Эмилиян Станев - Волчьи ночи
Здесь снег был глубоким и рыхлым. Заяц тонул в нем так, что порой были видны только его длинные уши. Наконец он добрался до кустарника, растущего вдоль шоссе, и спрятался.
Со стороны постоялого двора показались сани. В них сидели укутанные в тулупы сельчане, явно подвыпившие, если судить по багровым носам и щекам. С веселыми криками «Эхе-ей! Эхе-ей!» они нахлестывали лошадей, от которых уже валил пар.
Как только сани проехали, заяц выскочил на шоссе, спутал свои следы с лошадиными и вскоре очутился у постоялого двора. Человеческие голоса заставили его вернуться и снова кинуться к вершине холма.
Лай собаки стал еще более резким и хриплым. Добежав до шоссе и потеряв след, она сердито гавкнула два раза. Кислый лошадиный дух заглушил тонкий запах заячьего следа. К тому же час назад по шоссе проехал автомобиль, и обледенелый пожелтевший снег пахнул одновременно и лошадьми и бензином. Но собаке была уже знакома эта уловка. Она побежала вдоль дороги, высоко подняв черную морду и принюхиваясь. Наконец след был найден, и, когда в нос собаке ударил знакомый запах, охотничья страсть вспыхнула в ней с новой силой. По-змеиному изогнув тощее тело, собака радостно взвизгнула и с глухим лаем стремительно помчалась за зайцем.
Приблизившись к вершине холма, заяц побежал сначала по своему старому следу. Потом повернулся и направился навстречу собаке. Он уже устал. Лапы его намокли и покрылись ледяной коркой.
Пробежав метров сто, заяц остановился, подобрался и, прыгнув к большому кусту терновника, затаился в его ветвях.
Снизу послышалось пыхтенье собаки и ее усталый лай. Вот она с высунутым языком показалась у терновника, остановилась, съела немного снегу и хрипло заскулила. Заяц увидел ее совсем близко. Одно ухо собаки было наполовину белым, другое, вывернутое, лежало на затылке. Налитые кровью глаза злобно сверкали. Она побежала было дальше, но вдруг вернулась, увидела под кустом зайца и завизжала:
— Тю-тю-тю! Тю-тю-тю!
Заяц бросился к лесу. То тут, то там под деревьями мелькала его желтоватая спинка.
Заметив каменистую тропинку, он свернул на нее и, сложив на спине уши, полетел стрелой.
Неожиданно перед зайцем вырос какой-то черный предмет. Он хотел было остановиться и рассмотреть это, но сильный грохот заставил его забыть обо всем. Что-то ударило его в правый глаз. Заяц рванулся в сторону и помчался вниз.
Теперь он не видел ничего, что было справа, и это вынуждало его замедлять бег, чтобы не наткнуться на дерево. Так он пересек овраг, скрыл в воде следы и выбрался на крутой берег. Тут, в зарослях высохшего прошлогоднего папоротника и терновника, заяц остановился и лег.
Раненый глаз болел. Кровь стекала по мордочке и маленькими каплями усеивала рыжевато-серую шкурку.
Боль становилась все сильнее и нестерпимее. Тогда заяц понял, что погиб, и в здоровом глазу его засветился ужас. Он слышал, как охотник науськивал собаку. Вот она по его следам бросилась в овраг, а хозяин заторопился за ней.
— Ну, Лиска, ну же! Найди его! — кричал он, размахивая ружьем. Собака отвечала лаем:
— Так! Так! Так!
Она добралась до оврага, где кротко журчала вода, и вдруг замолкла. Охотник подумал, что собака нашла зайца мертвым, и дико закричал:
— Посмей только у меня, чума ты эдакая! — и стремглав ринулся вниз.
Заяц слышал, как он с треском пробирался по лесу. Потом Лиска вновь подала голос, а ее хозяин злобно выругался. Он подошел к ручью и стал кружить по берегу. Собака посвистывала носом, искала потерянный след.
Оба еще долго топтались в овраге.
Солнце коснулось горизонта. Равнину пересекли фиолетовые тени, и откуда-то издалека, из засыпанного снегом городка донесся бой часов. Било шесть. Медленно догорал закат. Равнина потонула в вечернем тумане, и все затихло.
Изнемогая от усталости, собака легла и беспомощно взглянула на хозяина. Тот все еще охал и ругался.
Лишь некоторое время спустя, убедившись в полной бесполезности поисков, он взял собаку на сворку и присел на пень отдохнуть.
Заяц лежал всего в нескольких шагах от них и видел, как охотник высек огонь и сладко затянулся. Дым раздражал собаку. Она чихнула. Хозяин погладил ее по голове и сказал:
— Удрал зайчишка-то, Лиска, сберег свою шкуру. И ему пожить хочется. Не такое это простое дело с жизнью расстаться.
Лиска помахала хвостом и посмотрела на хозяина. В его взгляде была видна какая-то тяжелая забота, казалось, он думает о чем-то очень важном, но прочно забытом.
— Что, проголодалась? — спросил он собаку. — Вот нашла бы зайца, была б тебе еда. Найти его надо было, слышишь! А теперь пошли домой.
Он перебросил ружье через плечо и потянул собаку по склону оврага. Мерзлый снег поскрипывал у него под ногами.
В овраге стало совсем темно. Вновь примолк и замер почерневший лес. Но вот на востоке засветилось небо, и в него выкатилась громадная полная луна. Глуповато ухмыляясь, она ползла вверх по склону холма и, казалось, говорила: «А вот и я!»
Медно-красный свет скользнул по человеку и обагрил его поникшие плечи.
Охотник молча брел по глубокому снегу, за ним черной тенью тащилась собака.
Заяц следил за ними своим единственным глазом, пока оба не исчезли во мраке. Потом поднял лапку, провел ею по окровавленной мордочке и отряхнулся.
Наступила ночь, и на равнине один за другим вновь засветились огоньки.
Одни
© Перевод М. Михелевич
Черный как смоль зверек лежал посреди узкой площадки, точно котенок, подобрав под живот лапы. В темноте его тонкое тело казалось еще более длинным, чем на самом деле, похожим на суковатую палку, которую дождевые потоки приволокли сюда вместе с палыми листьями и ветками, что виднелись кругом на скалах. Одни только глаза, светившиеся, как фосфор, выдавали его.
Глаза были обращены к ущелью, где с однообразным плеском бежала река. Туда же была повернута и плоская головка, словно зверек и не подозревал, чтб там, на скале, впереди.
Выждав несколько минут, он вдруг встрепенулся и ударил по земле длинным хвостом.
С края скалы донеслось грозное шипение, за которым последовал короткий треск, будто щелкнул курок большого револьвера.
Зверек оскалил зубы, хвост заметался, глаза злобно впились в огромные ярко-красные глаза филина, который сидел на выступе скалы и зорко следил за каждым его движением.
Филин сидел нахохлившись и был похож на большой темный шар, слегка покачивающийся из стороны в сторону. Зрачки его зловеще сверкали, словно в глубине глазниц горел пожар. Их неподвижный взгляд завораживал и пугал. Но куница не испытывала страха — ее синевато-зеленые глазки поблескивали холодно и колюче, впиваясь, точно стальное лезвие, в пылающие зрачки птицы. Когда она скалилась, ее белые зубы сверкали в темноте, а по телу пробегала хищная судорога, как будто по нему пропускали электрический ток.
Вдруг с вершины скалы, где дремал черный неподвижный лес, вспорхнула какая-то тень. Она устремилась сначала к другому берегу, к деревне, но потом внезапно повернула к площадке.
Однако куница, вовремя заметив ее, молниеносно шмыгнула в расщелину скалы. И оставалась там до тех пор, пока самка филина не улетела бесшумно в свое гнездо. Куница знала, что с наступлением утра чета филинов будет уже не столь опасна.
Вот уже несколько недель следила она за их возвращением в гнездо, терпеливо подстерегая удобную минуту, чтобы на них напасть. Внизу, в каменистом ущелье, находилась ее нора. Терпеть соседство филинов было невозможно. Они отнимали у нее добычу и по ночам вели себя как полновластные хозяева всей округи. Их глаза пугали куницу и вместе с тем будили в ней жажду крови.
Выбравшись из расщелины, зверек снова занял прежнюю позицию и, теперь уже не прибегая ни к каким уловкам, стал следить за черным силуэтом филина.
Начало светать, и филин из черного постепенно становился темно-коричневым. Видны стали белые скалы. Скованную стужей землю обволакивал легкий туман. Вода в реке не искрилась, как ночью, а все больше просвечивала холодной синевой. Тонкая пелена облаков медленно расползалась, и мутное, как запотевшее зеркало, небо отразилось в реке. Свет зари смешивался с унылыми лучами тощего полумесяца, серебряной бровью повисшего над дальними, еще не пробудившимися лесами. На том берегу, в деревушке, заскрипели ворота, послышались людские голоса, звяканье ведер, рев скотины. Окошки гасли одно за другим.
Гасли и глаза большой неподвижной птицы. Кроваво — красный накал их исчез, и теперь они напоминали зерна янтаря. Темно-рыжее, со всеми неуловимыми оттенками ночи оперенье на груди птицы проступало все отчетливей. Круглые зрачки съеживались, птица то моргала, то медленно прикрывала веки, как человек перед тем, как вздохнуть. Яркий свет слепил ее. Но она медлила, не решаясь вернуться в гнездо, и терпеливо наблюдала за своим врагом.
