Максим Веселов - Дом без приведений
Вошедшая поклонилась старику, прошла в зал и поставила охапку роз в вазу. Расправила, распушила букет, высвобождая во все стороны упругость сочных цветов. Через долю секунды, ваза до середины наполнилась искрящейся голубизной неба водой. Затем Лин снова поклонилась Сусанину, сложив ладошки у груди, развернулась, и ушла сквозь стену.
Видавший виды герой надсадно крякнул. Или кудахтнул. Словом, издал отчётливый, но совершенно неопределённый звук, смысл которого понятен только уже глубоко престарелым мужчинам. Видимо, в жизни Сусанина настал-таки День Непрерывного Шока.
Квартира была захвачена благоуханием роз. Дело оставалось за малым: понять, что делать? На вопрос "кто виноват", он ответ знал прекрасно. И тут, в уме Вани прозвучал его собственный голос: "Иди к Вике!" Сусанин вздрогнул и оглянулся во все стороны. Одиночество квартиры нарушилось огромным букетом роз. Ага! Так вот, что подсказало ему эту гениальную идею! Розы! Знак женственности, символ любви, эмблема поющих птиц! Птицы возвращаются весной домой, вить гнездо, выхаживать птенцов. Она перезимовала, пора, птицам пора вернуться. Весна на дворе. Весна.
Он встал перед зеркалом. Ничего. Ладно, сейчас. Стал уплотнять Образ и вытягивать его до нормальных человеческих размеров. Сперва в отражении проявилось серое облако, затем сгустки стали плотнее, появились краски. Через минуту в зеркале стоял милый старичок с добрыми глазами, в старомодном шушуне и смешных перевязанных чёботах. Иван Спиридонович взял с полки запасные ключи, неловко переставляя ноги вышел на лестничную площадку и впервые закрыл за собой дверь, даже и на ключ.
Нам досконально неизвестно, о чём шёл разговор у Вики со странным старичком. Знаем только, что вечером, откармливая худющего Мишу куриными котлетами, Вика спросила:
– Неет, ты мне ещё раз скажи, ты сам его точно видел? (Миша жевал и кивал выпучив глаза) А тебе он показывал, как просовывает руку сквозь стену?! (неопределённое кивание) Фуу, ну, тогда ладно. Как говорил папа Дяди Фёдора, это только гриппом вместе болеют, с ума сходят по одиночке. И всё-таки… какой бред!
И она нежно чмокнула Мишу в свежеотобритую щёку, ещё красноватую от раздражения, которое с мужской кожей случается, когда наскоро сдирают недельную щетину. В воздухе дребезжал оглушительный аромат роз, уже перемешанный с запахом куриных котлет с поджарой корочкой. Пахло жизнью.
В пятьдесят второй квартире размышлял Иван Сусанин.
Скоро должен был прийти его жилец-писатель Михал Фёдорыч. Так его звали водолазы, с которыми тот, ещё неделю назад, ежедневно погружался на дно Невы, Невки, всех каналов и протоков, дабы вынимать со дна мутной реки всякую гадость. Платят водолазам хорошо, особенно, если что полезное вынут или достанут труп. Премии. Ребята из бригады чуть ли не молились на Михал Фёдрыча, так как, при любом задании от МЧС или ещё кого, тот интуитивно знал – где искать, и – находили. Бригада во всём Питере ходила в фаворитах, премии срезала, аж ропот среди коллег стоял, так все завидовали. Ребята не сговариваясь молчали про "экстрасенсорные таланты" своего товарища, боясь, что переманят его куда. Уставали все – жутко, но планку держали и "деньгу гребли лопатой".
Для небольшой группы читателей, знакомых с книгами жильца, а так же для коллег по Союзу писателей Петербурга, водолаз-экстрасенс был исключительно – Михаилом Фёдоровичем – утончённым прозаиком, обладающим стилем, знанием и шармом. Вот это и ценил в своём жильце Иван, эта замечательная писательская жилка жильца и подвела Образ, отвечающий за пятьдесят вторую квартиру, "под монастырь". Точнее, под… Иван пока не знал, какую кару ему может назначить Собрание. Дом ещё находился в неведении по поводу фокусов Сусанина. Но близилось, близилось очередное Собрание, на котором, если уж в квартире что-то случилось, Образ должен был отчитаться по полной, со всеми нюансами. Другими словами, близился день, в который Иван сам себя заложит с потрохами. И будет ему кара по делам его. А кары не хотелось до жути, ибо, и в самом деле – не ведал, что творил.
Оставим пока размышляющий Образ в покое и расскажем, как оно всё произошло на самом деле. А началась история пятьдесят второй квартиры следующим образом.
Будучи человеком пишущим, Миша (так его ласково звал Сусанин) много читал, ибо писать о том, в чём не разбираешься, было невозможно для него. Вот однажды он и вычитал, сидя в читальном зале городской библиотеки, древнюю притчу про "нагов" – духов, охраняющих человеческое жильё. Узнал из книжки, мол, духи эти "добрые, но – глупые и их можно использовать во благо дома: закопать по углам жилища мешочки с разноцветными камешками и монетками, сказав духам, что эти сокровища – подношения им, и попросить о том, что бы духи приносили в дом материальные богатства". Дурость, конечно, но Миша всегда был впечатлительным.
Закапывать мешочки в деревянные полы не представлялось возможным, а вот распихивать копеечные монеты за плинтусы, это вошло у него в привычку. И он стал лично обращаться в эти моменты к Ивану, разумеется, не называя того по имени, а так, вообще. Сунет пять копеек за плинтус, и просит Ваню помочь ему заработать "больше денег в дом". А что оставалось Сусанину?! Если бы он умел читать человеческие мысли, то, узнав про книжку, посмеялся бы, да плюнул. А тут? Иван просто очумел, когда Миша впервые к нему обратился с просьбой. Подумал, мол, может выдал себя чем, или хозяин – колдун. Но, так ничего и не поняв, под впечатлением случившегося, сразу отправился за Мишей, указать местоположение утопленника, которого разыскивало уже само МЧС. Тот бедолага третьего дня как неудачно нырнул в пьяном угаре и зацепился плавками за корягу, догадаться стянуть с себя плавки – не получилось, вот и не вынырнул, завис в иле у дна позой эмбриона… Тогда и показал Сусанин бедолагу своему Мише, притянув его (наподобие течения) на гиблое место.
А теперь этот тандем Образа и человека вошёл у последнего в привычку. Приносит дары. Повздыхает старик, да отправляется с Мишей под воду, тащит то за башмаки, то ил баламутит там, где надо искать… Вот такое вот получилось содружество.
Разумеется, нельзя со стопроцентной уверенностью сказать, что Ване не нравились монеты. Нужны они ему, конечно, не были. Но – радовали. Блестели. Когда он в пустой квартире вертел монетки в руках, подставляя их круглые бока лучам солнца, ему чудилось, что светятся они какой-то зловещей силой, способной владеть умами людей. Эта догадка послужила фундаментом для надстройки полноценного "здания" Ваниных домыслов. Последнее время его донимали мысли о возможных причинах "монетного рабства", в которое он умудрился вляпаться. Очевидных причин не было. Явных – тоже. Тогда Ваня стал искать скрытые причины. Раз монеты излучают власть, способную заставлять людей трудиться от зари до заката, то… А что "то"? Вот тут и была закавыка. А ничего. Миша не перебирал монеты подобно Ивану, не рассматривал их и даже не пересчитывал. Он их приносил. И складывал в шкатулку. Монеты пересчитывала Вика, жена Миши. Она же и забирала их из шкатулки, уносила, а в дом возвращалась с различными пакетами, но уже – без монет. Не глуп был Иван, догадался, что Вика, на стороне, обменивала монеты на содержимое пакетов. И, чем чаще Миша приносил и складывал, тем быстрее Вика забирала и обменивала… В этом была какая-то неведомая Ване связь.
Что бы проверить свои недобрые догадки, Ваня однажды провёл эксперимент: взял и спрятал шкатулку на видное место. Попросту – переставил. Миши дома как раз – не было. Ох, как перепугалась Вика! Ах, как бегала по всей квартире и искала злополучную шкатулку! Вот тогда-то, Ваня и понял: это Вика вынуждает Мишу вкалывать под водой как проклятому, забывая о своём предназначении – быть писателем! Уж слишком люб ей обмен монет на содержимое целлофановых пакетов!
Тогда, по ведомому праву, решил Иван спасать Михаила Федоровича.
Дело было ясное: надо уводить из дому жену, и – подальше.
Начал, как в омут бросился. В неделю управился. Иван на выдумку – мудёр. Сперва обмазал губной помадой (у соседки снизу, из сорок второй взял) душку Мишиного ключа. А когда тот пришёл домой, вынул ключ и принялся открывать дверь, он комариком укусил Мишу в щёку. Тот ничего не подозревая, шлёпнул себя по щеке измазанными пальцами и оставил на лице характерный след. Скандал с как бы искренними оправданиями. Есть.
Далее вошёл в азарт.
Испортил лифт, когда Миша возвращался вечером домой, и тут же разрядил его мобильный телефон. Обождал полтора часа, пустил лифт как ни в чём ни бывало. Упрёки во лжи. Стал блокировать телефон Миши, когда тот собирался звонить Вике, а её звонки сбрасывал тут же, при поступлении. Эти двое раньше постоянно названивали друг другу в течение дня раз по десять, теперь – как обрубило. Ага, объяснения уже не помогали: дома при проверке мобилы работали как Отче наш – и на вызов, и на приём друг друга! "Врёт, мерзавец!" Ага! Ату! После сошедшего с ума лифта, с Мишей стало твориться по вечерам невообразимое: пропадали башмаки и оказывались на верхней палубе; рвались по швам штаны, и требовалось их целый час зашивать (не идти же так по Питеру!); сквозняком сносило со стола отчёты; рухнул трап; автоматически захлопнулась дверь – Миша последним выходил – если бы не вахтенный матрос, просидел бы в каюте до утра… Однажды устал как чёрт и пошёл домой в телогрейке… но не в своей. Витькиной. Наутро Витька божился, что никогда в жизни не носил в кармане телогрейки дамских кружевных плавочек, хотя, поразмыслив, припомнил, что не так давно выпивал в штабной сауне с красавицами усечённой морали и мог, словом…
