Аскольд Якубовский - Четверо
Их увидели многие. Старший егерь стал искать и находил их следы, прислушивался к шуму игр и драк. В конце концов он нашел стог-общежитие и даже сфотографировал его. К тому времени стая увеличилась до семи собак. Правда, щенков поймали в городе — сетями — работники треста очистки, а полуборзую приманил деревенский мужичок и увез в степное далекое село, охотиться на лис и зайцев. Но шли к стогу другие собаки. И однажды егерь прихватил с собой автоматическую мелкокалиберку. Он лег, положил ствол винтовки на пень и всмотрелся в оптический прицел.
Он навел его синий, пронзительный зрак на голову дремавшей собаки. Нажал спуск: собака охнула и откинулась. Егерь тотчас перевел прицел. Он был отличным, быстрым стрелком: из пяти спящих на угреве собак он взял трех, сбежали лишь черная и полутакса. Да и та лишилась кончика хвоста.
Егерь подошел, забросил убитых собак на стог и поджег его, карауля огонь, чтобы тот не убежал в лес. Он был доволен своей стрельбой и недоволен сделанным.
Зато теперь старший егерь был уверен: собаки не придут, они перестанут браконьерствовать в его лесу. А вот Пестрого и Стрелку егерь не искал. В этом и была его ошибка.
13
Коллеги поглядывали на собаку, ждали ее неизбежную смерть и обязательное вскрытие. Любопытство грызло их, вызывало споры: что клей? Как он спаял кости?
Но Полундин за время работы сроднился с собакой. Белый пес был покорен и терпелив. Полундин ощутил вину. У этого пса люди отобрали все, даже тело. Но не выйдет этого, нет, он похоронит пса. Черт с ним, с клеем! И Полундин уже присматривал место в саду института. Он нашел его — около березы, ронявшей превосходную дырчатую тень.
Шумят ее листья, поют кузнечики.
И пришел этот день — собака упорно лезла в темный угол, где собиралась умереть. Полундин сел рядом с ней, успокаивал ее — словами. Так дождался смерти. Потом взял простыню и завернул в нее Белого пса. И понес в сад, припоминая, где же дворник ставит свои лопаты.
Но его караулили. В дверях Розманов остановил, взял его за плечо. Рука была жесткая, пальцы так и впились в мускул.
— Слушай, — тихо сказал Розманов. — Это эмоциональное буйство. — Он говорил: — И так болтают, что клей — ерунда, самореклама. А ведь это первая большая удача лаборатории. Да, ты любил пса, и так далее. Но… надо завершить наше дело.
— Не дам! Это осквернение трупа, — сказал Полундин и попытался пройти. Розманов не пустил.
— Знание, ты не забывай, превыше чувств.
Полундин не сердился на него. Он знал — обычная человечья жизнь не интересовала Розманова. «Все время, все клетки мозга, — твердил тот, — нужны для познания».
— Пойми, нужно знать прочность твоего клея. (Полундин сжал сверток.) Нужно проверить кости на излом, нужны гистологические исследования…
И был прав.
— Черт с тобой, бери! — оказал Полундин и отдал сверток.
Розманов взял его, понес.
Полундин шел следом. Он знал — телефон уже надрывается, звонит всем, кому интересен их опыт. И едут сюда люди — на трамваях, в такси, в автобусах. Нехорошо получилось, но по сути дела прав Розманов, а не он, Полундин, изобретатель, но, по-видимому, никудышный ученый.
Через час Розманов наденет клеенчатый фартук и возьмет в руку скальпель.
— Бедный старый пес, — бормотал Полундин.
…Щенята появились в июне. Пестрый с громадным изумлением нашел их в норе. Потянулся нюхать, но Стрелка выставила его из норы и даже укусила.
Пестрый вылез и лег рядом. Удивленно подняв уши и виляя хвостом, он прислушивался к новым звукам — Стрелка кормила щенят. И Пестрый вдруг понял, что он должен сделать: искать еду и принести ее Стрелке.
Должна быть еда, много вкусной еды. Он побежал в город. Часа два спустя, с огромным батоном хлеба в зубах (он вынул его из чьей-то хозяйственной сумки), Пестрый был впущен в нору. Ему даже позволили обнюхать щенков.
И у Пестрого пошла суетливая жизнь. Он стал заботливым семьянином, добывал птиц, ловил зайцев. Он то и дело убегал в город и приносил хлеб, колбасу.
Однажды принес апельсин веселого цвета — им долго играли щенята. В августе Пестрый научил их ловить мышей и показал, как надо охотиться на зайцев.
Учил всему, что умел делать сам. Стрелка, склонив голову, глядела на него с одобрением. А в стороне лежали и смотрели равнодушные ко всему черный пес и полутакса. И топтался, повизгивая от возбуждения, щенок, увязавшийся за Пестрым в лес.
В сентябре дюжина городских собак поселилась в глубоком овраге. Это были осторожные, проученные псы. Днем они крепко спали, охотились же только ночью.
Проследив их, сунулся было старший егерь в овраг, но тот был глубок и неудобен, с болотом посредине. Егерь оскользнулся, упал и поломал ружье. И махнул рукой на собак — временно, до зимы, когда болото замерзнет.
14
— Это же сумасшествие, — ворчал Алексин, — охотиться с легашем глубокой осенью. Где он найдет дичь? Какая птица выдержит стойку? Подпустит? Он что, взбесился?
— Друже, не наша это забота, — успокаивал Иванов. Он разлегся в кресле и ухмылялся — был доволен.
Алексин вынул из шкафа ружье, сморщился и поставил обратно.
— А что я возьму? «Зауэр» в четыре кило весом? Мне его нести сердце не даст. Вчера перебои были, камфару пил.
— Верное возражение. Знаешь, у егеря бельгийка есть, двадцать восьмого калибра, бескурковочка, вес два кило. Смак, а не ружье.
— Детское ружье? Не хочу.
— Ну, стреляй пальцем!
Дело было такое. Старший егерь пригласил их поохотиться. С удобствами: его «газик» стоял у подъезда.
Алексин одевался долго. Наконец старики вышли. Впереди — Алексин с сеткой, полной продуктов, — колбаса, яблоки, конфеты. За ним Иванов нес огромнейший рюкзак и зачехленный, недавно им купленный шведский дробовик-автомат «Шогрен».
Он был в кирзовых сапогах сорок пятого размера, в ватнике и в брезентовом плаще поверх него.
«Как он здоров!» — завидовал Алексин.
Они втиснулись в «газик», и шофер рванул с места так, что Иванов клюнул носом друга, севшего вперед.
— Как вы там охотитесь? — спрашивал Алексин шофера.
— Хорошо охотится один Ефрем Иванович, да ведь у него и собака. Мы охотимся на городского браконьера, это наша дичь.
— И… много их?
— Судите сами: за месяц двадцать пять ружей отобрали, а убегло сколько! Автомобилистов отловили восемь штук. А вы хорошо поохотитесь.
И они заговорили о сложностях осенней охоты в близких к городу и практически бездичных местах.
— То есть как бездичных? — вдруг обиделся шофер. — Мы куропаток разводим и подкормку устраиваем. Зайцы вам не дичь? Их много. Есть глухарь.
— Я бью зайцев на дневной лежке, — похвастал Иванов.
— Надо охотиться по первой пороше, — говорил егерь-шофер, притормаживая машину. Он подвернул к маленькой деревеньке, выскочившей вдруг из-за поворота. Подвез к дому.
— Здесь наш старшой. Нет его дома, он в лесу.
Старший егерь пригородного леса жил в бревенчатом доме. Свежем, желтом, пахшем смолой.
Высок был дом. На крыше торчало штук пять скворечников. Воробьи готовили их для зимовки, носили соломины и белые куриные перья.
К остановившемуся «газику» шли от дома гуси — присадистые, важные птицы. Охотники вылезли, и Алексин сказал Иванову, что любит гусей, этих полных достоинства птиц. Иванов, усмехнувшись, ответил, что тоже их любит — с тушеной капустой.
Охотники прошли в дом. Их встретили собаки егеря: Гай и другие — гончий пес с пятном черного цвета на спине и лайка, рыжая и хитрющая, если судить по ее раскосым глазам.
Равнодушие Гая обидело стариков.
…Жена егеря провела тестей в кабинет мужа.
Там был конторский дешевый стол, книжная полка из досок, на которой стояли три издания «Жизни животных» Брема — два на русском, а одно на немецком языке. На стене — яркий ковер, сплетенный из ленточек.
На этом ковре висело пять штук ружей. Всяких! Была трехлинейная старая винтовка и дробовой автомат. Висели дорогой «Зауэр три кольца», тулка шестнадцатого калибра, бельгийка двадцать восьмого калибра: изящное, легкое ружьецо. То, которым Иванов пугал Алексина.
— С этой пукалкой ты заставляешь охотиться меня? — упрекнул Алексин.
— С ней, — ухмыльнулся Иванов.
Тут жена егеря принесла чай и картофельные ватрушки, еще горячие, к ним топленое масло.
Старики пили чай, ели ватрушки, поливая их горячим маслом. Поев, стали ждать хозяина. Сидели рядышком — им не хотелось на улицу, где было сыро, ветрено, знобко. Им вообще ничего не хотелось, только бы дремать в этой теплой комнате, поглядывая то на ружья, то на чучела, что сидят в каждом углу.
Отличные чучела! Превосходные!
Старики разглядывали вечно токующего глухаря, созерцали тетерева, серую куропатку, ястреба, дупеля.
