызвалась сходить за продуктами. Я и не догадывалась, что у нее начались месячные… — Эрин виновато всхлипнула.
Что бы там ни было дальше, с этого дня для их дочери начался новый этап жизни. Роберт едва сдерживал себя, наблюдая за женой, а та принялась наводить порядок на кухне, словно разговор о Руби был окончен, словно аккуратно сложенное белье важнее счастья девочки. Казалось, она твердо решила, что ее приговор обжалованию не подлежит. Что-то бесповоротное было в том, как она расправляла и складывала полотенца и с неуместной педантичностью разбирала носки по парам. Каждое ее размеренное движение было как издевка над драмой, которую переживала сейчас ее дочь.
В половине второго ночи Роберт отправил жену в постель, принял душ и, заглянув к Руби, убедился, что она крепко спит. Свернувшись калачиком, прижимая к себе потрепанного зайца, девочка тихонько присвистывала, точно аккомпанируя своим снам. Ему хотелось прокрасться в ее мысли, развеять ночные кошмары и помочь воплотить в жизнь самые заветные мечты. Послав дочери воздушный поцелуй, Роберт вернулся в спальню и мгновенно уснул. Утро наступило слишком быстро, расписав небо на востоке розово-апельсиновыми мазками. Утро понедельника. От этой мысли у Роберта защемило сердце.
— Обещай, что сегодня не отправишь ее в школу. — Роберт провел ладонью по лицу. Умолять — не в его правилах. Надо действовать иначе. Он повернулся лицом к Эрин: — Пусть у меня в офисе побудет.
Как ни странно, Эрин кивнула:
— Хорошо. А я позвоню в Грейвуд, объясню ситуацию.
— Не беспокойся, я сам позвоню, из конторы.
Настаивать не пришлось: Эрин была только рада избавиться от необходимости врать директрисе про внезапные «семейные обстоятельства». Роберт не спешил подниматься с постели. Глядя в потолок, он пытался постичь, не проклюнулись ли в нем первые ростки отцовского чувства? Не так ли должен ощущать себя настоящий отец, имеющий право голоса в воспитании ребенка? А затем, остановив взгляд на Эрин, уже набросившей кремовый атласный халат, он задался другим вопросом: не проклюнулись ли в нем первые ростки сомнения в правильности выбора?
Полчаса спустя в кухне к Роберту и Эрин присоединилась Руби — в форме своей прежней школы и с солнечной улыбкой на лице, чего они уж никак не ожидали. Она подвела глаза, накрасила ресницы и тронула губы блеском, а волосы собрала в «конский хвост», стянув его легкой голубой косынкой.
— Привет! — Руби бросила набитую учебниками сумку на пол и, распахнув холодильник, достала пакет с соком и яйца. — Помираю с голоду! — объявила она весело. — Кстати, подбрасывать до школы меня сегодня не нужно, я как раз успеваю на автобус.
Роберту показалось, что он уловил фальшь в ее улыбке. Почудилось — или ее голос дрогнул, выдавая страх, а под накрашенными ресницами блеснула слеза? Он шагнул к ней, ничего не желая сильнее, чем обнять и защитить от любой угрозы, что таил для нее этот день.
Нырнув вбок, Руби избежала его рук. Достала с полки сковородку, бутылку масла и одно за другим разбила три яйца, не заботясь, что держит их слишком высоко и брызги летят во все стороны. Роберт фыркнул, пытаясь сохранить лицо, пытаясь пересилить смехотворное ощущение, что его отвергла девчонка-подросток. Глядя, как Руби швыряет скорлупу в мусорное ведро, Роберт спрашивал себя, не ошибся ли он. Быть может, девочка действительно хочет вернуться в школу? Быть может, Эрин права и бегство лишь создаст в будущем еще большие проблемы? Ему-то откуда знать? Детей у него прежде не было, а собственный опыт подсказывал, что за схватку со страхами наградой были сила и способность побеждать, которую он больше всего ценил.
Роберт отвернулся к окну и оперся о подоконник. Вздохнул, устремив невидящий взгляд на яркую зелень сада. Он хотел выиграть время, чтобы подумать о Руби и прикинуть, как заставить Эрин изменить ее решение, а мысли то и дело возвращались к Дженне, словно намагниченные. Воспоминание, невесомое, как шифоновый шарфик, зацепившийся за ветку, никак не отпускало. Роберт буквально воочию видел Дженну в саду, под куполом плакучей ивы: волосы подхватывает ветерок, на лице улыбка шириной с горизонт, рука приподняла длинные гибкие ветви. «Чего ты хочешь?» Вопрос звенел в нем снова и снова, пока он наблюдал, как Дженна, нагнувшись, выдергивает стебелек сорняка. «Ты здесь не живешь!» — беззвучно выкрикнул он.
Он ненавидел Дженну — за то, что так с ним поступает; еще больше ненавидел себя — за то, что позволяет ей. Его скорбь понятна, но, видно, скорбит он как-то не так. И желание примириться с потерей, тоже вполне естественное, видно, выходит ему боком.
На кухне продолжалась обычная утренняя суета — словно ничего и не случилось. Кипел чайник, Роберт листал свежую газету, на коврик у входной двери с шелестом приземлилась почта. Руби готовила завтрак, чертыхаясь себе под нос, потому что раздавила желток, а Эрин не произнесла ни слова. Стояла недвижно, словно пойманная врасплох вспышкой камеры — рот приоткрыт, веки чуть опущены, — и смотрела, как дочь жадно уписывает яичницу. Роберт мог бы поклясться, что физически ощущает вину, затопившую Эрин. «Ну же! — мысленно подтолкнул он жену. — Сейчас ты можешь все исправить!» Но Эрин упустила момент, сохранив молчание.
Роберт подавил стон.
— Я в душ — и на работу. Дел по горло, — буркнул он и ринулся наверх, перескакивая через две ступеньки.
Он не успел еще преодолеть лестницу, когда перед его глазами вспыхнул образ — мимолетный, но такой силы, что Роберт споткнулся о верхнюю ступеньку и ухватился за перила. Мало ему воспоминаний о первой жене, благодаря которым он сам не свой, — окончательно разрушить его профессионально хладнокровный имидж грозили мысли о слезах двоих ребятишек, лишившихся матери. Дело Боуменов разрывало его сердце.
Роберт барабанил пальцами по рулю — машина ползла в плотном потоке часа пик. Рядом сидела Руби — очень чинно и собранно.
— Мама будет в ярости, — сказал Роберт, но одобрительный взгляд, искоса посланный дочерью, ее сияющие лукавым восторгом глаза убеждали, что он поступил правильно.
Руби чуть заметно кивнула; легкая усмешка приподняла уголок губ.
Подскочив сегодня спозаранку, Руби горела решимостью вернуться, как того требовала мать, в прежнюю школу, причем настаивала, что доберется туда на школьном автобусе, тем самым обеспечивая себе двадцатиминутный кошмар издевок — перед долгим и тоскливым днем в классах, где неопытные учителя безуспешно пытаются усмирить буйный молодняк. Роберту пришлось включить красноречие на полную силу, чтобы она согласилась доехать до школы с ним, однако предварительно Руби взяла с него обещание остановить машину за углом. Выйти у порога школы из новенького «мерса» с откидным верхом значило нарваться на пинок при первом же появлении в туалете.
