Рафаил Гругман - Боря, выйди с моря
В доме, кстати, найдены копии черновиков других дипломов, антисоветская литература и грязная порнуха. Так что идите, Наталья Яковлевна, домой и не рыпайтесь раньше времени. Мы вас вызовем.
***
Неожиданно для всех Женьку освободили через неделю.
Он ни с кем из друзей не хотел видеться, закрылся на Гайдара и запил. Выпив в первый же вечер в одиночку бутылку водки, он признался Наташе, что сломался.
— А что мне оставалось делать?! Следователь дал четкий расклад. Или шпионаж и десять лет тюрьмы, пли три года за хранение антисоветской литературы, пли пять лет за подлог документов и мошенничество. Я бы стерпел все. Клянусь! Ты же видишь, что все шито белыми нитками. Гнусная провокация! Но эти подонки сказали, что Вовке осенью идти в армию. И ждет его стройбат. Но моему выбору: полярный круг или среднеазиатская пустыня. А там, намекнули они, дедовщина. Парень может и не вернуться. Ты понимаешь, что эти суки со мной сделали?! В моих, оказывается, руках, и только в моих, жизнь сына. Раньше я сомневался, когда мне рассказывали, не верил, но теперь я точно знаю, они и Корчного шантажировали сыном, требуя, чтобы он сдал Карпову матч в Багно! Помнишь, писалось в газетах, что перед последней игрой Корчной с опозданием вышел на сцену и начал материть Карпова? Мне рассказывали, что перед игрой ему позвонили в номер: 'За твою несговорчивость в прошлой партии сын твой находится сейчас на допросе с пристрастием". Корчной и сорвался… Но у него на копу чемпионское звание. А у меня? Только моя честь?! ''От вас мы ничего не требуем, — вежливо убеждала меня эта падла, видя, что я сломался на сыне, — вам не надо никого закладывать и сообщать нам, что было раньше. Мы и без вас имеем достаточно в нашей среде информаторов. Живите, как жили. И отвечайте иногда на наши вопросы…" Сволочи!! Наташа, что я должен был делать? — плакал он. -Шиздец. Мне полный шиздец! Я пли Вовка!
— Ты дал подписку? — мягко спросила она, обнимая его за плечи.
— Дал! Дал! Дал! — дернулся он. — Я никого не заложил еще, поверь мне. Но я в жопе! Как я должен вести себя, если через неделю они вызовут меня и попросят навестить Нисензонов?
— Но ты же можешь отказаться… — робко произнесла она, вновь пытаясь его обнять.
— И тогда они эту расписку покажут всем! И нее будут знать: Левит — стукач! Сука!…
— Может, переедем в другой город? — предложила она. — Найти обмен на Одессу несложно.
— Куда от них скроешься?! Куда?! Вовке-то в армию: Они четко сказали: Одесский военный округ и служба в Тирасполе или стройбат хер знает где. Из которого он не вернется.
Три дня Женька плакал и пил, ни с кем не желая видеться, и три дня Наташа и Вова поочередно находились с ним дома, стараясь не оставлять его одного…
На четвертый он успокоился. Перестал пить. Снял даже со стены гитару. И весь день мурлыкал, меняя интонацию, две строки: ''Не обещайте деве юной любови вечной на земле…''
Вечером он заговорил о родителях, об отце, умершем от рака лет десяти назад, о маме… Вспомнил, как она собирала ему в школу завтрак. Какие пекла коржики…
Взял фотоальбом и показывал его Вовке.
— Вот дедушкса, военный летчик… А вот бабушка в форме военврача…
И пел: «Не обещайте деве юной любови вечной на земле…»
Предложил Наташе пойти с ним завтра на кладбище убрать родительские могилы. Затем передумал: «Давай в воскресенье». И вновь взял гитару.
Девять граммов в сердце.
Постой, не зови.
Не везет мне в смерти.
Повезет в любви.
Наташа обрадовалась: кризис прошел.
— Надо залечь на дно, — тихо убеждала она его, — отойти от всего. Может, и обойдется. Вовка, дай Бог, поступит и институт. Возьмем учителей. Ты его поднатаскаешь, а там военная кафедра. Глядишь, и отвертелся он от армии. Надо продержаться полгода. Он поступит, — горячо убеждала она его.
Женька улыбнулся и, как тихо помешанный, промолвил: «Не обещайте деве юной любови вечной на земле…»
Ночью она резко вскочила с постели, нащупав вдруг рядом с собой пустоту. Рванула на кухню. В ванную… Он висел на ремне, привязанном к водопроводной трубе…
Рядом лежала размашисто написанная записка:
"Простите, но выхода другого не было. Я не смогу ЖИТЬ В конфликте со своей совестью. Мужем был плохим. Может, хоть отцом оказался хорошим.
Наташенька! Через год выходи замуж и прости. Удастся уехать — бросайте все. Я люблю вас и никому не хочу новых страданий. Так будет лучше. Прощайте".
Из Женькиных новых друзей па кладбище никого не было. Опасаясь за сына, Наташа скрыла смерть от всех, сообщив только ближайшим родственникам и Шелле с Изей. И все последующие дни, не давая уснуть, навязчиво крутилось в мозгу ее, сверля и высверливая остатки душевных сил, предсказание последнего дня: «Не обещайте деве юной любови вечной на земле…»
***
Счастливые семидесятые.
Во второй половине семидесятых годов все жители Одессы, не замечая припалившего им счастья, стали белыми людьми. Но даже если, по словам дотошных наблюдателей, они в белых штанах не ходили, это ройным счетом ничего не значило, ибо если без ехидства и зубоскальства внимательно к ним присмотреться, то каждый житель города, какого бы цвета штаны ни надевал — все равно оставался бы в белом фраке, бабочке и, как вы уже догадались, в белых штанax.
Этот феномен Изя обнаружил совершенно случайно. Но для этого понадобилось ему сперва оказаться в городе с удивительно красивым названием Набережные Челны, а, прилетев тридцатого апреля в Одессу, получить сюрприз: трехдневную экскурсию и Ялту. Отплытие вечером. Билеты Шелла взяла на работе, пригласив в круиз Наташу.
— Пусть отвлечется и немного с нами отдохнет, — пояснила Шелла. — Она все время плачет: «Я не смогла его уберечь. Он с утра уже знал, что повесится»…
Изя не возражал.
— Конечно, ей надо прийти в себя. Да и вчетвером веселее…
Белый пароход, по-настоящему белый, с барами, бассейнами, дискотеками, сауной, с рестораном, н котором пять (!) официантов бегают вокруг стола, ухаживая за ним, белым человеком: один накладывает помидоры, второй — зеленый горошек, третий — лангет, четвертый — картофель «фри», пятый поливает все соусом — белый пароход ждал его у пирса.
Утром — Ялта. Экскурсия в Ливадию. Затем Изя взял такси, и они махнули в Ласточкино гнездо. Обед в приморском ресторане…
Изя разливал ''Цинандали" и возбужденно рассказывал, что только позавчера он был в Челнах. В городе один кинотеатр, в котором вторую неделю крутят двухсерийную «Сибириаду». А в ресторане «Москва», в который он зашел вечером покушать, ни одного посетителя — жрать нечего.
— Официантка сама (!) предлагает жалобную книгу. «Мне стыдно, — говорит она, — но кормить вас нечем». Я попросил хоть чего-нибудь, и она принесла последнюю порцию свиного эскалопа и консервированный рыбный паштет. В магазинах пусто. Представляете, ни соков, ни молочных продуктов, ни-че-го: Зелени никакой. — Изя посмотрел в окно. — Конец апреля, а жара — деться некуда. Как там люди живут?
Официант принес удивительно вкусный суп с лимоном, и Регннка, восхищаясь, вылавливала в нем маслины. На второе — лангет, запеченный в сыре…
— Только в Одессе и можно жить, — мечтательно говорил Изя. — Где еще можно вечером сесть на теплоход и утром оказаться в Ялте? И весь Крым, Алушта, Алупка — все к твоим ногам.
Ему было жаль тех несчастных людей, которых неизвестно за какие грехи, поселил Бог в сердце России, оставив без кино, театра, масла и молока… Не говоря уже о море и белом пароходе.
На кассете ненавязчиво пел Джо Дассен…
Официант принес мороженое с клубникой.
Изя мечтательно улыбался, вспоминал ночь, проведенную в баре-дискотеке… Нет, только в Одессе можно по-настоящему быть белым человеком.
— Наташенька, — ласково обратился он к молчаливо сидящей Наташе, — все обойдется. Поверь мне. Вовка должен уехать поступать в Россию. Куда-нибудь в глубинку, где нет процентной нормы и есть военная кафедра. Парень он толковый. Обязательно поступит.
— Может, ты и прав, — соглашалась она, — но я еще н. решила. Не могу одновременно терять и мужа и сына.
— Ты вовсе не теряешь его, — возразила Шелла. — Через год он переведется в Одессу. Так многие делают.
Возвращались второго утром. В немногочисленной толпе встречающих Шелла сразу же увидела маму. Несмотря на ясную погоду она надела старомодное черное платье да еще напялила на голову газовую косынку.
''Папа'', — сжалось сердце. Но затем она увидела поодаль стоящего Абрама Семеновича в кепке, которую тот надевал только но особым случаям, и, сразу все поняв, искоса посмотрела па мужа. Тот стоял с каменным лицом…
— Изенька, — взяв его под руку, произнесла, как только он сошел на берег. Слава Львовна, — мужайся. Мама.
— Как? — в ужасе выдавил он из горла хрип и беззвучно зарыдал.
Со вздохами и причитаниями Слава Львовна рассказала со слов всезнающих старушек, ежедневно сидящих на стульчике перед домом, что вчера Елену Ильиничну разыскивала какая-то симпатичная молодая женщина с мальчиком лет трех. А может, и четырех. Эта женщина долго (кто-то говорил: недолго) была у мамы. Затем Елена Ильинична вышла провожать их к трамваю. Шли они спокойно. Разговаривали. Мальчика мама вела за руку. Назад вернулась бледной и, как показалось, чуть пошатывалась. Не останавливаясь как обычно на две-три дежурные фразы, вошла в подъезд. На лестнице ей неожиданно стало плохо, и, схватившись за сердце, она присела на ступеньку. Спускавшаяся в это время с четвертого этажа соседка, бросила сумки и рванулась к ней. Помогла дойти до квартиры. Открыла ее ключами дверь. Уложила на диван и вызвала «скорую». Елена Ильинична попросила соседку взять бумагу и карандаш и попыталась что-то продиктовать. Но слов ее соседка разобрать так и не смогла. "Скорая'' торопилась около часу. И приехав, зафиксировала смерть. Кто-то из соседей разыскал Славу Львовну, и единственное, что она сумела сделать, договориться, чтобы тело поместили в морг.
