Владимир Березин - Кормление старого кота. Рассказы
И все закончилось.
Через несколько дней я встретил завуча в школьном коридоре.
Улыбаясь солнечному свету и ей, я остановился.
– Почему вы вчера не вышли на работу? – спросила меня завуч. -
Вы еще не в отпуске и обязаны приходить в школу ровно к девяти часам, а уходя, отмечаться у меня в журнале.
Я поднялся на третий этаж и открыл дверь своим ключом.
В пыльном классе было пусто и тихо.
Я посмотрел в окно и увидел, как по длинной дорожке от остановки, по нагретым солнцем бетонным плитам, мимо школы идет юноша в очках. В одной руке юноша держал тубус с чертежами, а в другой – авоську с хлебом.
Проводив его взглядом до угла, я достал лист бумаги и положил перед собой. Лист был немного помят, но я решил, что и так сойдет. Еще раз поглядев в окно, я вывел:
Директору школы № 1100 г. Москвы Семенову П. Ю. от Березина В. С.
ЗАЯВЛЕНИЕ
Прошу уволить меня по собственному желанию. Затем я поставил дату и расписался.
МАЙОР КАЗЕЕВ
На Москву навалился внезапный снег, стали белыми крыши.
На той, что напротив моего окна, видны снежные вмятины.
Они были похожи на след упавшего дворника.
Говорят, что снег не падает на сухую землю.
Значит, в природе что-то изменилось, сначала октябрь поменялся местами с сентябрем, и вот теперь нежданным воскресеньем выпал снег.
Зима сразу сменила осень, а осень была долгая-долгая.
Еще случился у моего кота день рождения.
Я купил бутылочку водки и пришел домой.
Мы с дедом нарезали тонкими ломтиками кусочек желтого сала и чокнулись. Кот смотрел на нас зелеными немигающими глазами.
В квартире было тепло и пахло промокшей известкой от потолка, гречневой кашей с кухни и пылью – от кота.
Тем же вечером мне позвонил давний и старший товарищ, бывший прапорщик Евсюков. Евсюков служил егерем далеко-далеко от Москвы и вот приехал к нам в гости.
Но был еще и другой повод для звонка.
Надо было помочь Бортстрелку.
Впрочем, звали его просто Стрелок.
Стрелок получил квартиру, и теперь нужно было перетащить его нехитрый скарб через несколько улиц. Нужно было бережно посадить на этот скарб его жену и ветхую бабушку, и нужно это было сделать в субботу, потому что Стрелок уже договорился о машине.
Я встал и, напившись пустого чая, надел свою старую офицерскую шинель со споротыми погонами.
В этом не было рисовки – на моей китайской куртке сломалась молния, а другой одежды у меня не было. А еще я надел крепкие яловые сапоги и стал похож на мальчишку-панка, потому что волосы у меня успели отрасти.
Я шел к метро и поймал себя на том, что невольно твердо, плоско подошвой ставлю ногу.
Это была вечная армейская память о топоте подкованных сапог на плацу, когда моя ладонь дрожала у виска и мимо плыла трибуна с гербом.
За мной точно так же, как и я, сто двадцать раз в минуту бил в асфальт коваными сапогами мой взвод.
И вот время строевого шага ушло.
Что-то окончательно подгнило в русском государстве, и я видел, как изменились часовые Мавзолея.
Они вылезали из-за елок и так же исчезали, сменив церемониальный шаг на быстрый топоток.
Через три дня после описываемых событий они пропали совсем.
Тогда мне говорили, что я мрачен и похож на танк Т-80, ведущий огонь прямой наводкой по Белому дому.
Об этом мне говорили часто.
Я видел эти танки.
Из стволов вылетали снаряды двенадцати с половиной сантиметров в диаметре и разрывались внутри здания.
Из окон вылетала белая пыль, и порхали птицами какие-то бумаги.
Несколько десятков тысяч зрителей разглядывали это действие, а над головами у них время от времени жужжало шальное железо.
Над всеми, золотые на белом, застыли, показывая три минуты одиннадцатого, равнодушные часы.
А я вовсе не был мрачен, я шуршал листвой у Нового Иерусалима, я шел вместе с женщиной, которую любил, вдоль железной дороги по сухой тропинке.
Мы грели еду в холодной пустой даче, а в это время в Москве еще стреляли и отстреливались.
Старые дачные часы печатали маятником шаг и, казалось, отбивали комендантский час…
Улицы вокруг были все знакомые – рядом стояли авиационные заводы, МАИ, Ходынка, Центральный аэродром и суровые здания секретных КБ.
Названия вокруг были – “Аэропорт”, “Аэровокзал”, даже метро
“Сокол” казалось чем-то авиационным.
Из окон старой квартиры нашего приятеля были видны одни предприятия, а из новой – другие, но суть была та же.
У подъезда стояла старая заводская машина, и у ее борта переминался бывший прапорщик Евсюков. В комнате, перевязывая последние коробки с немудреным скарбом, суетился Стрелок, а жена его уже ушла на новое место их жизни.
Следующим, кого я увидел, был майор Казеев.
Впрочем, он давно не был майором, но звание прикрепилось к его фамилии намертво.
И мой рассказ – о нем.
Все молчаливо признали начальство майора и взялись за тяжелое и легкое.
Мы быстро погрузили и разгрузили вещи и быстро подняли их по узкой лестнице на четвертый этаж.
Маленькая компания таскала вещи споро и ухватисто, перетаскав их множество в прошлой жизни, и скоро закончила работу.
Новая квартира Бортстрелка была вдвое меньше, чем его прежняя комната, и, когда мы наконец уселись вокруг крохотного стола, мне не хватило стула.
Пришлось устроиться на новеньком белом унитазе.
Но, опять же, мой рассказ не об этом застолье, а о майоре Казееве.
Майор Казеев в своей прежней жизни служил в войсках постоянной боевой готовности.
И он был готов к своему назначению всегда.
Майор Казеев всматривался в жизнь через зеленое окошко радарного индикатора, и жизнь его была крепка.
Он даже позволял себе выделяться трезвостью среди других офицеров.
Его перевели под Москву, и маячила уже академия, когда его вызвали и предложили командировку.
Это была непростая командировка.
Нужно было лететь на восток, а потом на юг, одевать чужую форму без знаков различия, а в это время его зенитно-ракетный комплекс плыл по морю в трюме гражданского сухогруза.
Потом майор Казеев внимательно всматривался в знакомые картинки на экране локатора, и пот ручьями стекал на панели аппаратуры.
Чужая земля лежала вокруг майора, чужая трава и деревья окружали его, и лишь координатная сетка перед его глазами была знакомой.
Зеленые пятна на ней перемещались, и теперь майор знал, что за каждой из этих точек – самолет, в котором сидят такие же, как он, белокожие люди, и еще он знал много другого об этих самолетах.
Зенитно-ракетный комплекс вел огонь, а потом майор со своими товарищами рубили кабели топорами, и мощный тягач перетаскивал комплекс на новое место.
Часто они видели, как на старое ложились ракеты, выпущенные белокожими людьми из своих самолетов.
Однажды при перемене позиции на майора Казеева упал металлический шкаф с аппаратурой.
Майор потерял способность к нормальному передвижению, а на следующий день к нему приехала инспекция.
Инспекция состояла из пяти генералов, каждый из которых гордо нес на груди по нескольку звезд.
Звезды были большими, а генералы – маленькими.
Они лопотали у майора над ухом, мешая сосредоточиться.
Ракета ушла в молоко, а цель была потеряна, потому что бомбардировщик поставил активную помеху.
Экран перед майором мельтешил точками и линиями, а цель исчезла.
Майор подбирал нужную частоту, генералы говорили о чем-то своем, и вот на экране снова возникла точка отдельно летящего бомбардировщика, по которому он промахнулся. Внезапно точка разделилась на две – одна осталась на прежнем месте, а другая, меньшая, начала путешествие в сторону майора Казеева. Это была самонаводящаяся ракета “Шрайк”, охотница за зенитчиками.
А между тем майор увидел, что весь обслуживающий персонал, пятеро генералов и их спутники, покинули его и бросились к вырытому вдалеке окопчику.
Майор не мог двигаться, и надеяться ему было не на что.
Он стал сбивать ракету с курса, включая и выключая локатор, уводя своего врага в сторону от направления излучения.
Все, кроме азартного состязания, перестало существовать.
Он обманул ракету, она отвернула от комплекса и попала точно в окоп с маленькими желтолицыми генералами.
Когда над окопом взметнулось пламя, он понял, что прежняя его жизнь кончилась.
Его вернули на родину и уволили из армии по здоровью.
Новая жизнь началась для майора. Он вернулся в свою квартиру, оказавшуюся вдруг не вне, а внутри Москвы.
Майор вставал по привычке рано и начинал блуждание по улицам.
Спал он спокойно, и во сне к нему приходили слова из его прошлой жизни.
Слово “дивизион” и слово “станция”. Слово “боезапас”.
Эти слова шуршали в его снах, как шуршат газетой тараканы на ночной кухне.
Медленно проплывало совсем уже невообразимое “фантастрон на пентагриде”.
Майор Казеев любил эти сны, потому что, пока его измученное лихорадкой тело лежало на влажной простыне, рука нащупывала на невидимой ручке управления кнопку захвата цели.
