Луиджи Малерба - Змея
В то время, говорила Мириам, я делала переводы для ФАО и общалась со множеством людей, водила знакомство с разными ребятами — американцами, шведами, англичанами, работавшими в ФАО. Я приносила готовые переводы, и обязательно кто-нибудь приглашал меня на пляж. Приглашали ну прямо наперебой. Тип, у которого волосы росли даже на спине, говорил я, не был ни американцем, ни шведом, ни англичанином. С такой-то шерстью! Нет, не мог он быть шведом, это исключено. Американцем и англичанином тоже. Тогда, значит, он был итальянцем. И конечно, тоже работал в ФАО? — говорил я. Если я заведусь, никакая святая инквизиция со мной не сравнится. Думаю, да, говорила Мириам, я ездила на пляж почти всегда с кем-нибудь из ФАО, а там работают главным образом американцы, но есть и шведы, и англичане, и даже негры. Значит, ты сама признаешь, что итальянцев в ФАО нет? А вот и есть, и даже негры тоже есть, там кого только нет, говорила она. Может, ты еще и с неграми на пляж ездила? говорил я.
Иногда я бываю просто чертовски въедлив, почище святой инквизиции, а уж как въедлива она, всем известно. Тот тип, которого я видел, то есть тот тип в красных плавках, который провел с тобой двадцать минут в кабине Курзала три года тому назад в Остии, тот волосатый тип не был негром, в этом я совершенно уверен. Он не был также ни американцем, ни шведом, ни англичанином. Однажды в баре Курзала мы стояли с ним локоть к локтю и я слышал, как он заказывал кофе. Тебя в тот момент не было, но я слышал, что он говорит на чистом итальянском не хуже, чем я. Видишь ли, сотрудники ФАО, возразила Мириам, иногда очень хорошо говорят на двух или трех языках. Тогда зачем тебя просили делать переводы, раз уж они все так хорошо знают разные языки? Если человек иностранец— это чувствуется сразу, сказал я. А может, и вправду тот тип был итальянцем, сдалась наконец Мириам. Был у меня один знакомый парень, с которым мы иногда ездили на пляж. Заросший волосами, сказал я. У всех мужчин на теле растут волосы, сказала Мириам. А у меня нет, я не волосатый, сказал я. Крыть Мириам было нечем. Полный нокаут! Ну а если он и был итальянцем, так что? сказала она. Ничего, сказал я, какая разница? Только там, в кабине, да еще целых двадцать минут, была не я, сказала Мириам. Но я так и вижу твое лицо, словно все это было вчера, сказал я. Между прочим, три года тому назад я совсем иначе выглядела: и причесывалась по-другому, и полнее была, и лицом покруглее, наверно, ты ошибаешься Что ты хочешь доказать? спросил я, Да ничего я не собираюсь показывать, сказала Мириам, только в той кабине, в Курзале, была не я, а какая-то другая девушка, может быть, похожая на меня, но не я. Мне главное узнать, наставила ты мне, как говорится, рога или нет, больше ничего, сказал я. Не забывай, что это было три года назад и мы с тобой тогда ни разу друг друга не видели, сказала Мириам. А вот и неправда, сказал я, не сдаваясь, неправда, я-то всегда тебя видел на пляже Курзала с волосатым парнем в красных плавках.
По совести говоря, я не был уверен, что та девушка была действительно Мириам, но уж поскольку разговор принял такой оборот, мне не оставалось ничего другого, как настаивать на своем, и я настаивал. И все-таки та девушка, которая заперлась в кабине Курзала вместе с мохнатым парнем, была именно ты, я же прекрасно помню. Если ты так уверен, говорила Мириам, то и спорить бесполезно. Что тебе еще хотелось бы узнать?
Мне только этого и надо было: я хочу знать, чем вы занимались в тот день, те двадцать минут, в той кабине. Да ведь это же была не я, говорила Мириам, Но мне стоит завестись! Я становлюсь неумолимым, что твоя святая инквизиция (она тоже была неумолимой). Давай для начала признаем, что мужчина и женщина, голые, не запираются в пляжной кабине на целых двадцать минут, чтобы смотреть друг другу в глаза, давай признаем, говорил я. Но ведь я понятия не имею об этой истории, говорила она, если тебе так важно, я могу взять все на себя, но это будет ложь. Я согласен и на ложь, лишь бы ты мне рассказала, чем вы занимались в той кабине Курзала, в тот день, с тем волосатым парнем. Должен же я знать, наставляла ты мне рога или нет. Ну, если это называется наставлять рога, сказала Мириам, тогда считай, что наставляла. Выходит, это все-таки была ты в тот день и в той кабине? Да, сказала Мириам, это действительно была я с тем волосатым парнем. Значит, ты мне наставила рога, сказал я.
Я остановил машину на перекрестке, в том месте, где одна улица сворачивает к Фьюмичино, а другая — к международному аэропорту «Фьюмичино», и сказал Мириам, чтобы она сама решила, куда мы поедем. Но если бы она ответила: давай сначала съездим в Фьюмичино, а потом на пляж, я бы не согласился, потому что терпеть не могу песок и не умею плавать. Вы уже знаете, что я не создан для воды. Мириам минуту подумала, потом сказала: поедем смотреть самолеты. Так-то оно лучше, я просто благоговею перед самолетами. И вообще, там мне будет легче забыть всю эту историю с Курзалом, происшедшую три года тому назад, подумал я.
На террасе аэропорта всегда полно народу, по-моему, все только и ждут, когда какой-нибудь самолет в один прекрасный момент рухнет или взорвется в воздухе, никто в подобных мыслях, конечно, не признается, но это так. А я до глубины души восхищаюсь самолетами. С террасы аэропорта было видно, как с разрывающим горячий предвечерний воздух ревом взлетают «каравеллы» и «кометы», такие сверкающие, с удлиненными мордами, больше похожие на рыб, чем на птиц. Я объяснил Мириам, как работает реактивный двигатель. Мириам думала, что струя газа ударяет в воздух, а я пояснил, что она ударяет в самолет. Чтобы было понятнее, я привел в пример пулемет, поставленный на рельсы: пулемет, стреляя, откатывается назад не потому, что воздух оказывает сопротивление пулям, нет, пули пролетают через него с огромной быстротой, просто он оказывает давление на казенную часть. Потому и у реактивных самолетов скорость тем выше, чем меньше воздуха, чем он сильнее разрежен, а ракеты достигают наибольшей скорости там, где воздуха и вовсе нет, то есть в безвоздушном пространстве между Землей и Луной, между Землей и звездами Вселенной. Мириам была в восторге от моих пояснений и попросила объяснить ей еще что-нибудь. Я сказал, что людям есть чему поучиться у самолетов, но этого она уже не смогла понять.
Поршневой мотор, заметил я, рассказывая Мириам о двигателях, — уже вчерашний день, чем больше его усовершенствовали, тем больше усложняли, тогда как реактивный самолет много проще, потому что ракетные двигатели еще только осваиваются, но потом и они очень усложнятся и понадобится изобрести что-нибудь другое. Мириам хотела слушать еще и еще. Я объяснил ей, что керосин — это не что иное, как нефть, и не такой уж он особенный, как может показаться по названию. Я сказал, что в реактивном двигателе нет сцепления и что от изобретенного Леонардо принципа сцепления уже отказались, хотя Леонардо безусловно гений. А моторы внутреннего сгорания основаны еще на принципе сцепления.
Вокруг нас на террасе была уйма народу, и мне не хотелось пускаться в сравнения, глядя, как самолеты один за другим взмывают в небо. Но если бы я все же занялся этим, сравнения были бы не в пользу публики, да и нас с Мириам тоже, со всеми этими нашими рассуждениями и спорами, которые, к счастью, вроде бы кончились. Хотя мне только показалось, что кончились. Мириам первая вновь завела разговор прямо там, на террасе аэропорта «Фьюмичино», под рев самолетов. Я сказал ей: ради Бога, давай больше не будем вспоминать об этой истории, ведь то, что мне надо было узнать, я уже узнал. Аминь. Но ты все-таки учти, что я никогда не запиралась в кабине Курзала с тем волосатым парнем, сказала Мириам. Она, видите ли, отпиралась ото всего, сказанного раньше. Но я в таких делах неумолим и начал все сначала. По пути в Рим в машине мы все время только и делали что говорили о том волосатом типе, который три года назад у меня на глазах заперся вместе с ней в кабине Курзала. И снова выплеснули друг на друга все, что уже было сказано. Когда мы доехали до больницы Форланини, Мириам все-таки призналась, что девушкой, которая вошла тогда в кабину, была действительно она. Теперь ты понимаешь, что сделала меня рогоносцем? спросил я. Да, сказала Мириам.
Мы уже выехали на бульвар Трастевере, и тут Мириам попросила, чтобы я высадил ее на трамвайной остановке. Хочу поехать на трамвае, я устала от машины и от всех этих самолетов, сказала она. И ни за что не соглашалась, чтобы я отвез ее домой. Обиделась, что ли? Не знаю.
Перед своим магазином я увидел собаку старухи-соседки с третьего этажа. Собака обнюхивала витрину, и я дал ей пинка. Но тут явилась привратница и стала защищать эту тварь, мол, надо думать, что делаешь, и не бить собак ногами.
— Ах, вот как? — сказал я.
— Не забывайте, что и собаки — твари…
Меня как молнией ударило. Чьи, чьи твари? Я побежал следом за привратницей во двор.
— Так чьи они, по-вашему, твари? — допытывался я.
