Илья Зданевич - Собрание сочинений в пяти томах. 1. Парижачьи
Впрочем некоторые фотографы нарочно несколько сдвигают изображение считая, что тогда снимок получается мягче и приятнее. Дело вкуса дела тела и бумаги. Избегайте глянцевых сортов и слишком гладких. Матовая и шереховатая — это то, что вам нужно.
Женщина стоявшая перед лебядью была одета неряшливо, скорее чем небрежно, но скромно. Разлагаясь, лицо ее закрывали очки, а перчатки — пальцы. Она была не высока и не молода.
Это была та самая жена лицедея, которую швея обозвала умницей. Она была действительно умна. И слава ее имени давно наполнила землю.
Она принадлежала к числу тех женщин, которые уже девушками предопределяют свою судьбу напротив и насупротив и потом устраивают свою жизнь как хотят, что бы не случилось. Что бы не случилось это что им не защитывается никак и не ставится в вину, а они продолжают наперекор. Становясь женами, они остаются девушками, становясь матерьми — остаются бездетными отсюда их исключительность, обособленность, их святость, их богородчество. Муж около них бывает не мужем и друзья — не друзьями, нисколько. В доме их царит матриархат и дела их остаются всегда никому не подвластными. Если бы они могли заниматься политикой или банками — они достигли бы многого. Но им условия оставили одну науку.
Она не вышла замуж как того хотели, а осталась работать при университете. Ее открытия в системах химии и канифоли дали возможность ей обеспечить себе самостоятельную лабораторию, где в несколько лет дело так возросло и где десятки помощников и помощниц помогали ей. Постепенно образовался круг столь общераспространенный и где она как будто и вот. Который раз не упоминалось бы ее имя всякий раз видим мы как возрастала ее и опять росла. Ее город гордился ею, ее университет боготворил, она была гордостью науки и страны.
Но она была еще молода. Ей было еще всего тридцать пять лет и несмотря и вопреки все просыпалось в ней поздно и не хотело уснуть. Она вышла замуж за лицедея так просто, чтобы обеспечить за собой положение дамы или просто, чтобы подчиниться известным предрассудкам ее общества до которых ей не было никакого дела. С мужем отношения у нее были превосходные, но скучные но никакие но не такие какие как будто хотела она и были нужны ей.
Мужчины не занимали ее, она их скорее терпела и допускала. Общество женщин более построенное на чувстве было ей ближе как и нужнее. В том кругу, в котором она жила и вращалась она следила только за женщинами. Так находила она противовес всем своим головным работам, всей своей славе своей науке во всех этих привязанностях сомнительной свежести и достаточно разрозненных.
Но самой себе она не могла бы никогда сказать на каком из дружеских прощаний она остановилась и кем именно была она пленена и переплетена. Слабая и потерянная, ничтожная и незначительная, дряблая, как живое существо, она была только умна и даровита, и ум и даровитость маскировали в ней надтреснутость нервность безвкусицы нерешительность, скрывали, что с жизненной стороны, несмотря на свою работоспособность она была ничем вялым ничтожеством и ничтожным.
Ее дружба с лебядью лишний раз подчеркивала эти ужасающие ее качества. Перед существом ничтожным, но сильным сильная но ничтожная она должна была проигрывать. Нельзя сказать, чтобы эта дружба давала ей удовольствие или счастье. Раз увлекшись и вовлекшись и фтесафшись не могла она выйти из этих пределов и должна была покорно вращаться в границах, которые может быть ее и тяготили.
Но едва ли серьозно задавалась она этими мыслями и едва ли ее увлечения, ее переживания и вкусы ставили ей какие-нибудь проблемы. Если лаборатории работа слава общество город оставляли так мало места ее личным устроениям что там все чахло и болело чахоткой все было вяло, незначительно и невзрачно и можно было с уверенностью сказать, что не была она способна ни на какие переживания сколько нибудь сильные и внятные и понятные для нее.
Ее спутник был много старше ее и шел как будто ей. Высокого роста и бритый, с сединой проглядывавшей на висках, он так и сохранил выражение духовного лица, каким он был некогда. Видный духовник, он вынужден был покинуть лоно церкви после историй, о которых говорили самое разнообразное. Во всяком случае, начало его карьеры, столь блестящее, совсем не предвещало такого поворота.
Не важно ничуть не важно и нисколько не важно даже вовсе не важно, несмотря ни на что ни на кого, хотя бы мы и захотели признать что либо важным или не захотели бы и ни наоборот и вот опять определяя важность этих событий, которые могут нам казаться то более, то менее важными с точки зрения важности и той оценке важности, которую мы при всей их важности или неважности или как будто важности захотели бы придать или уважить и сделать их более важными или неважными или серьозными или важными.
Во всяком случае духовник наш, после окончания каких-то семинарий и оболтусии, готов был начать судьбу, которая подняла бы его по ступеням на верхние ряды церковной иерархии. При этом одаренный, любопытный и оригинальный — ученый и наставленный он сразу ознаменовал свое действие и утверждение рядом диссертаций и сочинений выдвинувшим и его. Но даже не то влияния светские, не то скептицизм, не то влияния еретические заставили пошатнуться в глазах церковных людей репутации этого начетчика и церковника. Монастырь, где он жил, славившийся как центр православия и правой веры, благодаря голосу его, раздававшемуся оттуда, стал терять репутацию из-за ряда его выступлений и сочинений и проповедей и речений, которые не могли не быть признаны за сочинения колеблющие устав церкви и нарушающие ее практику столь столь пристоль рафистоль[7] лерестоль.
Дело кончилось тем, что ему пришлось покинуть монастырь, а потом наоборот ряса без ряса лоботряса. Вот он был доволен окончить как будто все это и так далее и вдруг оказалось, что, покинув лоно церкви, он потерял всякую способность быть духовным писателем и проблемы его столь живо интересовавшие потеряли для него всякую остроту. Так он умер действительно для лона церкви. И этот богослов, этот начетчик опустился развратился превратился в жуира со следами прежнего ума и прежней добросовестности в соседских отношениях. Он даже женился на портняшке весьма могатой и деловой, на той самой швее, которая... и полюбил жену и ушел всецело в обстановку, которая его окружала, забыв, что он был когда-то другим человеком, ибо этот другой человек умер настолько прочно и серьозно, что никаких следов не осталось от этого прежнего человека.
Итак, он был разстригой, хотя его жизнь ничем и ни в чем не напоминала его прошлого, но в его поступках чувствовался неискоренимый душок этого прошлого и самые действия его и рассуждения напоминали богословские споры. Когда в кругу друзей он сидел за роялем и играл и пел то песеньки, то заморские танцы слова исчезали застревали уничтожались и выходило белое пение, которое ничто не могло уничтожить. Когда он подавал руку — точно готовился благословить. И его рука и его слова и его все все таили под собой невыразимое очарование этой старины, вплоть до глаз церковника и только, духовника и только. Так он ходил по противоречиям сам того не замечая, продолжал любить латинских авторов и за столами, где пели романсы, цитировал дактиль с тем же выражением лица, какое имел он 20 лет назад.
Наклонности жуира были у разстриги от противного и не глубоки. Но он был другом всех женщин своего круга и весь круг женщин нелюбил друг друга из-за него. Его широта взгляда и образование позволяли ему быть на равной ноге, быть ко всем внимательным и никто не видел в нем даже дилетанта. Так и умница из всего круга его только ценила и признавала и имел он доступ в ее лаборатории, где присутствовал при ее работах. Это была дружба совершенно никого не касавшаяся и никого не до кого и не кому. Вечерами просиживал он в ее кабинете, следя за ее открытиями и изобретениями и советы его немало облегчили ей последние открытия и свежесть того, где она видела слишком много. Так и теперь в изготовлении последнего препарата, столь облегчившего работу клапанов разстрига был ее постоянным гостем.
Приезд лебяди, которую они не ждали, достаточно их озадачил. Но тогда как умница была озадачена тем, что приехала лебядь, разстрига был озадачен увидеть у лебяди машину его жены. Сама же лебядь была озадачена увидеть разстригу именно, это раз и увидеть не щеголя — это два.
Сама озадаченность прекрасна, когда является она паузой среди обстоятельств. Благословляйте так антракт неожиданный и благоразумный в обстоятельствах, которые запутались и запутываются. Тогда просто взять веревку разрезать ее пополам связать на каждый узел подвязать одно к другому и тянуть пока веревка не растянется насколько хватит рук. Тогда бросайте веревку, хлопайте в ладоши и топайте левой ногой. Все пойдет как по маслу и озадаченность вырастет в куст. Но наши герои не догадались посидеть по этим кустам.
