Ирина Левитес - Зал потерянных шагов
Она оттягивала разговор с мужем, находя множество неотложных дел, что было нетрудно, поскольку в разгар путины дел действительно было по горло, даже поесть спокойно — и то не всегда получалось.
Женя исподволь следила за Павлом, выгадывая удобный момент для важного разговора, не подозревая о том, что за ней самой хвостиком ходит Мишка, преследуя ту же цель. Мишка после памятного дня, когда, по его образному выражению, «спалили всю контору», старательно изображал невиданное послушание и рвение в труде. Женя отметила его странную покладистость, но приписала ее угрызениям совести. В действительности историю с Оксаной Миша выбросил из головы почти сразу, и сейчас вил круги вокруг матери совсем по другой причине. Наконец он поймал Женю, когда она шла в икорный цех.
— Ма! Я тебе сказать хотел. — Мишка стоял, нависая с высоты своего роста над маленькой Женей, которая всегда шутила, что для того чтобы дать сыну подзатыльник в воспитательных целях, ей придется встать на табуретку. — Ма! Короче: я институт бросил.
Женя потеряла дар речи, не в силах переварить невероятную информацию, а Миша поспешил успокоить ее и скороговоркой продолжил:
— Ты только не волнуйся. В армию я не пойду. Я уже перепоступил на другой факультет.
— Какой другой? — ничего не понимая, растерянно спросила Женя.
— Исторический! — брякнул Миша и заторопился обосновать свой выбор: — Я собираюсь этнографией заняться. Ты не представляешь, как это интересно! Изучать народы всякие, их обычаи, ездить в экспедиции…
— Какие еще экспедиции? — возмутилась Женя. — Мы с отцом тебя специально на менеджмент отправили, чтобы ты семейным бизнесом занялся! Бизнес, между прочим, тебе по наследству достанется. Мы для кого стараемся?
— Понятия не имею! — разозлился Мишка. — Я вам что, раб? Приковали меня цепями к этому цеху, а мне это неинтересно. Неинтересно, понимаешь? Я эту рыбу вашу терпеть не могу! И видеть ее больше не желаю!
— Эта рыба тебя кормит, — обиделась Женя. — Ты на нас с отцом посмотри: стараемся, недосыпаем, без выходных работаем. Лишь бы у тебя все было.
— А мне этого не надо, — ответил Миша. — Мне совсем другое надо. Я не хочу, чтобы мои дети брошенными росли, как я. Лучше бы ты дома сидела. Или работала днем, как все нормальные люди. А по вечерам ужин готовила. Ты когда последний раз дома была? Все рыба эта проклятая!
Мишка повернулся и в знак протеста отправился пешком по дороге к поселку, к остановке рейсового автобуса. Он шел, слегка ссутулившись из-за детской привычки маскировать свой внезапно нагрянувший рост, твердо впечатывая шаги в пыльный проселок, словно ставя упрямые точки в споре с матерью.
Женя растерялась. Мало того, что у нее и без Мишкиных фокусов крупные неприятности, так еще и это вдобавок. Она и не предполагала, что Миша тяготится их семейным делом, в которое они вложили все свои силы, время, знания, деньги. Когда-то Женя услышала выражение, понравившееся своей точностью: «Бизнес должен быть таким, чтобы его было не стыдно оставить своим детям». Женя это поняла по-своему: производство должно быть надежным, свободным от долгов и достойным. А не каким-нибудь двусмысленным. Они могли гордиться своим трудом, поскольку производили продукты питания самого высокого качества. То, что нужно людям. И краснеть за свой труд им не приходится.
Она присела на деревянную скамейку у вагончика и застыла. Прятать от Павла потухшие глаза, каменно застывшее удрученное лицо и пересохшие губы уже не хотелось. Он подошел, взял ее за руку, как маленькую, и повел в вагончик. Усадил напротив себя на походную кровать и приказал:
— Выкладывай.
Женя молчала. Что именно выкладывать — она знала. Но какие слова при этом произносить — нет.
— Жень, я вижу — с тобой что-то происходит, — изменив решительный тон, мягко сказал Павел.
— Мишка институт бросил, — мрачно ответила Женя. — В другой поступил. На исторический факультет. Этнографом стать собрался. Экспедицию ему подавай.
— Вот дает! — восхитился Павел. — А я все думаю: почему он в город зачастил? А вот оно в чем дело… Ну и молодец! Пусть ищет себя. Смотри-ка, не побоялся!
В голосе Павла сквозило неподдельное восхищение самовольным поступком сына. Но, посмотрев на Женю, увидел, что ее гложет какая-то иная боль, не связанная с Мишкиными выкрутасами.
— Да что с тобой, в самом деле?
— Ничего особенного. Мне послезавтра в больницу идти. На аборт, — решилась Женя.
Вот и все. Ничего страшного. Самые главные слова она уже произнесла. А говорить о большом сроке она не будет. Вот если Павел спросит об этом, она скажет правду.
Павел недоверчиво посмотрел на жену, а потом радостно заулыбался, как будто Женя принесла ему замечательную новость. Он сел рядом с ней и, обняв за плечи, уткнулся губами за ее ухо, туда, где своевольными завитками выползали из узла волосы.
— Женька, правда?
— Ничего не правда, — сердито ответила она. — Чего ты радуешься, никак не пойму? Пока я в больнице буду, тебе одному тут воевать придется. Нужно заранее расписать все дела, а то ты половину забудешь, — с напускной деловитостью сказала Женя, маскируя истинные чувства.
— Жень! Давай оставим, а? Так хочется маленького…
Ничего другого Женя от мужа не ожидала. Она с досадой отмахнулась от некстати проснувшейся сентиментальности Павла, не желающего понять, что появление новорожденного поставит под угрозу их будущее. И никакие аргументы не могут поколебать ее решения, принятого окончательно и бесповоротно. Пока ребенок не родился, его еще нет. Поэтому она вправе распорядиться, быть ему или не быть.
— Пойдем к морю, — неожиданно попросил Павел. — И не смотри на меня так. Не развалится тут все за пару часов.
Женя хотела было возмутиться откровенному нарушению незыблемого обычая крутиться без остановки по замкнутому кругу, но внезапно согласилась, махнув рукой на треснувший и расползающийся по кускам устоявшийся привычный порядок.
На берегу было почти пустынно. Вдалеке, на пляже, раскинулся пестрый табор отдыхающих. Ветер полоскал импровизированные тенты, натянутые между машинами, замершими караваном в ожидании своих хозяев, надувал брезентовые пологи ярких палаток и приносил обрывки музыки. Безмятежное летнее веселье плескалось за мелкой речкой, впадающей в залив, рассекающей побережье на две части — переполненную и безлюдную.
Они бросили обувь под приметным камнем, подкатали повыше джинсы и побрели вдоль кромки прибоя, подальше от беззаботных отдыхающих. Идти босиком, не проваливаясь во влажный, плотно спрессованный песок было приятно. Сонные волны нехотя льнули к ногам, но лениво откатывались назад, в море, с тихим шелестом унося отшлифованные плоские камни. Набравшись сил, волны вновь выплескивались на берег, вынося уже иные камни, словно предлагая свои богатства на выбор.
Чем дальше они шли, тем больше становилось на берегу обкатанных морской водой деревянных коряг, напоминающих лежбище доисторических морских чудовищ, причудливо изгибающихся отполированными ветвями.
Соленый ветер неназойливо дул прохладой им навстречу, солнце неярко светило сквозь облачное марево, море мерно покачивалось пепельно-серой массой — неброский, с приглушенными красками, такой непохожий на своих ослепительных южных сородичей пейзаж дарил покой и умиротворение.
— Когда мы с тобой здесь были в последний раз? — спросил Павел. — Странно. Работаем рядом, а выбраться просто побродить — вечно времени нет…
Он подобрал горсть обкатанных добела камней и стал бросать один за другим в море, силясь закинуть их как можно дальше.
— Что-то мы с тобой не так делаем, — после паузы продолжил он.
— Паш, ну что не так? Вот выберемся из долгов, отдадим кредиты…
— …и заживем, — иронично продолжил Павел. — Ты понимаешь, что сегодня мы тоже живем? Это и есть настоящая жизнь. А мы превратили ее в зал ожидания. Все откладываем на завтра. Завтра может не быть.
— Зал потерянных шагов…
— А? — не понял Павел.
— Это я так. Не обращай внимания. Так что ты говорил?
— Да спросить хотел. Когда мы с тобой в театре были?
— Паш, при чем здесь театр?
— При том. Давай ребеночка родим, а?
— Ты сам не понимаешь, что говоришь. Если я выйду из строя — тут все прахом пойдет. Кроме того, ребенок в наше время — это безумные расходы. И все планы рухнут. Квартиру уже не купим. Так и останемся вчетвером в наших хоромах. И за Мишку в институте платить надо. Тем более что опять с первого курса все начинать заново.
— На заочный переведется.
— Ты что? — Женя захлебнулась возмущением. — Его же в армию заберут!
— И заберут. Все служат — и ничего. Он у нас парень самостоятельный. И не драматизируй, пожалуйста. Уж не до такой степени мы увязли, чтобы не заплатить за учебу. Закончит институт и пойдет служить, как все нормальные люди.
