Светлана Борминская - Куплю свадебное платье
— Видишь, помойка? — поинтересовались из окна.
— Вижу!
— Неси туда! Заразу та-акую! — фыркнула медсестра и спряталась.
От подушки пахло псиной. Я свернула к мусорным бачкам и услышала:
— Наташка!..
Я обернулась и увидела машину джип цвета «папирус», которая сворачивала к моргу, за рулем сидел Валерий Бобровник… Следом ехал 126-й «Мерседес» с незнакомым молодым человеком за рулем.
Я не испугалась, просто застыла, закрывшись подушкой старого деда, и пришла в себя, только когда мы миновали последний городской квартал.
— Подушку выбрось, — кивнул на дорогу Дима.
— Фу-у, гадость! — отбросила я назад этот пуд микробов и лихорадочно стала крутить рычаг открывания окна. — Мне нужно вымыться!.. Дима, у меня чума!
А город вздохнул и выпустил нас на волю. Дорога петляла среди сопок, терриконов и белой пыльной соли, которая окружает Красноуральск с юго-запада.
Не смешно
В Сапожке на заборах было написано, допустим: «Ленка, твоя попа самая лучшая!» Или на крайний случай: «Наташа, я тебя люблю!»
А когда мы приехали в Полежаевск, то на въезде в город на бетонном заборе прочитали гигантское «УДОВЛЕТВОРЮ!» — и телефоны, телефоны, адреса и даже парочку факсов.
А на моем заборе в Сапожке белилами светила кривая надпись: «Наташка, дождись меня! Толян».
Эх!..
Помню, еще в школе нам в руки попалась московская газета «Из губ в губы», и некоторые объявления я не забыла до сих пор: «Уколы от старости», «Продам душу черту», «Нежное создание поцелует вас и убаюкает», «Секс до горла. Влад», «Убью не раздумывая. Бесплатно. Не меньше двух человек»; «Гарантия вечной жизни в обмен на ваши сбережения»; «Похоронные принадлежности на вырост».
Мы с Ленкой хохотали как сумасшедшие, рот болел, застыв гримасой на целый час, и вот я практически в Москве, и где-то здесь продают ту самую газету.
— Какой-то гангстерский городишко! — вглядываясь в незнакомые улицы с панельными пятиэтажками, просто так сказала я.
— Почему? — почесав грязную голову пятерней, засмеялся Димон. — Сейчас снимем комнату, вымоемся и поедим… Я знаю этот город.
Мы отъехали не помню сколько кварталов влево и оказались в колодце из трех восьмиэтажек, очень старых и невыносимо прекрасных — я завороженно вглядывалась в длинные кирпичи на фасаде и зеркальные окна.
— Я с тобой? — привстала я.
— Машину сторожи, — сказал этот шутник.
— Сам сторожи, ее только на свалку! — Просунув палец в дырявое сиденье, я что-то нащупала и через секунду вытащила пулю…
— Жизнь на земле временная, — пожал плечами Дима, и мы вошли в ближайший подъезд «Z».
Подъезд-труба, дыра без света, устремленная ввысь. Оказалось — просто в то утро на Архангельской не было электричества.
И еще — все подмосковные города не похожи друг на друга, хотя, казалось бы, близость к столице, свет ее, те же самые звезды, которые освещают Кутафью башню и старую каланчу где-нибудь в Зарайске, должны роднить райцентры и наукограды меж собой, но… ничего подобного. Даже лица русские и словечки настолько не похожи, что, впрочем, неудивительно: у нас особенная страна. Или сторона.
Мы молча поднялись на шестой этаж и позвонили в 56-ю квартиру — звонок не работал, мы постучали.
Открыл мальчик-даун в серых брючках и свитере, прикрывающем толстую, раскормленную попу. Увидев мой живот, с ходу попросился на руки и пообещал:
— Я не буду плакать, тетя, покачай меня на животике.
Что на это скажешь — он был помладше меня… года на три?
И тут вышла Нина Ивановна и узнала Диму.
— Здравствуй, студент, — сказала она, и я в нее влюбилась.
Взгляд Нины Ивановны бередил душу. Бывает, посмотришь на человека и, даже не зная его, поймешь: господи, что же тебе испытать-то пришлось? Отчего у тебя такие глаза?..
В каждом городе люди сдают квартиры, и в каждом городе другие люди их снимают. Обычно сдают не от хорошей жизни, теснятся, но у Нины Ивановны Сидоровой было две квартиры, в одной она жила сама с сыном, а другую, доставшуюся ей от бабули с дедом, на цокольном этаже — сдавала.
Мы попали в тот редкий день и час, когда Нина Ивановна выгнала семейную пару, которая, прожив полные четыре недели, платить отказывалась по неизвестным причинам. Квартира на первом этаже представляла собой довольно внушительное помещение из трех комнат с минимальным набором мебели. Из нашего окна виднелся квадрат двора с качелями, на лестнице по ночам ухало нечеловеческое эхо, кто-то ходил, но никого не было видно, и запахи уже ушедших и еще живших в «сталинке» были настолько резкими, что приводили меня в состояние постоянного сердцебиения. Старый и очень опасный дом, интуитивно почувствовала я и так и жила, пока не привыкла и просто перестала это замечать.
Второй подъезд был не единственным в доме, не имевшим консьержки. Жильцы за редким исключением не отличались ни богатством, ни прочими приятными неожиданностями. Даже старшая по подъезду, некая Атаманова, регулярно увозилась санитарами в местный сумасшедший дом по причине устройства костров в своей квартире под чердаком, но ее никто и не думал переизбирать, к примеру, на тихого старичка-активиста с седьмого этажа. Никому до этого не было дела, точней — все собирались прогнать эту тетю Настю с почетного поста, но пироманка возвращалась из сумасшедшего дома такая тихая и грустная, на спички просто смотреть не могла, всем кланялась и норовила облобызать всех, кто находился в поле ее зрения.
В общем, если бы мы знали, в какую тягостную историю попадем… Но мы не знали.
За пару недель мы обжились, Дима начал искать работу.
Справа от нас снимали комнату две Олеси, три Галины и самая молодая — Маринка, — бригада малярш из Запорожья, слева в большой комнате отсыпались два конкретных друга.
— Какая зажигалка!.. Да еще беременная!.. — сказал Саркис Мазуту, когда в первый же вечер они пришли, не постучавшись, — замка на двери нашей комнаты тогда еще не было. Саркис — кавказец, Мазут — азиат. Оба черные и бескомпромиссные.
Я перевела взгляд на своего мужа: нет, он совсем не страшный, отчего же они ушли? Их никто не гнал. Да-а…
В преимуществе замужества я убеждалась каждый день. И каждую ночь.
И только-только мы устроились в Полежаевске — новости из Красноуральска хлынули с экрана телевизора на нашей общей коммунальной кухне.
Наваждение, не иначе: ведь ежедневно в мире творится бог знает что, но мы-то жили не во всем мире, и те новости были для нас как журчание воды из-под крана, мы жили в Красноуральске, и он в нашем сердце остался навсегда. И мы вникали во все перипетии бандитских разборок в центре еще недавно тихого города, убийств каких-то людей на окраинах, захватов заводов вооруженными людьми в масках…
До чего же странное человеческое сознание: мир трясет и взрывается каждый божий день, но тебя трогает за душу только упоминание знакомых, не важно — мест, имен или какой-нибудь горы, на которую в детстве лазил и сидел, свесив ножки…
Шестого мая убили в перестрелке… Бобровника.
— Может, вернемся?
— Куда?
И точно — возвращаться было некуда.
Разве мог кто предположить, допустим, лет пятнадцать назад, что в новостях центральных телеканалов подробно будут рассказывать на всю страну про жизнь и смерть обычных разбогатевших бандитов. И так каждый день, как раньше про трудовые будни шахтеров, сталеваров и колхозников.
Эти новости оттуда будоражили и вызывали противоречивые чувства… Хорошо, что мы уехали? И выходило, что — нет.
Zacкокu
Вольно или невольно я стала знакомиться с людьми из подъезда «Z», и не все знакомства были приятными, хотя иной раз случались и трогательные открытия.
Наташа задумалась и с сомнением перелистала все, что написала до этого.
Надо бы уже начать рассказывать о самом главном! Но подъездные жители, которые сновали по лестнице туда-сюда, просто не давали никакой возможности перейти к главному. Их нужно обозначить, хотя бы пунктиром, особенно самых ярких! А вы уж сами решайте, читать ли вам про них или перевернуть пять-шесть страниц и со спокойной душой узнать, ради чего затевался этот роман.
Я имею в виду — убийство.
* * *— За что мужчины любят женщин?! А женщины этих… за что? Абракадабра, в общем! Иной раз та-акая женщина, а рядом с ней форменный сморчок! А идут, воркуют, весело им… черт побери!
Или еще вот — он! Косая сажень, кудри, шагает — просто по два метра шаг! А она — маленькая, носатенькая, прилизанная и вдобавок — ноги колесом! А он ей: «Лола, Лола, Лолочка!» Тьфу!
Ну вот — как ты вот! Пигалица ведь, а такого себе Илью Муромца отхватила!
— Да-а-а?
То, что мой Дима, метр шестьдесят один ростом, со стороны выглядел Ильей Муромцем, ввергло меня в краску счастливого стыда. Я себя почувствовала, несмотря на то что Димка до сих пор не смог устроиться на постоянную работу, самой счастливой из всех красавиц.
