Нгуги Тхионго - 5 рассказов
Он весь задрожал. Почему? Почему он не может пренебречь всеми надеждами, которые на него возлагали, всем своим будущим и жениться на этой девушке? Нет, нет! Он не имеет права. Она подвергнута обрезанию, отец и церковь никогда не согласятся на этот брак. Она необразованна, едва ли окончила четыре класса. Если он женится на ней, то навсегда распрощается с мечтой об университете.
Он попробовал идти быстрее. Силы возвращались к нему. Мысли прояснились. Он пытался оправдаться перед воображаемыми обвинителями, как часто делал раньше, когда всего этого еще не было… Как ему поступить? Его влечет к Вамуху. Такая стройная! А эта колдовская улыбка! В деревне нет ей равных, да разве хоть одна из местных девушек страдает из-за того, что необразованна?! Так уж принято. Может быть, поэтому многие африканцы привозят себе жен издалека? Он тоже хотел бы побывать в дальних странах, особенно в Америке, куда едет столько студентов! Если б только у Вамуху было образование… И если б не обрезание. Тогда он, пожалуй, сумел бы воспротивиться воле отца…
В хижине матери Все еще горел свет. Может, войти, помолиться на ночь? Нет, у него бы не хватило мужества взглянуть в лицо родителям. В его хижине было темно, но он надеялся, что отец не заметил его отсутствия…
Джон проснулся рано. Он был напуган сном. Хотя и не суеверный, он не любил дурных снов. Ему приснилось, будто его подвергли обрезанию. Потом кто-то — он не разглядел лица, — сжалившись, увел его… Они пришли в незнакомую местность. Он оказался один, неизвестный исчез. Тут появился призрак. Он узнал его — это был дух того дома, который он покинул. Дух потащил его назад. Появился другой дух. Это был дух страны, куда он пришел, Он потащил его вперед. Духи схватились друг с другом. Потом со всех сторон явились еще духи и стали тащить его в разные стороны. Духи были бестелесны, и ему не за что было уцепиться. Вдруг он увидел себя где-то в другом месте. А может, это был не он. Он смотрел на девушку, девушку из сказки. Ей некуда было идти. Он подумал, что должен ей помочь, он покажет ей дорогу. Но когда пошел к ней, сам заблудился… Снова остался один… Что-то ужасное надвигалось на него, все ближе, ближе… Он проснулся в холодном поту.
Сон об обрезании — дурная примета. Он предвещает смерть. Джон рассмеялся — как можно верить снам? Открыл окно — все вокруг было окутано туманом. Стояло чудесное июльское утро. Холмы, горные хребты, долины и плоскогорья, обступившие деревню, терялись в тумане. Все казалось необычным. И в этом было какое-то волшебное очарование Лимуру— край контрастов и пробуждает порой самые противоречивые чувства. Иногда Джон очарован родной землей, ему хочется прикоснуться к ней, обнять ее, лечь на траву; а порой ему неприятны и пыль в Лимуру, я жаркое солнце, и ухабистые дороги. Но со зноем, дождем, пылью и туманами еще можно свыкнуться. Он согласен здесь жить всегда. А если придется умереть, то пусть его похоронят тоже здесь, в Лимуру… Больше его угнетали люди — бесчестные, способные предать друг друга, воплощающие собой всю гнусность таких новых поселений, как его деревня.
Опять нахлынули мысли о Вамуху и повергли его в уныние. С утра они с отцом должны делать закупки к отъезду. Он сбросил одеяло, встал и вышел на улицу. Вспомнив об отце, еще острее почувствовал беспокойство. Отношения с отцом никак не налаживаются. Он старался не думать об этом. Сегодня вечером — час расплаты. Он вздрогнул. Как же ему не повезло, что все случилось с ним как раз сейчас, когда он собирается уехать в Макерере, — осуществилась бы мечта отца, и, может, это бы их сблизило.
Они отправились за покупками. Весь день Джон молча ходил за отцом из лавки в лавку, где они покупали необходимые в дорогу вещи у долговязых грустных индийцев. И весь день он размышлял, почему так боится отца. Он вырос в страхе перед ним, и трепет охватывал его, когда отец говорил или приказывал. И не только его.
Стенли боялись все.
Он читал проповеди с большой страстью. Он не хотел и близко подпустить свою паству к вратам ада. Даже во время чрезвычайного положения он продолжал проповедовать, порицать, проклинать. Каждый, кто не был спасен, будет осужден на погибель в аду. Кроме того, Стенли был известен как строгий блюститель морали и в быту — может быть, слишком строгий. Но его пастве это было невдомек… Если кто-нибудь из взрослых нарушал правила, то изгонялся из общины или отлучался от церкви. А молодые парни и девушки могли быть отлучены только потому, что постояли рядом, — это считалось непристойным, так как "порочило церковь и противоречило нормам поведения, предписанным самим богом" (как будто это не одно и то же!). И многие парни пытались служить двум богам— ночью встречаясь со своими девушками, а днем посещая церковь. Выбирать нельзя было — от церкви не откажешься.
Стенли по-отечески относился к односельчанам. Поэтому в первую очередь был строг к самому себе и, конечно, к своей семье, требуя, чтобы она стала примером для остальных. Особые надежды возлагал он. на сына. Но к этим высоким надеждам примешивалась и другая, более низменная мысль. Он никогда не сможет забыть, что согрешил до женитьбы. Ведь он изменил своему племени, попав под влияние "новых веяний".
Они быстро управились с покупками. Отец не нарушал безмолвного согласия, установившегося между ними, и ни словом не упомянул о прошедшей ночи. Они вернулись домой, и сын думал уже, что все в порядке, когда отец позвал его:
— Джон?
— Да, отец.
— Почему ты не пришел молиться вчера вечером?
— Забыл…
— Где ты был?
"Почему ты спрашиваешь меня? Какое тебе дело до того, где я был? Когда-нибудь я восстану против тебя!" Но тут же Джон почувствовал, как мятежный Порыв иссяк в нем и возникнет лишь в том случае, если произойдет нечто из ряда вон выходящее. Для борьбы против отца нужны были качества, которых у него недоставало.
— Я — я хочу сказать, я был…
— Ты не должен ложиться спать без молитвы. Обязательно зайди сегодня вечером.
— Я приду.
Что-то в голосе сына заставило отца внимательно посмотреть на него. Тот был спокоен: пока, кажется, отец не знает.
Наступил вечер. Джон украдкой, как и в прошлый раз, оделся и неверными шагами направился к роковому месту. Час расплаты приближался. А он так ничего и не придумал. Скоро все узнают. Даже преподобный Карстон. Он вспомнил мистера Карстона и его последние слова благословения. Нет! Лучше не вспоминать. И все же слова снова и снова всплывали в памяти. Они словно висели в воздухе и светились во мраке его души. "Ты идешь в мир. Мир готов, подобно голодному льву, проглотить, сожрать тебя. Берегись мира. Будь стойким, как учил Иисус…" Физическая боль пронзила Джона — преподобный Карстон предвидел его падение. Он, Джон, будет низвергнут из рая прямо в открытые, ждущие его врата ада. Он видел это воочию, и все скоро увидят это. И все будут сторониться его и бросать на него косые, многозначительные взгляды. Испуганное воображение преувеличивало, естественно, глубину этого падения с вершины благодати. Страх перед возможными последствиями заставлял ждать самого худшего…
Он- придумывал себе всевозможные наказания. А когда пытался найти какой-нибудь выход, в голову, приходили одни лишь фантазии и мысли о том, куда бы исчезнуть, удрать. Он никак не мог взять себя в руки. Он боялся отца и людей и не мог разобраться в своих чувствах к Вамуху. Поэтому он пришел к условленному месту, не имея ни малейшего представления о том, что ей скажет. Положение казалось ему безвыходным. И он вдруг сказал:
— Послушай, Вамуху. Разреши мне дать тебе деньги… Ты можешь сказать, что виноват кто-то другой. Много девушек так делали… Тогда человек, про которого ты скажешь, женится на тебе. Для меня это исключено. Ты же знаешь…
— Ты в своем уме? Как ты можешь, ты…
— Я дам тебе двести шиллингов.
— Нет.
— Триста.
— Нет! — кричала она чуть ли не в истерике. Обиднее всего было видеть его таким.
— Четыреста… пятьсот… шестьсот! — Джон говорил уже спокойнее, но голос стал резче. Он был возбужден. Им овладело отчаяние. Понимал ли он, что говорит? Он произносил слова быстро, не переводя дыхания. Цифры молниеносно сменяли друг друга — девять тысяч… десять… двадцать… Он потерял разум. Подскочив к Вамуху, обнял ее и продолжал свистящим шепотом умолять. Где-то внутри снова поднимался страх, ужас перед отцом, перед односельчанами и давил его, давил… Он тряс Вамуху, а услужливый разум шептал ему, будто он ласкает ее. Да, он совсем потерял голову… Сумма дошла до пятидесяти тысяч шиллингов и все время увеличивалась. В ужасе Вамуху вырвалась из его объятий, объятий сумасшедшего, образованного сына религиозного фанатика, и побежала… Он помчался следом, посылая ей вдогонку все ласковые слова, какие знал. Поймав ее, снова стал изо всей силы трясти, пытаясь обхватить за шею и прижать… Она вдруг страшно вскрикнула и упала на землю. Все это произошло внезапно, и ее сопротивление прекратилось, он дрожал, как лист на дереве в ветреный день.
