Чак Паланик - Невидимки
За все это лето я ни разу не видела ни одного зеркала. Если они мне и попадались, то я не сознавала, что отражающееся в них - это я. Фотографий, сделанных полицией, мне так и не показали. Наконец сестра Кэтрин и Эви закончили надо мною колдовать.
Я говорю:
- Ге хойл иока хог геохх. Эви отвечает:
- Пожалуйста.
А сестра Кэтрин растерянно произносит:
- Но ведь ты только что поела.
Я прекрасно знаю, что меня не понимает ни единая живая душа. И изрекаю:
- Конг химмер най гии голли. Эви пожимает плечами:
- Да, это твои туфли, но я ношу их аккуратно. Можешь не беспокоиться.
А сестра Кэтрин сообщает:
- Нет, моя дорогая, писем сегодня нет. Но мы напишем заключенным сами. После того, как ты поспишь.
Они уходят. А я остаюсь одна. И… Интересно, насколько безобразно выглядит мое лицо, размышляю я.
Иногда быть изувеченным даже занятно. Для чего людям пирсинг, татуировки, скарификация?
Я веду речь о том, что все это неизменно привлекает внимание.
Первый выход на улицу раскрыл мне глаза на то, чего я лишилась. Все лето я просто отсутствовала. А вечеринки у бассейнов, загорание на пляжах, знакомства с парнями на тачках с откидным верхом - все это продолжало происходить без моего участия. Я поняла, что для меня подобные вещи, равно как пикники, игры в мяч, концерты, превратились в запечатленные на фотопленке картинки. Которые, кстати говоря, еще не стали фотографиями. Эви всегда все откладывает на потом. Уверена, что раньше Дня благодарения снимков мне не видать.
Я выхожу на улицу, и мир встречает меня поразительным многообразием красок. В больнице все белое. Мне кажется, что я никогда раньше не видела такого огромного количества цветов и оттенков. Я направляюсь в супермаркет. Обычное хождение между полок с товаром напоминает мне увлекательную игру, в которую я не играла с раннего детства. Я с наслаждением рассматриваю торговые знаки моих любимых фирм-производителей, яркие, красочные. Вот "Фрэнчиз Мастард", "Райс-а-Рони", вот "Топ Рамен". И все это как будто манит, зовет.
Этикетки такие яркие и выполнены настолько качественно, что невозможно решить, какая из них лучше.
Совокупность красивых предметов - нечто гораздо меньшее, чем если бы все они были отдельными частями.
Все пакетики, банки и пачки составлены в ряд.
Передо мной радуга живописных торговых знаков. Смотреть, по сути дела, не на что.
Что касается людей, я могу видеть только их затылки. Если я поворачиваю голову даже очень быстро, успеваю заметить лишь мелькающее перед моими глазами ухо того или иного покупателя. Многие бормочут что-то о Господе.
- О боже! - доносится до меня справа. - Ты это видел?
- Интересно, это маска? - шепчут с другой стороны. - По-моему, до Хэллоуина еще далековато.
Люди вокруг меня сосредоточенно читают надписи на ярких этикетках.
Я беру заточенную в ярко-желтый полиэтиленовый плен тушку индейки.
Не знаю зачем. У меня нет денег, но я все равно ее беру. Сначала долго копаюсь в морозильном контейнере, перебираю замороженные мясные глыбы, выбираю самую крупную из них и торжествующе поднимаю вверх, как маленький ребенок.
Я иду к кассам, прохожу мимо них, но меня никто не останавливает. Продавщицы и охрана с неуместным усердием читают бульварные газеты, уткнувшись в них носами.
- Геихн ги охо унг, - говорю я. - Ней гуи ихин лгух. Никто не поворачивает в мою сторону головы.
- ХСХ УИК ИХ, - произношу я, как образцовый чревовещатель.
Все молчат. Разговаривает лишь одна из продавщиц - с покупателем, расплачивающимся чеком.
В этот самый момент раздается звонкий детский возглас:
- Посмотри!
Воцаряется гробовая тишина. У меня такое впечатление, что все присутствующие перестают дышать. Ребенок повторяет:
- Посмотри! Посмотри же, мама! Вон туда! Чудовище украло еду!
От смущения все вокруг сокращаются в размерах - втягивают голову в плечи, как будто стоят на костылях. И с еще большим вниманием погружаются в чтение.
Девушка- монстр украла праздничную индейку…
Я стою, вспотевшая, в своем восхитительном платье с начинающей таять запакованной в желтый полиэтилен дохлой птицей в руках. Мое платье почти прозрачное. От холода, исходящего от индейки, у меня напрягаются соски. Прическа, которую мне сделала сестра Кэтрин, похожа на глазированный торт. Никто не смотрит на меня так, как будто я лауреат чего бы то ни было.
Раздается шум звучного шлепка. Чья-то рука залепляет ребенку подзатыльник. Тот разражается ревом.
В плаче отчетливо слышны нотки страшной обиды - малыш не понял, за что его наказали. За окнами догорает закат. А внутри супермаркета царит мертвая тишина. Ее нарушает лишь детский плач.
- За что ты меня ударила? - безмолвно спрашивает у матери ребенок. - Я ведь не сделал ничего плохого. За что? Я не понимаю!
Я прижимаю индейку к груди, выхожу из супермаркета и быстрыми шагами иду по направлению к "Мемориальной больнице Ла-Палома". Темнеет.
Я крепко держу холодную тушку. В моей голове стучит: индейка, чайки, сороки.
Птицы.
Птицы склевали мое лицо.
По больничному коридору навстречу мне идет сестра Кэтрин. Одной рукой она придерживает шагающего рядом с ней мужчину, в другой - несет какую-то подставочку. Мужчина весь в бинтах, дренажных трубках и пластиковых пакетиках с красной и желтой жидкостью, втекающей и вытекающей из него.
Птицы склевали мое лицо.
Сестра Кэтрин кричит:
- Эй, дорогая моя! Я веду к тебе необыкновенного человека! Уверена, ты будешь счастлива с ним познакомиться!
Птицы склевали мое лицо.
Между ними и мной - кабинет логопеда. Я заглядываю вовнутрь и вижу Бренди Александр. В третий раз в своей жизни. Королева добра и света в платье-футляре от Версаче. Сегодня от нее веет ошеломляющим духом тоскливой безысходности и порочного смирения. Она неотразимая, но униженная. Жизнерадостная, но увечная. Ее несравненное величество - самое восхитительное из всего, что мне когда-либо доводилось видеть. Я останавливаюсь у приоткрытой двери кабинета и таращусь на Бренди.
- Что касается мужчин, - говорит логопед, - они ставят акцент на произносимые ими прилагательные. Например, если кто-то из них делает тебе комплимент, он скажет: сегодня ты такая красивая.
Бренди настолько красивая, что ее голову впору отрезать и выставить на витрину на синей бархатной ткани "У Тиффани". Кто-нибудь непременно купил бы ее даже за миллион долларов.
- А женщина сказала бы: сегодня ты такая красивая, - продолжает логопед. - Итак, запомни, Бренди: ты должна выделять модификатор, а не определение.
Бренди Александр поднимает свои голубичные глаза на меня, стоящую у двери, и говорит:
