Александр Архангельский - Музей революции
— 250 гектаров? Приданных угодий? Легче застрелиться! — Сёма затряс головой.
— Семен, вы малодушны. Пусть они стреляются. Мы не допустим.
— Вашими устами, дорогая мадам Цыплакова, но бумаги правильные. А человек, который приходил с бумагами, неправильный. Очень равнодушный человек.
— В суд пойдем. Голодовку объявим. Поднимем общественность…
— Мадам, я вас глубоко уважаю, но дайте мне договорить.
— Что же это мужчины такие пошли. Словоохотливы, как женщины.
— Итак, благодарю и продолжаю.
5
Три месяца назад на территорию усадьбы въехал черно-синий «Бентли», замызганный навозной грязью.
Из машины бодро выскочил мужчина средних лет, широкой кости, крепкий и развязный, похожий на недослужившего полковника из тыловиков. Выяснил у гардеробщиц: «где начальник?» — и отловил директора на выходе из складских помещений, где хранилась основная машинерия.
— Шомер? Тема есть. Куда пройдем?
Шомер оценивающе посмотрел на человека и повел его в Овальный кабинет.
Мужчина оглядел царя в лосинах, плюхнулся на царское седалище, по-хозяйски махнул рукой: мол, и ты присаживайся, дед. И начал объяснять — без нажима, хотя грубовато. В приусадебных угодьях начинают строить коттеджный поселок. С теннисными кортами, новым прудом для рыбалки, рестораном и охотничьими домиками. Пустошь, где песчаные холмы спускаются к озерам, станет территорией сафари — зимнего, заметим, не баран чихал — сюда завезут настоящих медведей, зубров, выпустят десяток рысей, росомаху; росомаха будет преследовать лис, пробивая короткими лапами корку снега и замирая в ожидании добычи. Собственно, от Шомера им ничего не надо, только чтобы шум не поднимал и не мешался. Неудобства компенсируем, ты понимаешь. Разрешения, какие надо, есть. А какие надо будет, донесем.
И мужчина вытянул ноги в сияющих черных ботинках без ранта, точь-в-точь, как император на картине.
Дедушка попробовал использовать еще один привычный ход: натужился, чтобы от висков к подглазьям побежала сетка фиолетовых сосудов, а веки по-бабьи набрякли; внушительно заговорил, тяжело разлепляя слова. Про то, кто покровители усадьбы, кто защитник. Чем кончались прежние наезды. Что будет, если…
Мужичок сердито перебил.
— А если — ничего не будет. Уверяю, Старый. Ничего. Это не наезд, Старый, это решение, почувствуй разницу. Но не хочешь, как хочешь, шуми. Вот тебе копии решений, ты покажи своим юристам. А они у тебя, кстати, есть? Только давай торопись. А то включу крутую артиллерию, и разнесу вашу богадельню к чертовой матери. Будет вам Музей Революции. Но денег теперь не проси. Надо сразу было думать.
Звонко хлопнул по коленям, и ушел, не попрощавшись.
Дедушка остался посидеть на государевом диване. Проследил сквозь остекление, как роскошная машина катит по вязкой аллее; сейчас нахал не сможет развернуться и униженно сдаст задом.
Вот-вот. Что и требовалось доказать.
Незваный гость уехал; Шомер вызвал Желванцова. Тот влетел в кабинет — сияющая морда, рот растянут до ушей — и радостно задал свой вечный вопрос:
— Наше вам, Теодорказимирыч, какделаничего?
Поначалу молодая наглость Желванцова необычайно раздражала Теодора; он с трудом уговорил себя зачислить замом по хозяйству этого двадцатичетырехлетнего мальчика, на чем настаивала горадминистрация. Наутро после назначения хозяйственник промчал по анфиладе на беспечных роликах; смотрительницы тихо вжались в стулья, замерли, как восковые экспонаты; Теодор на него наорал: храм! музей! паркет! Но потом привык и даже полюбил Виталика. Мальчик был толковый, хорошо считал. Если что-то уводил себе в карман, то делал это аккуратно, без размаха.
— Дела не так чтоб. Слушай. Только по секрету. Никому.
И он подробно рассказал о наглом визитере. Не для того, чтоб посоветоваться (с кем советоваться? с Желванцовым? не смешите), а для того, чтобы слегка покрасоваться. Шомер в силе и возраст делам не помеха.
Дедушка набычился и потянулся к яично-желтому телефону, с красным гербом на месте наборного круга. С удовольствием послушал долгий, солидный гудок. Однако сам почему-то трубку не взял. Дедушка униженно поморщился, и по обычному аппарату набрал приемную. Начал разговор игриво: как ваша красота поживает, Наташенька, и где сейчас наш великий, когда возвратится в пенаты.
Желванцов сидел напротив, внимательно смотрел на деда; тот постепенно скучнел.
— Странный ситуаций, Желванцов. Губернатор у себя. Но совершенно недоступен. Наташка доложила, а он: не могу, не сейчас. Ладно, ты иди пока. Я позову. И слово дай ешчо раз. Тут что-то непонятное, тут надо секрет.
6
Утром по факсу (Шомер воздел указательный палец: по фак-су!) из приемной губернатора прислали документ. В соответствии с законом, пункт такой-то, объявляется открытый конкурс на управление музейным рестораном, гостиницей, конюшней и кирпичным заводом. Подготовить предложения… на тендер… Особенно деда обидел завод. С миграционной службой все вопросы были решены, налоговая не придиралась, начальник управления культуры был с самого начала в деле, и нате вам, открытый конкурс. А жить они будут на что?
Еще через два дня юристы областного управления по электронной почте (по мей-лу!) прислали уклончивое заключение: с одной стороны, с другой, имеются отдельные претензии, но в целом — отчуждение земель законно и судебной перспективы дело не имеет.
Пролетели сутки; к Шомеру зашел отец Борис, последние пять лет служивший в усадебном храме. Хороший, вменяемый батюшка, хоть и монах (или как это у них там называется, когда они живут без жен; Теодор не вникал), но почти интеллигентный человек, в прошлой жизни сначала десантник, а после военный психолог. Очень остроумный; как-то в усадьбу забрели ребята из спецназа; охотились на уток, заплутали. День был погожий, солнечный; отец Борис, с большим крестом поверх тельняшки, в высоких ботинках на жесткой шнуровке — подарок бывшего командира, сидел за столиком у храма и чистил грузди для засолки. Срежет потрепанный край, поболтает ножиком в миске с водой, и отправляет гриб вымачиваться в чане. Пахнет чесноком, смородиной, укропом, солью… благодать. Спецназовцы подходят, мнутся. Кто перед ними? судя по раздвоенной, солидной бороде, тяжелому кресту — священник; но тельняшка и ботинки… таких у штатских не бывает.
Отец Борис все понял, подмигнул им заговорщицки:
— Здравия желаю. Вам что, еще не выдавали спецодежду? А нам уже все подвезли, готовимся…
Обычно батюшка смотрел глаза в глаза, ровно, как в прицел, даже было порою неловко. Но сегодня сел бочком и уставился в пол.
— Теодор Казимирович.
— Я весь внимание, Борис Михайлович.
— Теодор Казимирович.
— Ну говорите же, отец, говорите. Что-то ведь точно случилось?
— Вы поймите, пожалуйста, в церкви как в армии — куда поставят, там и служишь.
— Хорошее сравнение. А что вытекает?
— Вытекает то, что я сегодня подал рапорт. Прошу благословения перевести в другой приход. Переведут — и слава Богу. А если нет… ну, значит, мне придется делать то, что здесь будет.
— А что же будет здесь?
— Здесь вас попросят снять с баланса храм.
— И?
— И передать на наш баланс.
— Но я не понял. Это же усадебная церковь? Почему возвращать? Как же так? А музей?
— Вот так, уважаемый Теодор Казимирович. Вот так.
— Я откажу.
— Вас очень убедительно попросят. Очень.
Пересилив себя, отец Борис поднял глаза.
Шомер не знал середины; тот, кто бросал ему вызов, по своей ли воле, по чужой, неважно, сразу превращался во врага. Только что он говорил с приятным, неглупым священником, но жизнь как будто вывернулась наизнанку, и перед ним оказался тупой, неначитанный поп. Вроде выражение лица покорное, почти трусливое, но на самом деле самолюбие его сжигает изнутри, все время улыбается неискренне, вон как морщинки побежали в стороны от глаз.
— Что же. Увидим, узнаем. Кстати сказать, я забыл. У нас забирают полставки, и доплату вашу я обязан сократить. Экскурсии вы все равно не водили.
Отец Борис развел руками, твердо улыбнулся: воля ваша.
После чего зависла многомесячная пауза; никаких бумаг от местного епископа, никаких строительных работ — только крохотный абзац в долгородской городской газете о том, что выставляется на конкурс прилегающая территория 248 га для проектной застройки в культ.-массовых целях и лесные угодья в пределах охранной зоны для каких-то там рекреационных целей. Заявки подавать… о месте проведения объявят дополнительно… и ничего. Но позавчера сквозь утреннюю тишину прорвался рокот; все, кто был в усадьбе, высыпали на улицу. В полуметре от усадебного театра, за прозрачным штакетным заборчиком ухала строительная баба, сотрясая промороженную почву; во все стороны бежала тонкая дрожь: сугробы кривились, снег на крыше вспрыгивал, покорно падал вниз.
