Роберт Кормер - Восемь плюс один
— Замечательно, — ответил Майк. — Передай картошку…
— В последнее время она что-то здесь не появляется, — упорствовала Джулия.
— Сегодня вечером мы идем в кино.
— Большое дело, — захихикала Джулия.
— Кому до этого есть дело? — спросил Майк.
Но никто не ответил. Каждый был занят едой, хотя я заметил, что Майк не доел свой бифштекс, который обычно он поглощал, не моргнув и глазом, при этом забывая о десерте.
— Что за фильм вы собираетесь посмотреть? — спросила Джулия.
— Не знаю, — сказал он угрюмо, продолжая играть с едой. Элли метнула на Джулию резкий взгляд, который потребовал сменить тему.
Вернувшись из кино, Майк был все таким же угрюмым. Это было раньше, чем обычно. Джулия спустилась по ступенькам вниз, ожидая его возвращение.
— Майк…
Он поднял руку, будто полицейский, останавливающий движение, но она стала нажимать:
— Вы с Джейн хорошо провели время?
— Хуже не бывает, ответил он.
— Что случилось?
— Эй, Джулия, хватит об этом, — обрубил он.
Меня удивила мука в его голосе. Я поспешил вмешаться в их беседу, напомнив Джулии, что завтра ей в школу и пора в постель. Она неохотно поднялась по лестнице, что-то бормоча себе под нос про то, что ничего не случилось.
Ничего, в общем, то, и не случилось.
У Элли заболела голова, и она рано легла спать. Я заканчивал писать свой рапорт, а Майк возился на кухне, издавая обычный шум, сопровождающий создание бутерброда на поздний вечер. Через некоторое время он появился, держа в одной руке бутерброд, а в другой — кварту молока [1]. Он сел на пол в ту же позу Будды, что и Джейн тогда у меня в кабинете.
Он откусил от бутерброда и начал жевать без особого аппетита, будто приговоренный заключенный последний свой завтрак.
— Что с ними происходит, папа?
— Что?
— Они играют на твоих нервах, как и Джулия, которая сует свой нос в чужие дела. И Джейн, она — лишь девушка, но…
— Но что? — спросил я, отложив карандаш.
— Не знаю. Когда она расчесывает волосы миллион раз в день… каждый раз, как я оборачиваюсь, у нее в руках расческа. И еще, когда по радио звучит песня, то она ее напевает так, что саму песню не услышишь.
— Она приятно выглядит, — предложил я.
— Выглядит, — возразил Майк. — Она прекрасна, но…
«Но» — слово-паразит, слово-монстр.
Он отложил бутерброд, который был почти нетронут, если бы не «половинка луны» — его единственный укус.
— Это на протяжении всего времени между нами, — сказал, наконец, он. Его голос был похож на хлопок двери. — Она хочет знать, что между нами произошло. И что я могу сказать? Я не знаю, что произошло, папа, я только…
— У тебя нет к ней прежних чувств, — сказал я, пытаясь быть полезным.
— Правильно, — продолжил он. — Я напоминаю крысу…
— Возможно, и напоминаешь.
Когда он удивленно на меня взглянул, я сказал:
— Ты не можешь помочь всему, что случается с твоими чувствами, Майк. Не в твоем возрасте, и не в каком другом, надо полагать. Было бы ужасно продолжать претворяться с Джейн или кем-либо еще. Если из-за этого ты не чувствуешь себя плохо, то ты на самом деле — крыса.
Он посмотрел на меня, и я снова почувствовал, что наступил мимолетный момент взаимного контакта. На сей раз, оно не выглядело столь торжествующее, как тогда, когда мяч блестяще прошел через кольцо, но, в конце концов, это было взаимопонимание.
— Бедная Джейн, — позже сказала Элли, когда я ей все рассказал.
— Это было неизбежно.
— Интересно, кто будет следующим?
— Кто-нибудь такой же, — ответил я. — Только у нее будет какое-нибудь другое слово вместо «вау».
Я снова услышал «вау» через неделю или две, когда я зашел в торговый комплекс в центре города за вечерней газетой.
— Хай, мистер Крофт. Вау! Как холодно, даже не верится!
Я не сразу ее узнал. Стекла моих очков запотели. Табуреты вокруг барной стойки были заняты подростками, одетыми в те же самые темно-голубые куртки и потертые джинсы. Но я определенно знал это «вау», а затем я увидел, как она помахала мне рукой.
Рядом с нею кто-то встал с табурета, и я сел рядом.
— Хай, — сказал я, вспоминая ее имя по буквам, а затем выложив его вслух: — Джейн.
Перед нею стояло фруктовое мороженое, кажется, земляничное, что выглядело по-королевски холодным и безвкусным. Я содрогнулся от холода, который принес с собой в помещение кафе, а она сидела рядом и маленькой ложечкой отправляла мороженое себе в рот.
— Как продвигаются твои рисунки? — спросил я, приняв у продавца чашку кофе.
— Если по правде, то я не многое успела, мистер Крофт. Да я и не слишком честолюбива. Мне кажется, что это все зависит от настроения, — она шмыгнула носом и вытерла его платком.
— Хорошо, у тебя еще есть время, чтобы разобраться в своих амбициях.
И как всегда я обжег свой язык горячим кофе.
— Как Майк? — спросила она.
— Замечательно.
— Я себя ненавижу, — объявила она, взяв маленькой ложечкой огромный шар мороженого, с которого капал сироп. — Я обещала себе, что не буду упоминать его имя хотя бы шесть ближайших месяцев, и вот — вау… произнесла.
— Нельзя себя ненавидеть, Джейн. Ты слишком уж хороша для этого.
— Далеко не все так думают обо мне, — сказала она, теребя волосы, снова открыв на лбу созвездие боли. Она фыркнула. — И после всего я должна быть лучше всех…
Я подумал: где же та самая девушка-лето в обнимку с Майком в красной машине по дороге на пляж, а затем в бикини — загорелая и красивая?
— Ты — не все, Джейн. Ты — красива и талантлива. И когда-нибудь некоторым ухажерам еще дашь фору.
Она послала мне нездоровую улыбку.
— Хороший вы парень, мистер Крофт.
И я подумал о том, что еще недавно какое-то время я был ее врагом, потому что она влияла на успеваемость Майка, когда он за ней ухаживал. И я скрипел зубами от всех ее «вау». Теперь мне о многом было жаль.
— Мне бы хотелось что-нибудь для тебя сделать, Джейн, — сказал я, поворачиваясь к ней. Несмотря на то, что ее глаза покраснели от холода, также как и ноздри, она была все такой же красивой: оставались все те же зубы для телевизионной рекламы и блестящие волосы. С моим желанием возросла и печаль. Всем своим сердцем, я бы сделал для нее все, чтоб она была счастлива, но знал, что ничем не смогу ей помочь.
— Всего можно добиться самому, мистер Крофт, но, все равно, спасибо.
Она закончила фруктовое мороженое, облизала ложку, а затем нашла в сумочке еще один платок.
Она соскочила с табурета и снова посмотрела на меня, словно задумавшись, будто забыла о моем присутствии. И почему бы нет? Я был всего лишь отцом Майка, а не им самим.
— Передайте привет миссис Крофт, — сказала она, отходя от табурета. — И Джулии.
Я смотрел ей вслед, когда она уже направлялась к двери: потертые джинсы, повторяющие рельеф ее изящных бедер, длинные волосы, куртка, украшенная названием школы. Ее невозможно было отличить от миллиона других. Моя чашка из-под кофе уже была пуста. Печаль осталась. Я поднял глаза, чтобы увидеть в зеркале свое отражение: «Хороший вы парень, мистер Крофт…» — как и миллионы других. Я видел линии морщин, напоминающие круглые скобки, заключающие в себе мои губы, редеющую линию волос, маленькие обрывки плоти под глазами, и пучки седины в волосах. Если все девушки для меня выглядят так, как Джейн, то, наверное, все отцы ими также воспринимаются одинаково.
Я заплатил за кофе и купил газету. По дороге домой я подумал о грустном: нужно ли так отличаться от остальных? И я себя спросил: «Что, никогда не смотришься в зеркало? Только во время бритья?»
Протестанты плачут тоже
Для начала, за короткий промежуток времени между Пасхальным Воскресеньем и Днем Благодарения в 1938 году мой брат Арманд уже успел влюбиться одиннадцать раз. Ничего удивительного в этом не было — по крайней мере, для меня, когда тремя годами позже, как-то вечером за ужином он объявил, что просит у родителей разрешение на брак.
Казалось, что в любом случае свадьба была неизбежным концом мук любви, и я удивлялся, почему же он не женился раньше.
Все выглядело так, будто отец вовсе и не отреагировал на эту новость, его широченные плечи, проходящие не в каждый дверной проем, ссутулились, когда он медленно и старательно пережевывал кусок кровяной колбасы, но мать глубоко вздохнула и бледными глазами посмотрела на отца, а затем на Арманда, не веря своим ушам. Остальные сидящие за столом мои братья и сестры вдруг хором засвистели, застонали, будто суда, собравшиеся в главной гавани Бостона.
— Но тебе лишь девятнадцать, — возразила мать, машинально подложив Эстер еще один шарик картофельного пюре. Ее аппетит несколько смутил мать, наверное, из-за гордости за нашего отца, который полагал, что детям важно есть также много, как и мужчинам пить пиво.
