Николай Шипилов - Остров Инобыль. Роман-катастрофа
Да и умирать так называемым счастливым тяжело. Они цепляются за жизнь, как летящая с крыши высотного дома кошка цепляется за стены. Из ада в рай — куда как веселее, чем из рая в ад. А нам, бедовым, что стоит прервать свое нечистое дыханье?
Прощай, мама, Галина Николаевна. Ты, наверное, в раю, в сердце любви. А мне, грешному, куда дорога? Прощай и ты, синеглазая Наталья Тимофеевна Ласточкина, моя последняя любовь из города Тамбова. Ты не сдалась даже этому богатому Шейлоку, который ворочается сейчас и мычит за перегородкой. Словно песню поет про то, как черт с неволи шел, да заблудился».
Сон наваливался на Любомира. Ручка выпала из немеющих пальцев и сухо стукнула об пол.
Он поднял голову от бумаг, потом поднял ручку, послушал шумный ход дождя и приписал постскриптум:
«На земле все уже было. Но Господь говорил, что не допустит второго потопа.
Макака, желающая умереть человеком
Любомир Петрович Хренов. 1957 — 2…(?)»
21
В служебном кунге коптили керосиновые лампы.
По крыше беспрерывно стучал дождь.
Директор свалки отставной полковник ВДВ Тарас проводил военный совет. Тарас только что дал послушать рабочую кассету из магнитофона Юза Змиевича своим соратникам. Теперь он комментировал ее следующим образом:
— Вы слышали, товарищи, что он шьет нам, русским, которые веками служили созданию своего государства и которые, между тем, помогли им создать свое на территории многострадальной Палестины. Добавим сюда и автономное государство со столицей в Биробиджане — мало? Но кого будет грабить ростовщик, когда кругом единоверцы и единоплеменники? Ему талмуд запрещает грабить своих… Впрочем, плевать он хотел на талмуд, когда подворачивается выгодное дельце! Все мы, здесь сидящие, прекрасно это знаем! И я не стану занимать ваше и свое время изложением очевидного. Он шьет нам «жажду дышать миазмами тленья». Пусть подышит сам миазмами своего векового правленья в России. Надеюсь, понравится, и он будет принят в бригаду Хреновича на конкурсной основе… Итак, перехожу непосредственно к идеологическому подтексту завтрашней нашей акции. Великие истории начинаются с великих войн. В великих освободительных войнах дорог каждый доброволец. В наших рядах, друзья, есть убежденные коммунисты… Коммунисты — вперед!
Встали двое из пяти командиров, одетые в камуфляж.
— Посмотрите на них, друзья-националисты. Это два майора — Недашковский и Колыхматов. Да, они коммунисты. Они поддерживали ДПА, когда еще жив был генерал Охрин. Оба имеют опыт боевых действий. Кто же такие коммунисты, друзья, если рассеять идеологическую дымовую завесу? Рядовые советские коммунисты — те же казаки по роду своего служения тому государству, которое их призвало в первые ряды. Их и постигла участь казаков: тех государственников расказачили и перебили, этих государственников — раскоммуниздили и лишили исторического прошлого, вместе со всеми коренными народами нашей «не нашей» страны. Руками их же вождей. Бородой ихнего же Карла! Так почему же перед лицом общего врага мы дробимся по его же наущению? Помиритесь! Отдайте друг другу честь — коммунисты и националисты! Коммунизм — отчасти обрядовое православие. Вы все, собравшиеся здесь сегодня, русские офицеры! Соединимся и обеспечим справедливость на одной шестой суши.
— На одной восьмой уже, товарищ полковник…
— Нет, на одной шестой! Слышите, Недашковский с Колыхматовым и Агапов с Федюкиным?
— Да мы уже помирились, товарищ полковник… Вчера «Варяга» вместе пели… На голоса… — вставая и отдавая честь, как и его товарищ, сказал один из националистов.
— Далее, — движением руки усадил всех по местам полковник Тарас. — Довольно дробиться по поводу выяснения: был заговор против России — не было заговора! Оставьте это старушкам из КПРФ! Мы сами спровоцировали этот заговор. Как? Отвечу. Мы деградировали и ослабели. Книжек обчитались. А Гитлер не победил нас еще и потому, что по книжкам русских писателей нас изучал. А те учились писать, как европейцы, и всех, на хер, запутали. Эти книжки — они кого хочешь доведут. От книжек наших писателей тайна русской души становится еще непроницаемей. Как череп бульдога. Все. Детали потом. Сегодня мы должны быть едины. Ты, Самылкин, кто — язычник?
— Так точно, товарищ полковник! Язычник. Насильственная христианизация погубила Русь… Агнцами жертвенными мы стали, и причем уже добровольно! — отвечал мрачно Самылкин и подергивал шеей, будто давил его шарф. Его болезнь называлась хореей. Однако Самылкин жил с нею уже тридцать лет, был женат, счастлив и говорил, что супруге очень даже нравится его подергивание.
— Вот и прикуси язык, если язычник! Победим и разберемся. Нация должна быть монолитом, целостным организмом. У нас нарушены механизмы самосохранения. А веришь ты в Бога, не веришь ты в Бога — дело каждого. Вот нами и манипулируют на уровне… надстроек. А ты, Хайруллин, кто — православный?
— Так точно, православный!
— Вот и прости язычника Самылкина. Не созрел товарищ политически. Завтра все дадим клятву. Текст клятвы у кого?
— Хреныч редактирует! Хреныч! — ответили сразу несколько голосов.
— Перехожу к следующему аспекту: да! Да, друзья мои! Завтра мы пойдем грабить! Но ни одно святое дело не обходится без, понимаете ли… да… А где их брать в таких количествах? Мы продолжим брать их у тех, кто ограбил в целом страну и каждых девять из десяти — лично. И все это по разнарядке большой дружной семьи из ЦК. Пусть же никого не смущает деятельность подобного рода. Вспомните лозунг «Грабь награбленное!» То есть грабь эту ростовщическую лавочку! Никто не спрашивал у нас «добро» на вывоз из страны народного достояния. А мы только: «Гей, родимые! Грабю-ю-ють!» Поэтому пусть ваша совесть будет чиста, голова пусть будет ясной, а рука твердой. Оружия и боезапасов у нас предостаточно. Полковник Коробьин, доложите командирам план операции… Давайте-ка сюда, к свету, Василий…
Совещание длилось бы, наверное, до утра, но часа в три ночи прибежал охранник:
— Наводнение, товарищи! Потоп, не ниже! Вот сижу, любуюся — во что же я обуюся? — сообщил он.
И военные, помигивая карманными фонариками, встали.
— Пойдемте посмотрим…
— Что там с техникой-то?
— О, гады синоптики! — сказал полковник Тарас. — У нас синоптики кто есть?
— Нет, товарищ полковник!
— Ну, повезло им, штафиркам…
Все вышли на улицу, укрываясь плащ-накидками.
22
Юз сидел на каком-то полу, прислоняясь спиной и головой к стенке. Он чувствовал свежую боль в затылочной части черепа. Рот Юза был накрепко заклеен скотчем. Носом он ощущал не очень-то приятные запахи, исходящие из-под собственного тела. Волосинки на запястьях саднило от липких пут. И, как это ни чудовищно было осознавать, Юзу хотелось есть. Но более того — пить. Тем сильнее, чем сильнее шумел мощный дождь за стенами балка.
На светящемся циферблате наручных часов было около четырех. Наверное, утра.
«Ну, сутки. Ну, двое суток… — думал Юз. — Лола должна поднять бучу. Она жена! Да… Лола… — тут же и засомневался Юз в правильности хода своих вялых мыслей. — Бывало неделю болтаешься — ни слуху от тебя, ни духу, а Ло-о-ола… Да-а, Лола, ты, Лола, мать твою, Лола, за ногу, Лола…»
Юз глубоко зевнул через нос. Сознание на какое-то время прояснилось. В течение этого времени он вспомнил, что читал о забавной старушке из американского штата Калифорния. Миссис пошла в салон красоты, сделала себе немного маникюр, немного педикюр, а потом, под угрозой расстрела, неизвестно зачем взяла в заложники всех, кто находился в салоне. Она не выдвигала никаких требований к властям. Не просила «Боинга» с миллионами на борту и обнаженным юным стюардом на посылках. Она только грозилась перестрелять заложников, если кто-то решится их у нее изъять. Только через восемь часов полиция взяла парикмахерскую штурмом, но никакого пистолета в сумке злой старухи не обнаружилось. Остались тайной и мотивы, по которым та взбеленилась…
«Зачем взяли меня и что намереваются со мной делать? Поразмыслим… Ну приехал я, что называется, сам. То есть намерений захватить прогрессивного журналиста Змиевича у них не было… Отсюда следует, что в перспективе — торговля… Я не ограблен — вот что удивительно! Не по политическим ли мотивам они меня хотят загасить?..»
И тут поверженный ниц Змиевич вспомнил, что помогал своему продвинутому племяннику Солу сочинять руководство для электронной игры в заложники. Он, в силу своего тщеславия, весьма серьезно отнесся к работе своего интеллекта. Он считал, что владеет молодежным сленгом, и текст помнил едва ли не наизусть.
«Совет первый: заложников можно выставлять в окно. Сдуру противник начнет палить в них, думая, что это ты, и влетит на бабки. А это приятно. Тем более, что ты сможешь засечь его огневую позицию и сектор обстрела. То есть демаскировать противника.
