Александр Хургин - Кладбище балалаек
— У вас шприц есть? А то шприцы тоже кончились.
Я дал ему шприц. Он сделал маме укол. Измерил давление, Послушал сердце.
— Давление низкое, — сказал он, — но она ещё потянет, — и стал объяснять мне, что нужно колоть ей между уколами морфия.
Я кивал, мол, конечно, обязательно, но совсем его не слушал. Я видел, что ничего маме уже колоть не придётся. Он — не видел. А я — видел. И это было ужасно.
Ужасно было и то, что я оказался прав. В двадцать две минуты восьмого она умерла. Слава Богу, не приходя в сознание. То есть не ощутив нового приступа боли.
Ира взяла её руку и сказала:
— Всё. Кажется, всё.
Те же самые слова три года назад мама сказала нам с Ирой, когда умер отец. Я их запомнил.
А шестнадцатого у мамы был день рождения. Последний день рождения в её жизни. То есть день рождения был и у неё, и у отца. Только отец три года назад умер. А она ещё нет. И два последних года она просила, чтобы её не поздравляли, поскольку поздравлять её теперь не с чем. Мы обязательно ходили в этот день к отцу. А сегодня к нему ни я не пошёл, ни она.
Я принёс маме букет. Налил в вазу воды. Поставил цветы на стол, и они стали пахнуть на всю квартиру.
— Это тебе, — сказал я. — Я хочу, чтобы ты выздоровела.
— Спасибо, — сказала мама. — Я тоже хочу. Но не получится. Надо умирать.
— Кому надо? — спросил я.
— Папа дожил до семидесяти восьми и я дожила. Как обещала. Хватит.
Она действительно, уже будучи совсем больной, говорила, что до семидесяти восьми доживёт, а больше нет. Говорила не один раз. Как будто точно это знала. А я говорил, что не надо подсказывать Богу, как ему себя вести и что делать. Он сам знает, кому хватит, а кому не хватит.
Да, я так говорил, но очень было похоже, что кто-то ведёт маму к могиле упрямо, прямой дорогой. А кто ещё может туда вести?
Началось всё безобидно.
— Что-то мне глотать больно, — сказала мама.
— Выпей чего-нибудь, — сказал я. — Или пополощи горло.
Она заваривала траву, пила чай с лимоном. И вроде горло болело меньше. С чего вдруг оно заболело у неё посреди тёплой весны, никто не задумался.
В начале лета у мамы вздулись лимфоузлы. И она забеспокоилась. Потом они исчезли. Она успокоилась. Потом снова вздулись. И она, видно, заподозрила нехорошее. Зачем-то же она поехала на Космическую.
Там врачиха — злая от безмужья тридцатилетняя баба — заглянула ей в рот и сказала открытым текстом:
— У вас рак миндалины. Это как минимум.
Оттолкнув её, мама вышла из кабинета. Она была в своё время хорошим врачом и понимала, что это такое. Но или не поверила хамоватой врачихе, или решила проверить диагноз. Поставлен-то он был на глаз. Врачиха даже анализ крови не посмотрела, который был у мамы с собой. И мама пошла в девятку. Там работал её старый знакомый. Она говорила:
— Лапшин — очень хороший лор. Я ему верю.
Очень хороший лор сказал:
— Чушь, нет здесь ничего подобного, — и лечил маму больше двух месяцев.
Она уверяла меня, что ей становится лучше. Но потом этот очень хороший лор сказал, что всё идёт очень хорошо, тем не менее онкологу показаться стоит. Он дал маме направление к кандидату меднаук, заведующему поликлиникой онкоцентра. Он даже позвонил ему как коллега коллеге.
К кандидату я пошёл тоже. Сунул ему вместо «здрасьте» полсотни. Кандидат положил деньги в специальный ящик и назначил обследование. УЗИ нужно было ждать три недели.
Кроме того, он отвёл маму всё к той же злой тётке, и она подняла страшный крик:
— Я же сказала вам, что у вас рак. Где вы шлялись больше двух месяцев?
Она посмотрела маме в рот и снова завопила:
— Это преступление! Летом всё было поправимо…
Мама встала с кресла и сказала заведующему кандидату:
— Я к этой хулиганке больше не пойду. Есть у вас другой лор?
— Другого лора у нас нет, — сказал заведующий кандидат. — Но вы успокойтесь, она прекрасный диагност.
Маме от этого было не легче. Пожалуй, наоборот.
Обследование тянулось ещё месяца полтора и всё подтвердило. Маму положили в отделение химиотерапии. Лечащий врач сказала:
— Лимфосаркома в вашем возрасте часто поддаётся лечению.
— А у меня лимфосаркома? — сказала мама и посмотрела на меня. Результаты биопсии из лаборатории забирал я.
— Злокачественные клетки есть? — спросила она, когда я пришёл домой.
— Они сами точно не знают, — сказал я. — В одном анализе есть, а в другом — нет.
Собственно, так оно и было. Единственное, что я утаил — это само слово: лимфосаркома. И даже не утаил. Мама не спрашивала, о каких именно злокачественных клетках идёт речь, а я не уточнял.
Врач посмотрела в направление ещё раз и сказала:
— Да. Тут так написано.
— Ладно, — сказала мама. — Нужно же мне от чего-то умирать.
До Нового года маме провели три курса. И сначала химия вроде бы помогла. У неё не только лимфоузлы стали нормальной величины, но и все родинки с лица исчезли. А их к старости появилось много. В следующий раз я должен был отвезти её на Космическую девятого. А до того времени ей дали от лечения отдых.
Мама сама накрыла новогодний стол.
— Для кого третий прибор? — спросил я.
— Для Эли, — сказала мама.
— Эля не приедет, — сказал я. — Если она уйдёт в новогоднюю ночь, её сын этого не поймёт.
— Хорошо, — мама убрала третий прибор в шкаф, — посидим вдвоём. Посмотрим телевизор.
Я выпил. Закусил. Мама тоже что-то ради праздника съела.
Звонил Колючий и желал, чтобы мама в новом году выздоровела.
Звонили и другие. Желали все одного и того же, все — несбыточного.
А после звонка Эли я ушёл спать. Мама тоже легла. Такая у нас, значит, получилась весёлая встреча Нового, 2002-го года от Рождества Христова.
И наступило третье января этого года.
Я ушёл из дому. Ненадолго. Я хотел только поздравить свою знакомую — мы вместе работали. У неё родились две внучки. От неё я сразу позвонил домой. Телефон не отвечал. Я позвонил ещё. Опять много длинных гудков. Наконец мама ответила.
— У тебя всё в порядке? — спросил я.
— Да, — сказала мама. — Только я упала. Но ты не торопись. Ничего страшного.
Я подумал и сказал:
— Хорошо, пойди в мою комнату и возьми трубку радиотелефона, положи её рядом с собой. Я буду позванивать.
— Не знаю, — сказала мама. — Встать с пола я не могу и доползти, наверно, не смогу. Далеко. Я и так еле добралась из ванной.
Тут мне стало понятно, что дело плохо. И я побежал ловить такси.
Мама лежала в своей комнате на ковре, свернувшись у кресла. На кресле стоял телефон. Трубка, натянув шнур, лежала на полу.
Я поднял маму и понёс к дивану.
— Осторожно ногу, — сказала она. — Бедро.
— Ты сломала шейку бедра? — спросил я.
— Нет, — сказала она. — Я себя ощупала. Нога цела. Просто сильный ушиб.
— Ты уверена?
— Уверена.
Позже она рассказала, что, заперев за мной дверь, пошла в ванную, споткнулась о коврик и упала.
Значит, на полу она пролежала не меньше часа.
— Зачем ты пошла в ванную? — спросил я.
— Не знаю, — сказала мама.
А коврик мы купили с Элей. Буквально накануне. Шли по городу, увидели магазин ковровых покрытий, зашли и купили. Чтобы из ванны вылезать было не так холодно и не так скользко.
К сожалению, мама ошиблась. Ногу она сломала. Причём именно шейку бедра. Это выяснилось через месяц. Я привёз домой её врача с Космической. О боли в ноге она мне сказала:
— Это могут быть метастазы. Курс долго оттягивать нельзя, — она посмотрела мамины бумаги. — И так уже больше месяца просрочили.
— Что нужно делать?
— Для начала рентген.
В районной поликлинике сказали:
— Сейчас нет плёнки. Дней через десять привозите.
— На чём я могу её привезти? У вас карета есть?
— Мы поликлиника, — сказали мне, — а не скорая помощь.
Я позвонил в больницу, где мама проработала полжизни. У них плёнка была и была карета. Мы с сыном погрузили маму на носилки, поставили их в машину и поехали. В больнице выгрузили и отнесли в рентген-кабинет. Мама совсем ничего не весила.
— Это шейка бедра, — сказал рентгенолог, только положив маму на стол. — Никаких сомнений.
А я заставлял её ходить с палкой, говоря: «От ушиба ещё никто не умирал. Зато от саркомы — сколько угодно». Я надеялся, что она расходится, и её можно будет отвезти на Космическую — провести очередной курс химии. Я думал, это ушиб.
Мама меня слушалась. Ходила по комнате с палкой, опираясь ещё и о мою руку. Как она становилась, как шагала поломанной ногой, я до сих пор не понимаю. Но становилась и шагала…
С таким переломом в онкоцентр не брали. Я ездил туда несколько раз, но добиться ничего не смог. Тогда я стал уговаривать врача провести курс химии дома. Уговаривал долго и упорно. Она долго и упорно сопротивлялась, говоря, что бесплатные лекарства тем, кто не лежит в центре, не положены, что мне самому придётся покупать дорогие препараты, что это риск и что ей не хочется идти под суд. Много раз объяснив, какой это риск и как ей не хочется под суд, она согласилась. И сделала всё, что можно было сделать в мамином случае и в наших условиях.
