Закир Дакенов - Вышка
Он отходил к зданию спиной, вытягивая шею и глядя куда-то мимо меня… И тут справа пролетело что-то темное, ударилось об верхнюю проволоку — густо посыпался снег, сверкая на солнце. Зэк в два прыжка очутился там, куда упало это темное, и выхватил из сугроба тугой мешок. В окне третьего этажа показался другой зэк, без шапки, переломился на подоконнике, крича:
— Сюда, Колек! Наворачивай!
Зэк с мешочком подбежал к стене, размахнулся… Мелькнули наверху длинные руки, поймали мешочек — и скрылись. Кидавший прыгнул в окно, из которого появился.
И опять тишина. Только неслышно дымят снегом верхушки сугробов, над крышей мечется белое месиво… Ни души вокруг.
Пальцы ног начинало пощипывать, я застучал одеревеневшими сапогами об столб в углу вышки, отворачиваясь, чтобы ветер не резал налитое тяжестью лицо…
На тропе наряда вдруг показалась фигура в черном полушубке, рядом бодро семенила собака, она нюхала снег, крутила головой… Шел собаковод, калмык с белым тугим лицом, разрезанным щелками глаз.
Он поставил ногу на первую ступень и вопрошающе посмотрел снизу.
— Товарищ ефрейтор, за время несения боевой службы никаких происшествий не случилось, часовой четвертого…
— Ты! Сын! — полоснув меня глазами, перебил он доклад. — Ты что, на службу х… забил? Я отвердел.
— Почему не доложил, что на твоем посту — переброс?..
Я смотрел на барахтающуюся в снегу овчарку, молчал.
— Нюх потерял? Ладно, сегодня в батальоне — все полы твои!
Повернулся и зашагал обратно. Овчарка, покачивая упругими боками, весело бежала рядом.
* * *Сержант, дежурный по батальону, закрыл меня в умывальнике.
Оставшись один, я набрал воды в ведро, потом сел на подоконник и достал припрятанный в шапке чинарик. Тонко гудели белые трубки на потолке… Тишина. Хорошо… Сидеть бы тут… всю жизнь.
Кто-то дернулся в запертую дверь, потом по ней ударили снизу — ногой. Забухали сапоги по плиткам, со звоном — подковки… Дембеля… Стукнула входная дверь.
В окно застучали. Я спрятал окурок, посмотрел… Под окном стояли двое, без шапок, в распахнутых шинелях. Замахали руками — открой!
Они влезли через окно, спрыгнули, засыпанные снегом. Один, проходя, пнул ногой ведро — оно загремело в угол, расплескивая воду… Другой воткнул в меня мутно-красные глаза и долго стоял так, раскачиваясь. Потом вздохнул в лицо:
— Ты кто?
— Рядовой Лауров, гражданин дедушка!
— А… с-с… сколько до п-приказа?
— Четырнадцать дней…
— Полпервого уже! — В последнее мгновение я успел приготовиться и не ударился спиной о раковину, сполз по кафельной стене.
Они сели на подоконник и больше не обращали на меня внимания, о чем-то заговорили, громко сплевывая. Я открыл кран, сунул ушибленную скулу под упругую струю — захолодило… Бу-бу-бу — доносилось от окна.
Полпервого… скорей бы ушли, убраться — и спать, спать… пять с половиной часов осталось, пять с половиной…
— Отбой, — не глядя на меня, бросил дежурный, когда я доложил. — Стой, — остановил тут же. — Принеси кружку воды.
Я спустился вниз. В полутемной, непривычно тихой столовой взял из груды чистых кружек одну, вышел на свет и тщательно осмотрел: нет ли грязи. Наполнил водой, отнес дежурному.
— Иди возьми в моей тумбочке чай, — сказал он, унося кружку в быткомнату.
Когда я вернулся, неся пакет с заваркой, на гладильном столе булькала, содрогаясь, кружка… на стол падали брызги. Сержант вытащил из кипятка зашипевший кипятильник — два лезвия на проводках, перемотанные ниткой. Взял пакет и высыпал половину заварки в еще не успокоенную воду, накрыл кружку учебником по огневой подготовке. После этого подмигнул мне, протянул сигарету:
— Закуришь?
Я закурил. Сержант, вспрыгнув на подоконник, болтал ногами, что-то насвистывал.
Когда он снял разбухший учебник с отпечатанным влажным кругом, комната наполнилась терпким ароматом.
— Как тебя зовут? — спросил сержант, бухая густую красную жидкость из одной кружки в другую.
Я ответил, пытаясь поймать взглядом часы на его руке. А он, высунув кончик языка, аккуратно выцеживая чифир, стараясь, чтобы заварка — нифиля — осталась на дне первой кружки.
— Чифирнешь? — спросил он после того, как, с присвистом втягивая губы, сделал три глотка и помотал головой. Протянул мне дымящуюся кружку.
Я осторожно глотнул… потом еще… От горечи свело скулы, во рту стало вязко, а голову наполнили гулкие удары… или это в груди?.. Хотелось шевелиться, говорить…
— Садись, че ты стоишь, — сказал дежурный, беря у меня кружку. Потом он опять протянул ее мне.
Мы закурили. Сержант расстегнул пуговицы на груди и говорил, блестя глазами:
— Как ты думаешь… вот мне домой через месяц-полтора, подружка моя пишет, что сюда приедет, встречать. Может, не надо, а?
Я сделал вид, что задумался, неуверенно пожал плечами. А он продолжал, не глядя на меня:
— Вот я еду домой, в парадке обделанной, с чемоданом, ну дембель! Сам понимаешь, и прямо так домой к ней! Здорово же?
— Так точно, — сказал я.
Дежурный спрыгнул с подоконника и начал ходить по комнате упругими шагами. Развернулся на месте, шагнул к окну и дернул створку. Резкая морозная волна прорезала душный воздух; он стоял у черного прямоугольника, где метались снежинки, стоял, запрокинув голову, и глубоко вдыхал… Я затушил окурок, спрятал в шапку и теперь стоял и смотрел на его туго обтянутую кителем спину, широко расставленные ноги…
Он вдруг повернулся и некоторое время смотрел на меня прозрачным взглядом, приподняв бровь. Потом мотнул головой и посмотрел еще раз. И сказал:
— Иди отдыхай.
…Глаза распирало — я не мог заснуть. Вокруг похрапывали, постанывали, кто-то снизу бормотал; скрипели койки… Там, где на выходе горел желтый неяркий свет, переминался с ноги на ногу дневальный.
Я повернул голову, и окно, близкое и огромное, навалилось; там на сутулом столбе покачивался жестяной абажур с лампочкой, она то исчезала, то снова выскакивала, слепя глаза, а в свете, кидаемом ею, быстро летел поток снежинок…
Резкое и отрывистое раскололо черное и ударило по глазам желтыми вспышками.
— Батальон, подъе-ом! — звонко кричал дежурный, и я летел и падал в шум и голоса, туда, где щурились желтые лампочки…
Умыться я опять не успел, дежурный послал меня и еще пятерых накрывать столы.
В столовой было холодно и полутемно. Пахло сырыми полами. Мы молча снимали со столов длинные лавки, расставляли посуду.
Пришел заспанный хлеборез, взлохмаченный, в нательной рубашке. Шлепая сланцами, сказал, не повернув головы:
— За мной иди.
Сзади на его штанах в такт шага ходила стрелка — то вправо, то влево…
Караул стоял на втором этаже у раскрытых дверей ружпарка. Сегодня — «Детский сад». Мой пост — седьмой. Помощником начкара идет командир отделения младший сержант Зайцев.
Вчера перед отбоем его били в умывальнике три старика. За то, что не смог «отмазать» их на вечерней поверке и замполит «застукал»… И еще за то, что плохо гоняет сынков и дедам, которым «завтра домой», приходится себя «волновать».
Сейчас он стоит посмотрит прямо на меня. Смотрит — и рот его открывается… выбрасывает:
— Рядовой Лауров!
— Я!
— Ко мне!..
Глаза его теперь — совсем близко. Они светлые и какие-то напряженные…
Он цапнул рукой за пряжку моего ремня, дернул на себя.
— Почему койку не заправили, товарищ солдат? Глаза его налезают на лицо…
— Что ты так смотришь! — Зайцев как-то торопливо размахнулся.
…Его лицо резко отлетело — покачивается где-то наверху. В груди — тугая тяжесть… поднимаюсь. Из ружпарка высунулся дежурный. Прикрывая ладонью расползающийся от зевоты рот, сказал:
— «Детский са-ад», вооружайтесь давай, без пятнадцати семь!
— Нале-во! — Затылок Зайцева замаячил в дверях ружпарка…
Опять, как вчера, заскрипели, расползаясь на две половины, посеребренные инеем ворота. В гулком шлюзе колыхалась, искря багровыми вспышками, темная масса.
Небо уже чуть синело по краям, и в темноте виднелись более темные фигуры — оцепление. Лаяли собаки, разрывая звонкий воздух.
— Первая пошла! — кричал прапорщик, крест-накрест перетянутый блестящими ремнями, и тер перчаткой ухо.
— Вторая пошла!.. Третья!.. А ну назад, волк тряпочный!..
В машине я оказался один. Уселся поудобнее, автомат зажал между колен… Целых сорок минут ничего не будет — только белая дорога, огоньки…
Тронулись. За решеткой — темнота и приглушенные голоса.
Вспышка сигареты высветила губы и кончик носа. Смутно блеснули глаза.
— Кто помощник сегодня, земляк?
— Зайцев.
— Это со второго взвода, что ли? Мордастый такой? А Гаджимагомедов где?
— На «Институте», кажется…
