Джулия Тот - Гном
Все это стало ее жизнью, вошло в привычку, и она любила свою жизнь, искренне и самозабвенно радуясь всем ее событиям. И отъезд в другую страну означал для Кати потерю ее маленькой власти над людьми, необходимость придумывать себе новые цели, новую жизнь. Ничего, кроме интереса она не чувствовала, а для удовлетворения любопытства переезд «навсегда» был слишком глобальным. Сидя в кресле самолета, она ощутила пустоту — разноцветные бабочки внутри нее спали, едва шевеля крылышками, и Катя только надеялась, что в новой жизни они будут порхать, переплетаясь в цветном полете, наполняя все ее дни смыслом, радостью и счастьем.
Самолет взлетел, набрал высоту в ватно-белых облаках, загорелась надпись, разрешающая отстегнуть ремни, и Дима, гремя замком, уже крутил головой по сторонам — он смотрел нет ли свободных мест недалеко от них, чтобы дать Сереже возможность поговорить с… карлицей. Он улыбнулся, подумав так о девочке, решив, что хорошо иметь маленькую девушку и называть ее карлицей — как-то нежно очень и приятно звучало это слово в его душе. Через несколько рядов он увидел свободные места и повернулся к другу:
— Гном, дерзай — она где-то в последних рядах прячется. Ничего не бойся, она же в такой же ситуации, как ты — увидит тебя, сама разговор начнет.
Сережа понял план друга и с благодарностью кивнув, встал с места и двинулся в направлении «хвоста» самолета.
Он видел удивленные взгляды русских пассажиров, случайно поднимавших глаза на проходящего и тут же их отводивших, и уже очень хотел сесть, чтобы никто его не видел, и подумывал вернуться на свое место — под защитную близость Димы, когда вдруг остановился под взглядом огромных карих глаз. Крошечная девушка смотрела прямо на него с расстояния полуметра, не отводя глаз, без удивления — словно, ожидая, что видение исчезнет.
Сережа вспомнил Димины слова, но решил все же начать разговор первым:
— Извините, я вас еще в аэропорту видел, можно с вами поговорить? Мы можем пойти на мое место — мой друг специально пересел.
Родители Кати, прервав свой разговор, в изумлении смотрели на молодого человека с красивым лицом и сильной, но маленькой фигурой, и папа, повернувшись к дочери, кивком головы дал разрешение.
Катя осторожно встала, меряясь ростом с незнакомцем, и уже немного поверив в видение, также прямо глядя Сергею в глаза, сказала:
— Пойдем, а то еще самолет раньше упадет, чем мы поговорим, — и пошла за ним, видя, как пассажиры во все глаза рассматривают из ниоткуда взявшихся лилипутов, думая, скорее всего, что они — брат с сестрой.
Сережа пропустил девушку вперед, на Димкино место, и сел рядом. Он пытался найти первые слова для разговора, когда начала она:
— Меня Катя зовут. Давно ты узнал об этом?
— Сергей Матвеев, — он посмотрел на нее, чтобы добавить слова о приятности знакомства. Но увидев только ожидание ответа на ее красиво-кукольном лице, уточнил: — Что расти не буду? Два года, — и Сережа быстро рассказал свою историю.
Катя молчала минуты три, глядя перед собой, и только потом скороговоркой пролепетала:
— Я думаю, у тебя болезнь эту тоже найдут. А вот живешь ты так зря, чего ты людей боишься? Они сами себя виноватыми будут чувствовать, если обидят, и потом всегда будешь получать от них только хорошее…
Сергей совершенно не понял логики девушки, но уловил, что в сказанном ей есть какой-то неправильный, нехороший расчет, но решил сейчас не тратить время на раздумья и продолжил задавать вопросы:
— Кать, а кем ты стать сможешь с таким ростом?
— Да вот, — засмеялась она, кивнув в сторону, где сидели родители, — видишь, в Америку меня тащат, рост попробовать вытянуть на капельку, или жизнь получше да попроще с таким ростом обеспечить. Если там и правда на рост уж так внимания не обращают, я бы юристом стать попробовала. Но меня же в суде никто за лавками этими не увидит! — Они весело засмеялись вместе и, сквозь смех, Катя использовала свою очередь для вопроса:
— А ты?
Сергей рассказал Кате о своих детских мечтах, надеждах родителей и о том, что теперь он понятия не имеет, что он может сделать со своей жизнью, закончив учебу. Девушка посмотрела на него, заставив почувствовать себя ничтожным, даже меньше его реального роста:
— Сереж, ты маленький, или какой угодно, но — мужчина, ты еще придумай, что работу не могут найти люди с длинными носами или мелкими зубами.
Он рассмеялся, но про себя подумал, что умная она девушка, разницы только между мужчиной и женщиной в их ситуации не понимает — что для женщины может быть если не достоинством, то, пусть даже с натяжкой, — приемлемым, для мужчины — непростительное уродство, болезнь, порок. Но спорить с симпатичной маленькой девушкой он не хотел, как не хотел и ни в чем ее переубеждать. Самолет начинал снижение, и им пора было разбредаться навсегда — по своим местам:
— Спасибо тебе, Кать, за разговор и удачи в Америке, и в жизни там! — Сережа встал, чтобы выпустить девушку.
Она тоже поднялась и, поравнявшись с ним в проходе, неожиданно обхватила его шею руками и поцеловала в щеку:
— Прощай Сережа Матвеев и будь мужчиной, — еще раз просверлив долгим взглядом его серые глаза, она в секунду сняла с шеи висевшую на темной изящной ленточке букву «К» и, запихивая ее в его руку и уже делая первый шаг в сторону «хвоста» самолета, прошептала, но он услышал:
— Тебе тоже удачи в жизни! Пока!
Сережа, сжав в руке букву с ленточкой, повернулся к своему месту, чтобы не вызывать гнев стюардесс, и увидел уже сидящего там, с полной радостью за друга, Диму, отчего смутился и аккуратно положил подарок, чтобы друг не заметил, в карман пиджака с эмблемой колледжа.
7
Швейцария. 1988 год
Сережа проснулся от миллиона орущих в старых деревьях парка птиц. Раньше он любил эти, совершенно не похожие на птичье пение, воробьиные бойни по утрам в конце весны и начале лета. Ему не нужны были часы — птицы начинали делиться друг с другом громкими планами на день каждое утро в одно и тоже время, и Сережа, открывая глаза, всегда несколько минут просто лежал и слушал эту «планерку», улыбаясь новому дню и всем его неожиданностям и, только уже проснувшись, будил Диму, ненавидящего птиц вообще и, особенно — воробьиные и голубиные стаи, считая их разносчиками заразы.
В это утро он не хотел открывать глаз, не хотел вставать и начинать последний — для них с другом — день вместе: они сдали экзамены, получили дипломы, отпраздновали окончание шумно и весело, наделав уйму фотографий, и сегодня должны прощаться. Сергей через неделю вылетает с родителями в Москву — отца отзывали, а Дима уже сегодня улетит в Германию, к матери.
Он лежал с закрытыми глазами и думал: сколько раз он вот так же лежа утром, представлял себе этот — последний — день и, боясь его, все же надеялся, что когда он наступит, будет какая-то возможность не расставаться с другом. Возможность такая так в его жизни и не появилась, вещи обоих были собраны и, почти до рассвета проговорив, они дали обещание не терять друг друга из вида.
Прогнав противные иголки страха перед будущим, начавшие колоть спину, медленно подбираясь к сердцу, Сережа начал вспоминать, сколько всего для него сделал Дима. Благодаря ему, он относительно свободно чувствовал себя не только за забором колледжа, где действительно никому никогда не было дела до его роста, но и просто на улицах, среди людей, в кафе и барах, куда он тоже уже подходил по возрасту — проблему с ростом решал только паспорт. Благодаря Диме, он научился покупать вещи по возрасту, а не по росту, изменяя размер уже после покупки. Дима научил его вести себя иначе — «богом», если ты покупатель, без смущения по поводу внешности или веса. Только благодаря ему, Сережа впервые узнал приятности существования секса в жизни — одна из мелких японских студенток явно оказывала Сереже знаки внимания, от которых он шарахался как от проказы, пока друг не сказал идиотскую, банальную фразу, развеявшую все страхи Сергея и открывшую перед ним новый, мужской, мир:
— Гном, лежа все равно, какого ты роста.
Сергей устал задавать себе в который раз один и тот же вопрос, пытаясь найти или придумать ответ, заранее зная, что его не будет, — как он будет теперь, без Димы рядом? Он не видел в себе даже смелости представить, как он выходит один на улицу или в магазин, заговаривает с девушкой и вообще живет вне замкнутых стен. И, уже открыв глаза, понял, что единственными, кто обеспечит ему жизнь — не такую свободно-нормальную, как здесь и как рядом с другом, но все же, — могут быть только родители, от которых за годы в колледже он сознательно отдалился, и, чему, казалось, они только рады. Сев на кровати и глядя на спящего друга, Сережа пробовал придумать, как сделать отношения с родителями не такими натянуто-далекими, какими они были сейчас, чтобы в Москве они не заперли его, как домашнее животное, в квартире, выводя раз в день, по вечерам, чтобы никто не видел, на прогулку, а помогли ему стать кем-то и начать пусть не самую счастливую и карьерную, но — независимую от них жизнь.
