Инна Карташевская - Необыкновенные приключения «русских» в Израиле. Семейные хроники времен Большой Алии
Приехали, обрадовались они, кинулись к выходу и, с трудом дождавшись зеленого света, перебежали дорогу и подошли к магазину.
Увы, он был закрыт, и внутри не наблюдалось никаких признаков жизни. Они заметались вокруг входа в магазин, пытаясь определить, откроется он или нет. Какой-то прохожий правильно угадав, что им надо, остановился возле них и закивав головой сказал им, показав на часы.
— Он откроется, откроется, еще пятнадцать минут.
Они немного успокоились, все, кроме Пашки. Тот уцепился за ручку двери и нетерпеливо спросил:
— Как будет на иврите «Я хочу кушать»?
— Ани роце леехоль, — недоуменно ответила ему Белла.
И тут Пашка, набрав полные легкие воздуха, вдруг завопил на всю улицу, колотя руками и ногами в стеклянную дверь супермаркета.
— Ани роце леехоль, ани роце леехоль.
Родители попытались оттащить его от двери, испуганно оглядываясь по сторонам, но все их усилия были тщетны. Пашка вырывался и снова бросался к двери, крича еще громче прежнего. Понемногу возле них собралась небольшая толпа. Один старик, подошедший раньше других, взял на себя роль гида и охотно объяснял окружающим, что это русский мальчик, только приехал из России, голодный, так как там кушать нечего, и здесь вот магазины закрыты. Люди ужасались, ахали, охали, всплескивали руками, рылись в сумках, но как назло, ни у кого не было с собой никакой еды.
Многие заговаривали с Пашкой, пытались объяснить ему, что магазин вот-вот откроется и там ему купят много еды, но ничего не помогало, Пашка продолжал орать и колотить в дверь. Наконец, один мужчина, издав торжествующее восклицание, ринулся куда-то в сторону и через несколько минут вернулся, неся огромную порцию мороженного. Он сунул его в руки Пашке и, погладив его по голове, жестом показал, чтобы он скорее ел, чем тот и немедленно занялся. Толпа заапплодировала и облегченно вздохнув, стала смеясь расходиться. Смущенные Белла и Саша, вытащив деньги, пытались выспросить у великодушного прохожего, сколько они ему должны, но он даже и слушать не захотел, а пожелав им на прощание всего хорошего, зашагал прочь. Пашка, очень довольный собой, уселся неподалеку и стал сосредоточено лизать мороженое, а взрослые, увидев, что толпа рассосалась, тоже отошли в сторону, пытаясь прийти в себя от пережитого позора.
Наконец, к входу в магазин стали подходить люди, по уверенному виду которых можно было определить, что они там работают. Действительно, некоторые из них открывали дверь своими ключами, другим открывали изнутри, но магазин быстро наполнялся. Наконец, наступил момент, когда в магазине вспыхнул свет, и они поняли, что можно заходить. И зашли, и остановились как громом пораженые, когда увидели, куда они попали. Дело было даже не только в том, что перед ними на добрую сотню метров протянулись прилавки и полки, заставленные невобразимым количеством самых разнообразных продуктов, а еще и в самом магазине. Он был роскошный, другого слова просто нельзя было подобрать. Роскошный, потому что все его полки сверкали яркими бутылками, коробками, пакетами, жестянками. Всем тем, что там у себя дома они доставали по большому блату или покупали за сумасшедшедшие деньги у спекулянтов и держали только для гостей, чтобы поразить их, держали и растягивали как можно дольше, несмотря ни какие сроки давности. А потом, когда содержимое все же кончалось бережно ставили такую баночку или коробочку на полку в кухне, чтобы украсить ее. А здесь все это было свободно и в таком количестве, что не скупишь даже за всю жизнь. Как зачарованные они пошли вдоль полок, делая на каждом шагу удивительные открытия. Оказывается майонез, который у них выпускался безвариантно одного и того же вида в скромных набольших баночках, бывает десяти, нет пятнадцати сортов. И его не нужно доставать или покупать по случаю, если повезет, и держать потом два-три месяца в холодильнике, чтобы приготовить оливье для гостей на праздник, а можно в любой момент свободно зайти и купить. А кофе, растворимый кофе, который они тоже доставали с таким трудом и расходовали как можно бережнее, он тоже бывает разным, а не только индийским. А вот и колбасы, Их не выбрасывают через окошечко прямо в руки мающихся в ожидании несколько часов покупателей. И те не вырывают, огрызаясь и толкаясь, друг у друга завернутые в бумагу куски колбасы неизвестно какого сорта, нет, эти колбасы просто висят и ждут покупателей, пожалуйста, бери-не хочу. А сколько же их. Разве бывает столько сортов колбасы, смотрите, и вареные и копченые, и черт, глазам своим не верим, самые настоящие сырокопченые. Смотрите сервелат, и салями, только подумать, салями, о которой они только слышали и никогда не видели. А вот и окороки, и буженина, а там просто мясо и куры, отличные упитанные куры, и совершенно свободно, только подумать.
А сколько разных сортов сыра, а мы думали, что сыр бывает только голландский, российский и пошехонский, если повезет. Ой, смотрите, багеты, длинные французские багеты, как в фильме «Мужчина и женщина». Ну да, весь мир видел в этом фильме трагическую историю любви, а мы видели еще и багеты, и дубленку Анук Эме, и ее сапоги и все остальные символы красивой жизни, которой были лишены от рождения.
— Ой, мама, папа, жвачка, смотрите, сколько жвачки, — вдруг раздался леденящий душу визг, и Пашка обеими руками схватил с какой-то полки столько ярких пакетиков с жевательной резинкой, сколько поместилось в его жадных ладошках. От возбуждения он громко смеялся, и видно было, что он не верит своим глазам, что на свете бывает такое количество жвачки. До сих пор ему изредка покупали на толчке даже не пачечку, одну единственную пластинку за рубль, и он откусывал от нее крохотные кусочки, такие, что даже не чувствовал, есть во рту что-то или ничего нет. Он прижимал к груди эту желанную жвачку и опасливо косился на взрослых, не заставят ли они его положить все назад. Но те не обращали на него внимания, сами превратившиеся в детей, и в восемь рук хватающие все, что казалось им самым привлекательным и желанным. Когда через час они подошли к кассе, их коляска была заполнена доверху ярчайшими пакетами и баночками, в большинстве из которых находилось неизвестно что, во всяком случае, они не имели об этом ни малейшего понятия. А над грудой всего этого восседал Пашка, восседал как король, только вместо державы в одной руке у него был огромный ананас, а вместо скипетра в другой руке, он держал французский багет, а на коленках возвышалась гора пачек с жевательной резинкой. И вот, когда казалось, им уже больше нечему было удивляться, возле кассы они испытали еще одно потрясение. Им дали целую кучу пластиковых пакетов, чтобы положить покупки и дали совершенно бесплатно. Но доконало их все-таки даже не это. Последней каплей стало то, что кассирша сказала им «Спасибо за покупки». Не «Давайте, проходите скорее», не «что вы тут застряли, людям мешаете», не «нахватали тут, покоя от вас нет», а «спасибо за покупки» и улыбнулась. Вот этого нервы у них не выдержали, и отойдя от кассы, Белла вдруг отпустила ручку коляски и, закрыв лицо руками, разрыдалась. Остальные даже не стали спрашивать ее, почему она плачет и так было все понятно, но она, отняв руки от лица и обводя потрясеным взглядом огромный супер, заговорила сама.
— Семьдесят лет, боже мой, семьдесят лет советской власти нас обманывали. Нам говорили, что капитализм это плохо, что там люди все угнетенные, несчастные, не знают, что с ними будет завтра, а вы посмотрите на них. Они же все веселые, довольные, все покупают, у них на все есть деньги. Мы же дикари, ничего этого не видели, а они привыкли к этому, они знают, что лежит во всех этих коробках, они выросли с этим, они не понимают, что можно жить по-другому. Они не представляют себе, что это такое, бегать по пустым магазинам и думать, чем накормить ребенка и мужа. Они же просто идут и берут все, что им надо, и уверены, что так и должно быть.
Они уже вышли из магазина и шли к остановке, а она все не могла успокоиться и говорила, говорила, а они сами потрясенные не меньше ее, молча слушали, понимая, что она права.
— Саша, ты помнишь, когда Пашка родился, в магазинах не было не только пеленок, даже байки несчастной не было. Мама по большому блату достала материал, и они с бабушкой настрочили пеленок, а мы потом их стирали, стирали без конца. Наша старенькая стиральная машина поломалась, и мы стирали руками, вываривали в марганцовке, а потом часами, — тут она не выдержала и снова зарыдала, — гладили, гладили с обеих сторон. Тогда была зима, и мы сушили их в доме, весь дом был в пеленках и в этих страшных байковых ползунках, которые нам дарили после своих детей соседи и друзья, потому что их тоже негде было взять. В доме было холодно, и они не сохли, и мы часами стояли и держали их над газом, и так мучались, так мучались, что сил даже нет вспоминать об этом. А соски? Одну единственную немецкую соску мне подарила подруга, и мы дрожали над ней как над сокровищем, потому что пустышек в магазинах не было вообще. А бутылочку для него мы выпросили в универсаме, в пункте сдачи посуды, помыли ее, и с таким трудом в четыре руки натягивали на нее соску и сами кололи в ней дырочку иголкой, а она оказывалась то большая, то маленькая, и он то захлебывался, то ничего не мог высосать через нее.
