Сусана Фортес - Границы из песка
– Неплохо бы перемешать карты, Гарсес? – говорит лейтенант Айяла, перекидывая языком сигарету из одного угла рта в другой. – Давай, раздавай.
Сквозь шуточки наблюдающих за игрой офицеров все настойчивее прорываются голоса спорщиков за соседним столом:
– Для меня генерал – по-прежнему маркиз дель Риф и герой Альхусемаса [21], так нет, его взяли и сослали в Лиссабон, а этот сукин сын черт знает что творит, сеет повсюду беспорядок и анархию.
– Санхурхо проиграл, потому что должен был проиграть. Родина не для того, чтобы устраивать перевороты и великодушно добивать врагов. Когда нужно будет, порядок восстановят, причем твердой рукой, но в рамках закона, – спокойно возражает кто-то говорящему.
– Это все республиканские козни. Просто среди этих козлов нет ни одного, кто действительно готов ради родины все поставить на карту, не в покере, конечно. Говорю тебе, дни мадридского правительства сочтены, и вот тогда увидим, кто…
Тут в разговор врывается еще один голос:
– Если ты имеешь в виду переворот, то это будет непросто. Профсоюзу и молодежь из Народного дома настроены решительно, и всем нам известно, что думает по этому поводу полковник Моралес.
– Ну, этот не знает даже, чем занимается его жена с адъютантом.
Вся компания хохочет, после чего спор продолжается по нарастающей, приправленный солеными словечками и шуточками, непристойностями, проклятиями, недвусмысленными жестами и призывами к решительным мерам и жестоким наказаниям.
– Запалить бы этим правительственным прихвостням огонька восьмого калибра!
– Позволь тебе напомнить, что все мы поклялись верно служить республике и защищать ее с оружием в руках, – высокопарно произносит светловолосый младший лейтенант, стоящий за спинкой стула.
– Присяга, навязанная Асаньей [22]… да ей теперь только подтереться. К тому же ты был в Географической комиссии по границам, когда прибыли эти ящики. Что же ты тогда промолчал, если ты такой законник? – набрасывается кто-то на младшего лейтенанта.
Гарсес, зажав сигарету в зубах, делает вид, что занят исключительно картами. Он с мрачным видом покуривает, но время от времени быстро и незаметно вскидывает глаза. Уборщик долго возит метлой по полу, после чего отправляется с ведром в туалет.
От дальнего конца оцинкованной стойки за этой сценой наблюдает капитан Рамирес: широкое хмурое лицо, усы бросают тень на сжатый рот. Некоторое время он, облокотившись, чистит перочинным ножичком ногти, затем просит коньяк, выпячивает грудь и поправляет ремень. В спор он не вмешивается, молчит, но очень внимательно следит за происходящим. Почему-то соединяет в щепоть пальцы правой руки, слегка шевелит ими и в то же время дует, как делают обычно игроки в бильярд.
– А что это за история с ящиками? – спрашивает Гарсес деланно равнодушным тоном.
Молчание, повисающее в дымном воздухе, красноречивее всяких слов. Слышно только прерывистое дыхание кофеварки. Никто ничего не говорит. Гарсес боковым зрением видит, как капитан Рамирес подмигивает бармену, делает рукой жест, будто закручивает гайку, и тут же радио начинает звучать громче, и голос Эстрельиты Кастро [23]врывается в туманную напряженную атмосферу: Я люблю его/ как того цыгана/ что подарил мне бурю/ бурю любви…
– Покер, наверное, выдумал немой, – ворчит лейтенант Оргас, сидящий справа от Гарсеса, и выдвигает в центр стола две фишки.
– Четыре, – говорит Айяла, просмотрев карты и затушив в пепельнице сигарету.
Очень медленно он передвигает свои фишки по конусу света, падающего от лампы.
Движения его слишком аккуратны, чтобы быть признаком душевного спокойствия. Над тугим воротничком рубашки – толстая красная шея. Игрок рядом с ним поджимает губы. Розоватый отблеск вспыхивает на его блестящей лысине. После короткого размышления он кладет средний и указательный пальцы на край стола, показывая, что пасует. С шестерочной парой, он, может, и мог бы продолжать, но зная Айялу, предпочитает не рисковать. Поставив фишки, Гарсес ловко просматривает полученные карты, его пальцы будто наслаждаются прикосновением к ним. Зрители неподвижно и равнодушно наблюдают за игрой.
Лейтенант Оргас чуть приоткрывает свои карты и тут же сворачивает их, потом слегка приподнимает правую руку, словно хочет дотронуться до лица, но рука повисает в воздухе.
– Играю, – говорит он, опуская карты.
Айяла двигает на середину стола пять фишек, поглаживает усы. Лицо его освещено надеждой. Он не сомневается, что выиграет партию, он просто убежден, но пока выжидает. Алонсо Гарсес отворачивается, уклоняясь от дыма. Чтобы выиграть в покер, нужно не бояться проиграть, хорошо знать людей, с которыми играешь, и не обольщаться насчет возможности получения в самый необходимый момент именно того, что необходимо. Гарсес, не двигаясь, по-прежнему бесстрастно смотрит в карты. Для него смысл игре придает случайность, но все-таки несколько секунд он размышляет.
– Пять и еще десять, – наконец говорит он.
– Я пас, – заявляет Оргас, проводя потной рукой по затылку.
Он предполагает, что Гарсес блефует, но его беспокоит Айяла, и даже с тузовой парой он предпочитает выйти.
– Десять твоих и все мои оставшиеся, – обращается Айяла к Гарсесу; изо рта у него свисает сигарета.
Он чувствует, как в кожаных сапогах напряглись лодыжки – первый непроизвольный признак восторга. Звук его голоса усиливается близостью стены, грязной и будто вбирающей в себя жар. Алонсо Гарсес задумчиво смотрит на изогнутый столбик фишек, пытаясь подсчитать их стоимость, потом переводит взгляд на желтоватый, словно высохшее поле, плакат с изображением корриды. Почему-то во всем – закрытых дверях, застоявшемся воздухе, плавающих в дыму лампах – чувствуется воскресенье. Он снова пытается подсчитать стоимость возможного выигрыша.
– Конечно, я не должен этого делать, но я раскрываюсь, – говорит он, уставившись на Айялу. – Что у тебя?
Глаза лейтенанта Айялы с честью выдерживают испытание в виде устремленных на него взглядов: неподвижные веки похожи на косые надрезы, брови вздернуты.
– Тройка, – наконец произносит он с вызовом, но карты не показывает, оттягивая удовольствие.
– У меня тоже, – говорит Гарсес.
В желудке что-то сжимается, но голос равнодушен и монотонен, того и гляди зевнет. Перегнувшись через стол, лейтенант Айяла языком перекидывает сигарету в другой угол рта и несколько раз моргает из-за яркого света.
– Три дамы.
Алонсо Гарсес по-прежнему опирается локтями о стол и кажется поглощенным какими-то мыслями.
– Короли, – спустя несколько мгновений коротко произносит он и открывает карты. Затем слегка пожимает плечами, словно извиняется, мол, игра есть игра, и не спеша пододвигает к себе фишки. Ни победоносного вида, ни радости триумфатора. Лейтенант Айяла несколько секунд молчит: горло сдавлено, мускулы напряжены, гримаса досады с трудом загнана в уголки рта, нос изогнут, как палец на спусковом крючке. Ни единым словом не выдает он обуревающих его чувств. А где-то наверху, невидимый в темноте, его величество случай меланхолично продолжает свое дело, добывая беды одним, удачу – немногим, как было испокон веку.
Разговор тем временем перекинулся с политики на достопримечательности Малого Соко. Обсуждают какую-то новую танцовщицу, которая исполняет танец живота, стоя на цыпочках в одной вуали; девочек из «Южного креста», которые лучше всех дают себя ощупывать под шелковыми кафтанами, задирая при этом колени на уровень груди и показывая мясистые бронзовые бедра; достоинства юной берберки, чьи груди расписаны охрой, но говорится это исключительно для того, чтобы отвлечь внимание от вполне определенного предмета.
У Гарсеса теперь нет никаких сомнений – действительно происходит что-то важное. Заговор, который еще несколько дней назад казался ему невозможным, становится весьма ощутимым. Он осматривается, пытаясь понять, кто же они, эти суровые, мягкие, непримиримые, жадные до решительных действий, болтливые, цедящие слова сквозь зубы, молчаливые или со всем согласные люди? Стоит разворошить муравейник, и они сразу проявят себя. Жестокая усталость свела шею.
– Пойдешь завтра на коктейль, который испанское консульство устраивает в «Эксельсьоре»? – спрашивает лейтенант Айяла подчеркнуто любезным тоном, желая показать, что уже забыл недавнее унижение.
Лицо кажется менее напряженным из-за широкой улыбки, вежливой, но отнюдь не дружеской.
Алонсо Гарсес пожимает плечами. Он начинает испытывать угрызения совести. Конечно, выигрыш в покер, как преодоление любого препятствия, возбуждает, но вытянуть из человека все деньги – это совсем другое дело, тем более если этот человек – твой товарищ. Правда, он не уверен, что слово «товарищ» – самое подходящее для большинства находящихся в баре людей. Испытываемое им чувство сродни тому, как если бы на него медленно падало спиленное дерево, а он беспомощно смотрел на него, не в силах ни остановить происходящее, ни избежать удара, ни предотвратить его последствий, ни сдвинуться с места, ни даже просто пошевелиться, хотя тяжелый ствол вот-вот снесет головы и ему, и остальным. Вдруг он замечает, что сигарета почти догорела и пепел рассыпался по столу. А все потому, что он чувствует себя очень далеко отсюда, у него нет ничего общего с собравшимися здесь офицерами и он не испытывает никакого призвания к военной службе. Там, где это призвание должно быть, он ощущает пустоту, некое опечатанное пространство, куда редко удается проникнуть. И хотя в течение многих лет эта пустота порождала лишь неудовлетворенность, он цепляется за нее, поскольку она – его сущность, вокруг нее он упорно возводил все остальное, ради нее исполнял всякие ненужные обязательства, притворялся и согласно кивал. В первые месяцы в Академии Толедо он пытался заполнить ее, скрупулезно следуя самым нелепым требованиям воинской дисциплины, изо всех сил приспосабливаясь к этому миру, будто действительно хотел к нему приспособиться. Однако в глубине души он не переставал чувствовать себя обманщиком: и когда присягал у знамени, и когда в конце занятий печатал шаг по утоптанной земле казарменного двора, и когда вечерами, перед сном, лежа на узкой койке офицерского корпуса и глядя в черноту окна с двумя зубчатыми башенками за ним, позволял своему несчастному воображению блуждать по бесконечным просторам за горами Атласа, по огромному неведомому континенту. В течение долгого времени это был единственный способ защиты от грядущей катастрофы, к которой могло привести решение, принятое в семнадцать лет ради осуществления грандиозных планов деда по поводу его будущего. В такие моменты искренности и одиночества Родина-мать превращалась в далекую пустую абстракцию, некую ложную ценность.