Пьер Бетанкур - Естественная история воображаемого: Страна навозников и другие путешествия
Амброзийка, взволнованная столь деликатными и столь точными усилиями по сближению, отвечает на всю эту виртуозность излиянием наиживейшей чувственности: она выпускает сахаристую жидкость, которая смачивает оба их органа и вызывает в голове у амброзийца разряд, схожий, фигурально выражаясь, с ударом любовной молнии. Но, поскольку чувства у них легко переместимы и, в отличие от нас, не нуждаются в долгом прохождении по артериям и венам, спасая и от освежающих воспоминаний, и от сиюминутных отвлечений, вызывающих в их крещендо то задержания, то явные альтерации, семя выскальзывает не мешкая, налипает на уже пролитый нектар и, источаясь вовне, окружает наших любовников изысканным нимбом золоченой пыльцы.
Допущенная к сему зрелищу семья предается вместе с ними тому же концерту безмолвных прикосновений. Амброзийцы, которым не свойственна жестокость и чьи любовные связи невозможно довести до большего совершенства, знать не знают и ведать не ведают о той рафинированной пытке, которой стало для нас отправление речи.
ГолоцентрыВ весьма древние времена, уточнить дату которых тамошние историки способны только в самых общих чертах, голоцентры, пастушеский народ, обитали в глубоких долинах Голоцентрали, гористого массива в цепи Сиреневых пиков.
Сегодня мы находим их, преуспевающих земледельцев, более чем за тысячу километров оттуда, на тучной равнине Авамура. Того самого Авамура, что берет начало как раз в Голоцентрали, стекая поначалу слабенькой струйкой воды, и, вобрав в себя множество притоков, становится широкой и ленивой рекой, которая величаво влечет свои воды к морю.
По весне женщины голоцентров, словно засасываемые какой-то необоримой силой, покидают скопом свои уютные дома на равнине, вспрыгивают в легкие челны из индоинского луба и три месяца поднимаются на веслах вверх по Авамуру почти до самых его истоков. Среди отрогов гор они разыскивают деревушку, в соломенных хижинах которой ютились в прошлом году, ее подновляют и, живя на свежем воздухе и сырой рыбе, вновь коротают здесь шесть месяцев. После чего, бодрее бодрого, с новорожденными на руках, с песнями сплавляются вниз по Авамуру к равнине. Обратное путешествие, на сей раз по течению, занимает месяц.
Их мужья пользуются отсутствием своих половин, чтобы заново перекрасить и вычистить дома, от погреба и до чердака, и взволнованные парочки, вновь обретя друг друга у новой колыбельки, проводят вслед за этим пару медовых месяцев в ожидании, когда пробьет час очередного отбытия.
Дронты и додоДронты и додо до поры до времени жили на одном и том же континенте. Хищные додо, разгуливая по земле на коротких, но мощных ногах, смаковали — о тысячу раз благословенные времена! — присоленную плоть дронтов.
Дронты, вегетарианцы и пацифисты, не без легкой склонности к легковесности, надумали тогда отрастить между руками и грудью хрящеватую перепонку, каковая в конечном счете позволила им летать. И так они на некоторое время ускользнули от слишком пристального внимания додо. Но те, словно вдохновленные своими мускулами, догадались приделать к ним надставку и, обзаведясь луком и стрелам, пуще прежнего набросились на соленую плоть дронтов. Утомленные дронты, которые к тому времени уже могли положиться на свои крылья и в достаточно длительных перелетах, пустились наутек и перебрались на острова Марципиатта, в тысяче с гаком морских миль от додо. Там для них вновь зазеленела земля, казалось бы измышленная на заре веков для их удовольствия, там они наслаждались богатствами, которые плодородная земля поставляла им без всякого усилия с их стороны. Их крылья, несоизмеримые с дородностью, которую они не преминули обрести, за недостатком упражнения атрофировались, и они перестали ими пользоваться. Тогда как додо вымерли от голода. Добавлю, что те редкие дронты, которых мне доводилось встречать на островах Марципиатта, весили на глаз от ста пятидесяти до двухсот килограммов, что они не гнушались и мелких грызунов, все еще сохранившихся по соседству с ними, а в том, что касается нравов и морфологии, они странным образом стали походить на додо времен их заката.
КопрофорыНа протяжении поколений, так далеко, как только может зайти память, копрофоры благочестиво раскладывают каждое утро свои испражнения по взморью. Два-три раза в год, сообразно надобности, те, что живут вдали от моря, впрягают в свои повозки волов и, растянувшись долгими обозами, влачатся излить накопленную в их деревнях драгоценную материю там, где бьется волна. Каковой до этого нет дела. В конце концов оформились огромные отложения, этакий земляной вал, тянущийся вдоль всего побережья страны копрофоров и обретший прочность скалы.
По ту сторону океана макрофилы, не только судо-, но и просто строители, в конце концов обратили внимание на в высшей степени декоративный характер копрофорийской скальной породы, сообразив, что ей можно найти замечательное применение в градостроительстве. Она легко обрабатывается, стойка к превратностям погоды и, будучи заведомо легче используемых обычно, позволит строителям возвести дерзкие архитектурные памятники на высоту, которая доселе оставалась недостижимой. Несколько копрофоров, служивших в фирме-импортере, вернулись на родину, получив отпуск по долгой болезни, и рассказали, как чужеземцы, набожные люди, возводят из их дерьма соборы. Старейшины, внимая их рассказам, призадумались… Они, которые никогда не желали и пальцем притронуться к своей священной скале, почитая святотатством ее продавать или брать натурой за то, что, прежде чем перейти к ним самим, составляло повседневную нужду и заботу их предков, внезапно с подозрительностью обнаружили, что сия драгоценная органическая память служит культу неведомых богов.
Когда на горизонте вновь появились паруса макрофилов, копрофоры поджидали их на берегу. Ни в чем не изменив ритуал предыдущих встреч, предложили воспользоваться их скромным гостеприимством. Но ночью пустили корабли ко дну.
В дальнейшем они приняли посильную и квалифицированную помощь своих пленников для возведения собственных храмов. В которых восславляли Истинного Бога.
Глава VII
Открытие в лесах Габона Великих храмов вновь заронило сомнение в казавшемся доселе неоспоримом верховенстве человека как религиозного животного.
От этих храмов, и по-иному их никак не назвать, сохранились только колонны, огромные, вытянувшиеся правильными рядами деревья, которые, должно быть, были выбраны среди прочих, последовательно выкорчеванных и тут же сгинувших под ненасытным африканским гумусом. По сторонам центральной, в форме нефа, аллеи, сквозь свод листвы которой просачивалось скудное освещение, в качестве боковых нефов проходили две другие, более узкие. В том, что можно было бы назвать хорами, сохраненные деревья располагались по кругу, а к их подножиям были прислонены большие камни, каковые, вероятно, некогда служили для местной церковной братии креслами. Именно они придавали всему монументальному ансамблю одновременно и весомый, и согласованный характер важнейшего общинного проявления. Но самым любопытным монументом, представленным в некоторых из этих храмов в почти полной сохранности, являлся, в центре описанного выше круга, своего рода купол из слоновой кости, образованный тесно подогнанными друг к другу искривленными конусами и поддерживающий по центру гигантских размеров яйцо, по меньшей мере вшестеро превосходящее по объему яйцо страуса, — должно быть, такие некогда нес эпиорнис, исполинская птица с Мадагаскара. В макушке своей яйцо было продырявлено, в отверстие мог войти кулак. Эти храмы, когда более, когда менее протяженные, но всегда схожим образом заложенные в центре искусственной прогалины, очень точно сориентированы на восходящее солнце.
Первые путешественники, обнаружив их в сотне лье от обитаемых территорий, вооружились терпением и стали поджидать в тени этих монументов, спрятавшись позади опор, пришествия «правоверных», чье поведение могло бы подтвердить их гипотезу.
В один прекрасный день, когда они сидели в засаде в одном из самых обширных и лучше всего сохранившихся храмов, рассказывает нам профессор Гуэно де Лаланд, член сделавшей это открытие экспедиции, снаружи послышались тяжелые, размеренные шаги. Они увидели, как в центральную аллею вступает, а потом продвигается по ней какое-то толстокожее с гигантскими бивнями, о преклонном возрасте которого в равной степени свидетельствовали и складки на коже, и торжественность поступи. Так пришелец прошествовал до самых хоров и, согнув по очереди передние конечности, опустился на колени перед куполом слоновой кости, о котором я уже говорил. Проведя несколько мгновений в отрешенной сосредоточенности, что не могло не впечатлить живейшим образом наблюдателей, он поднялся и с известной осторожностью вытянул вперед хобот, так что его жерло в точности прильнуло к проделанному на верхушке яйца отверстию. Затем послышался шум льющейся воды. Подняв наконец хобот, животное отдало им нечто вроде чести и испустило оглушительный рев, который прервал, как сообщил нам профессор, во всех сподобившихся «причащения» медиумическое откровение. После чего «Зверь» развернулся, принюхался несколько раз с разных сторон к воздуху и покинул храм медленным шагом, как и вступал в него.
