Маркус Зусак - Когда псы плачут
«Октавия», – позвал я мысленно.
Душа подпихнула меня вперед.
– Давай, – поторопила она, но не приказывая, не требуя, не задирая меня. Она просто подсказывала, как надо, что мне нужно сделать.
– Ладно, – шепотом ответил я.
Я придвинулся и оказался позади нее.
Фланелевая рубашка.
Белизна шеи.
Измятые потоки волос, падающие на спину.
Плечо…
Я поднял руку и коснулся его.
Она обернулась.
Она обернулась, и я пролил в нее взгляд, и во мне засквозило какое-то странное, новое чувство. Боже, как она была хороша. Я услышал собственный голос:
– Я приду под твое окно, Октавия, – я даже улыбнулся. – Приду, завтра.
Тут она вздохнула, на миг прикрыла глаза и улыбнулась в ответ. Улыбнувшись, сказала:
– Хорошо, – тихим голосом.
Я придвинулся еще, схватил ее за рубашку на животе и держал – с облегчением.
На следующей станции я сказал, что мне пора выходить.
– Увидимся завтра? – спросила она.
Я кивнул.
Двери распахнулись, я вышел на перрон. Я понятия не имел, где оказался, но лишь поезд тронулся и пополз, я двинулся рядом, все еще впиваясь в Октавию взглядом, сквозь стекло.
Поезд скрылся, я стоял на перроне, наконец сознавая, какой на улице холод.
Тут я вдруг заметил.
Душа.
Ее не было рядом.
Я стал озираться, но скоро понял.
Она не вышла из вагона со мной. Она осталась в поезде – с Октавией.
РельсыЯ поднимаюсь, и в походке пса появляется какое-то нетерпение. Ему до смерти хочется, чтобы я шел за ним.
Меня вдруг прошибает.
Горячая тяжесть пронизывает меня.
Я бегу за псом, гонюсь за ним через дороги, сквозь воющий ветер. Пес поначалу то и дело оглядывается, но скоро понимает, что я не отстану.
Он ведет меня.
Тащит.
И вот мы бежим к железнодорожной линии, едва не обдирая дорогу, и я вижу. Я замечаю его вдали, когда мы выскакиваем на рельсы. Поезд, мерцающий огнями; и я прибавляю ходу, догоняя.
Бегу.
Торгуясь с усталостью, – обещая ей себя позже, только бы дала не сдохнуть сейчас.
Бежать.
Бежать, и…
И вот я вижу их.
Я вижу его, как он продирается сквозь вагоны и добирается, куда нужно, а за плечом у него душа, что-то нашептывает.
Она оборачивается. Он берет ее за рубашку.
Поезд катит быстрее.
Обгоняет нас и исчезает вдали, я замедляю шаг, останавливаюсь, складываюсь пополам, бросаю ладони на колени.
Пес по-прежнему рядом, и я гляжу на него, как бы говоря: «Если на пути домой меня ждет еще что-то подобное, это здорово».
9
– Эй, – окликнул меня Руб вечером, когда я наконец оказался дома, – у тебя случилось чего? Ты поздновато, а?
– Поздновато, – я кивнул.
– Суп в кастрюле, – вступила в разговор миссис Волф.
Я поднял крышку и заглянул внутрь – ничего ужаснее придумать невозможно. Зато кухня от этого сразу опустела, что было мне на руку, поскольку у меня совершенно не осталось настроения на расспросы, особенно Рубовы. Что я должен был ему ответить? «А, знаешь, чувак, гулял тут с твоей бывшей девчонкой. Ты ведь не против, правда?» Ага, ага.
На суп ушло несколько минут, и я ел его в одиночестве.
И пока ел, потихоньку впитывал в себя, что произошло. Ну, в смысле, такие вещи не каждый день с тобой случаются, а когда все же случаются, как ни крути, без усилия в них не поверишь.
Ее голос все возвращался и возвращался.
– Кэмерон?
– Кэмерон?
С какого-то раза я обернулся и увидел, что со мной разговаривает еще и Сара.
– Ты норм? – спросила она.
Я улыбнулся в ответ.
– Конечно. – И мы вместе помыли посуду.
Потом мы с Рубом пошли за Пушком и прогуливали его, пока он опять не начал пыхтеть.
– Слушай, ужасно хрипит, – встревожился Руб, – может, у него грипп или еще чего. Венеричка.
– Как это – венеричка?
– Ну, как это. Типа половая зараза.
– Ну, это вряд ли.
Когда мы возвращали Пушка Киту, тот заметил, что шерсть сильно свалялась, что закономерно: эта собака состояла, по-моему, на девяносто процентов из меха, на пару – из мяса, еще чуток пришлось на кости и один-два процента – лай, скулеж и выкрутасы. Так-то в основном мех. Хуже, чем у кошки.
Мы потрепали его на прощанье и отвалили.
Дома на крыльце я спросил Руба, как ему его Джулия.
«Халда», – представил я его ответ, но знал: Руб такого не скажет.
– Знаешь, неплохо, – ответил он. – Не суперлюкс, но и не брак. Грех жаловаться. – У Руба девицы быстро проходят от «королевы» до «грех жаловаться».
– Ясно.
В какой-то миг я едва не спросил, в какой категории у него стояла Октавия, но меня она интересовала совсем не в том смысле, в каком Руба, так что и спрос был бы ни к чему. Это не имело значения. А имело то, как мысли о ней глубоко прожигают меня. Перестать о ней думать я просто не мог – все убеждал себя в том, что случилось.
Появление Октавии на улице в Глибе.
Ее вопрос.
Поезд.
Минута за минутой.
Мы посидели еще чуток на старом продавленном диване, что папаша вынес из дому несколько лет назад, смотрели, как мимо катится улица.
– Чего уставились? – цыкнула на нас халдоватая девица, лениво шлепавшая мимо.
– Ничего, – ответил Руб, и нам осталось только ржать, пока она ни с того ни с сего крыла нас матом, замедлив шаг.
Потом мои мысли потекли внутрь.
С каждой секундой Октавия все дальше углублялась в меня. И даже когда Руб снова заговорил, я все еще был в поезде, протискивался сквозь пассажиров, пот, пиджаки.
– Мы в субботу едем с батей? – Руб пресек мои мысли.
– Скорее всего, – ответил я, и Руб поднялся и пошел в дом. А я еще довольно долго просидел на крыльце. Думал про завтрашний вечер и стояние у дома Октавии.
Ночью я не спал.
Простыни прилипли ко мне, я вертелся и путался в них. Посреди ночи я даже встал и пошел посидеть на кухне. Был третий час, и миссис Волф, по дороге в туалет, зашла глянуть, кто тут не спит.
– Привет, – тихонько сказал я.
– Ты чего тут сидишь? – спросила она.
– Не спится.
– Ну, ложись поскорее, ладно?
Я посидел еще немного, радиопрограмма со звонками в студию болтала и спорила сама с собой на кухонном столе. Всю ту ночь меня наполняла Октавия. И я даже думал, не сидит ли она сейчас у себя на кухне, думая обо мне.
Может, да.
Может, нет.
В любом случае, завтра мне предстояло туда пойти, и, казалось, часы испарялись медленнее, чем это вообще мыслимо.
Я вернулся в постель – ждать. Взошло солнце, я поднялся вместе с ним, и потихоньку день понес меня. В школе была обычная мешанина шуток, полных уродов, толканий да время от времени смеха.
После школы я пережил несколько тревожных секунд. Я не знал точно, как фамилия Октавии, и перепугался, что не найду ее в телефонной книге. Но отлегло, я вспомнил. Эш. Октавия Эш. Узнав адрес, я отыскал ее улицу на карте и понял, что это десять минут ходу от станции, если только я не заблужусь.
Перед выходом я перепрыгнул к соседям и немного потрепал Пушка. Можно сказать, я нервничал. Трясся как сумасшедший. Я перебрал в уме все мыслимые плохие исходы. Поезд сойдет с рельсов. Не смогу найти нужный дом. Буду стоять не у того дома. Я про все это успел подумать, пока гладил меховой ком, который катался кверху пузом и даже вроде улыбался, когда я чесал ему живот.
– Пожелай мне удачи, Пушок, – сказал я тихо, подымаясь, чтобы уйти, но он только поставил на меня лапы и посмотрел с видом «А ну гладь дальше, чмо ленивое!». Но я все же перескочил за ограду, прошел сквозь дом и рванул. Оставил записку, что, наверное, зайду вечером к Стиву, чтобы никто не беспокоился, где я. (Тем более, шансы были, что я так и так у него окажусь.)
Оделся я как всегда. Старые джинсы, моя черная ветровка, фуфайка и старые боты.
Перед выходом я пошел в ванную и попробовал прилизать волосы, чтоб не торчали, но это все равно, что пытаться преодолеть силу тяготения. Эти волосья торчат, что с ними ни делай. Густые, как собачья шерсть, и всегда какие-то растрепанные. Никогда не мог с ними совладать. «И вообще, – подумал я, – надо постараться выглядеть, как вчера. Вчера же мой вид ее не отпугнул, значит, и сегодня пойдет».
