Януш Гловацкий - Последний сторож
Когда я добрался, огни были погашены, пуделек только вежливо поскулил, а мелюзга, все грязнее ночи, лежали, где кого сморил сон. Видно, вернулись короткой дорогой, наискоски, и теперь улыбались сквозь сон, как это водится у детей, своим мыслям. Стащив башмаки, я в одних носках пробрался через них к топчану. На главной кровати кухарка под одеялом ровно посапывала. Подойдя к своей лежанке, я с благодарностью отметил, что на ней постлано как положено. Украдкой проверил, не рылась ли кухарка в моем чемодане, но нет, потому что чек зашелестел в носке. Я уж было хотел растянуться на постели, как вдруг кухарка села в кровати, как лунатик или вампир, и сказала, что дальше так продолжаться не может и так с порядочной женщиной не поступают. Люди уже начали сплетничать, и чтобы я мигом собрал свои манатки и убирался на все четыре стороны, причем без лишних слов.
— Сейчас, сейчас, — забормотал я испуганно, — а что, если я вас люблю всем сердцем и желаю жениться? И куда мне идти, когда ночь на дворе?
— Ну а коли так, то и разговор другой, — кивнула она и призналась, что тоже меня полюбила с первого взгляда и даже уже переговорила с Педро, который из Эквадора и в полномочия которого входит венчать в замке вступающих в брак. Он пока не уехал и завтра ровнехонько в шесть соединит нас священными брачными узами. При этом добавила, чтоб я снял рубаху и носки, она скоренько их простирнет. Тогда я подъехал к ней с вопросцем, коли на то пошло, не будет ли она так добра и не пустит ли к себе в постель. Она же строго ответила, что, к великому сожалению, нет, поскольку никому не дает до свадьбы. Что было делать? Я лишь сказал, что жду не дождусь этого светлого праздника, и вернулся к себе на топчанчик.
На следующий день спозаранок я проснулся от того, что меня трясут за плечо: кухарка решила заняться приготовлениями к свадьбе, да такой, чтоб не было стыдно перед людьми, но вот беда, ей даже нечего кинуть в кастрюлю. Конечно, в кладовке найдутся гамбургеры и мороженая рыба «Омаха Стейк», суп «Кэмпбелл», копченый лосось, тушенка, баночная ветчина «Кракус», бекон, сосиски, авокадо, желтый рис, черная фасоль, соевый соус, спагетти, овсяные хлопья по-ирландски с коричневым сахаром, фруктовое желе и мороженое. Само собой, с грехом пополам удалось бы состряпать тако[3] или буррито,[4] а то и энчиладу,[5] но не по такому же случаю.
Я поинтересовался, куда мне бежать и где брать продукты, когда все позакрыто и магазины забиты досками. Она только головой покрутила, что, мол, не ее это дело — и баста. Испокон веку известно, что женщина в доме для того, чтоб очаг поддерживать, а мужчина — добывать пропитание. И велела двигать на запад, где в замке проживала элита, там что-нибудь наверняка найдется.
Делать нечего. Натянул я на себя не совсем еще просохшие носки и рубаху, на всякий пожарный сунул чек в кармашек, в пиджаке у меня завалялась небольшая заначка, полученная от Жозефины, да и кухарка десятку добавила из личных своих сбережений, вдобавок завернув мне с собой на второй завтрак пару бутербродов с сыром. При моем появлении сабвей автоматически остановился, я сел и поехал. На переездах состав выгибало змеей, у собора он дал длинный гудок, а возле Сфинкса, музея, банкомата, магазина, «Макдоналдса» и «Пицца Хат» слегка притормаживал. Я смотрел в оба, но повсюду были только опущенные жалюзи, доски крест-накрест, решетки да замки размером в два моих кулака. Тишина, безлюдье, один только мусор. Что ни кинотеатр, то с разбитой витриной, а фотки порастащены. А если винный магазин, так со всех сторон огорожен колючей проволокой, а может, даже и заминирован, как в войну. Что ни театр, то без дверей, а драгсторы заколочены досками. Впрочем, даже если б я и оторвал доски, толку мало — кухарка ведь просила что-нибудь эдакое. Поезд то тормозил, то снова трогался — и все автоматически, причем нигде ни одного обходчика, и кабы что случилось, некого было бы винить, фонари частью светили, частью мигали, а если вообще не горели, то темнота наступала аж жуть. Но я подумал: чего мне расстраиваться — коль Господь Бог дал столько заработать, надо полагать, не затем, чтоб теперь меня уморить во цвете лет.
Я опустил окно, потому что в поезде, как и во всем замке, кондиционеры еле тянули, вполне возможно, что из-за взрывов. Выставив голову наружу, я обомлел и протер глаза, высунулся снова и снова протер глаза. Впереди, вагона через два от меня, из окна торчит башка живой свиньи, которая, жмурясь, ну совсем как я, высунулась проветриться. Свинья взглянула на меня, но как-то недоверчиво, и тут же убралась со своим пятачком внутрь. Сперва я перепугался, не мираж ли это, какой случается видеть в пустыне погибающим от жажды. Однако для очистки совести выскочил в коридор, потом побежал, обшаривая глазами каждый вагон, по безлюдному поезду, который в этот момент как раз остановился, — никого. Тут я догадался выглянуть на перрон и, о счастье, смотрю, а свинья уже по нему трюхает, толстозаденькая, розовенькая, в майке с надписью «SOS Titanic». Едва успев просунуть колено между готовых захлопнуться дверей, я кинулся за ней вдогонку. Она, видно, разгадала мои намерения, этих животных, как известно, Бог умом не обидел, потому что припустила галопом. Я со всех ног бросился в погоню, но, несмотря на то, что аж запыхался, все равно сильно отстал, во-первых, потому, что не знал местности, а она мчалась петляя, а во-вторых, пустой чемодан колотил меня по ногам.
Так, топча выбитые на плитах тротуара звезды, мы промчались вдоль здания с вывеской «Chinese Theater» и дальше, друг за дружкой, мимо странных домов, с виду настоящих, а на самом деле макетов, потому как из картона или из пластика, перепрыгивая через круглые, похожие на немецкие мины времен войны коробки с торчавшей из них, видимо, кинопленкой. Всюду воняло затхлостью и запустением, как в Музее Костюшко в Грин-Пойнте. Тут и там стояли на треногах или лежали грудой, разбитые вперемешку с целыми, кинокамеры, видать, для съемок, а в витринах под стеклом — костюмы (добрую половину которых успели растащить) разных эпох, начиная с римской античности, включая период завоевания индейцев и кончая современными. А между ними — куклы женщин и мужчин, прямо как живые, потому что из воска. К сожалению, осмотреть все как положено было недосуг, поскольку взятой мною на заметку свиньи и след простыл.
Вот так намаявшись, набегавшись по незнакомым местам, я вдруг почувствовал, как костлявая рука тоски по отчей сторонке моего детства, где мне знаком был каждый камешек и кустик, схватила меня за горло. Что и говорить, хоть ты и перебивался там с хлеба на воду, да ведь все свое, родное. И что с того, если отец бил тебя смертным боем за малейшую провинность и гонял на работу, а сам и пальцем не желал пошевелить, только приговаривал, что труд в поте лица — это нам наказание за грехи. Зато как прекрасно жаворонок, этот царь царей певчих птиц, выводил свою песню в голубом поднебесье, да и молодежь веселилась будь здоров как. По вечерам все слушали радио или ходили на дискотеку, а по воскресным дням — в костел. В читальне на полках — одни польские книжки, а свиньи не разбегались, да и куда им было бежать? Только знай себе подставляли загривки под топор, а здесь что — одна алчность с роскошью да потеря национального облика, и некому поплакаться в жилетку. В таком душевном смятении брел я вперед в расчете на удачу или хотя бы на счастливый случай. А ну как свинья не отыщется, подумать страшно, что скажет тогда кухарка. И до того у меня смешалось все в голове, что я даже пару раз воскликнул: где ты, свинка! Тут вдруг ноги мои обо что-то зацепились, и я рухнул, треснувшись башкой так, что в глазах потемнело. Очнулся, вижу, лежу на топорище с надписью «Crime and Punishment».[6] И подумалось мне, что это хороший знак для меня и совсем плохой для свиньи: если найду ее, будучи при топоре, то хотя бы не придется душить голыми руками. А это маленькое удовольствие как для меня, так и для животинки.
И в этот момент меня угораздило запутаться в колючих зарослях роз, с краю всё сплошь неестественно красного, а дальше натурального чайного цвета, причем только что политых. Как я ни берегся и ни уворачивался, в кровь расцарапал лицо и в придачу обе руки, в одной из которых был чемодан. Однако с помощью топора пробил-таки себе дорогу и вышел к бассейну. Поначалу я решил, что вода в нем тоже ненастоящая — слишком уж была голубая, и в ней, как в зеркале, отражалась пятиметровая вышка для прыжков в воду. Я даже носки стянул и ногой попробовал, но оказалось, нормальная вода и, как положено, подогретая. А вокруг — лавочки, шезлонги, креслица, изогнутые, со всякими выкрутасами, раскрашенные, посеребренные, а может, кто знает, и позолоченные. Я одно испытал на пробу. Неудобное, но надо признаться, шикарное, прям тебе из давней исторической эпохи.
А вот теперь слушайте внимательно. Я было собрался идти дальше, когда вдруг получил знак свыше. Что-то меня дернуло еще раз глянуть на бассейн, а оттуда, как бы снизу, из-под воды, уставилось на меня знакомое свиное рыло. Я зажмурился, потом снова открыл глаза — рыло не исчезло. Струхнул я не на шутку, уж не видение ли это, не дьявольское ли искушение, но нет. Рыло и рыло — и тут меня как током ударило. Я поднял голову, вроде бы по сторонам посматриваю, а сам украдкой давлю косяка на вышку. И что же вижу, вот ведь хитрая скотина — забралась на самую верхотуру и там притаилась. Меня аж дрожь пробрала: если б не зеркальная гладь водной поверхности, я бы ее проглядел.
