Денис Драгунский - Третий роман писателя Абрикосова
Ну хорошо, он виноват во всем, сам виноват. Но точно так же бывает виноват солдат, воевавший в чужой стране, в неправильной войне, и вернувшийся калекой. Да, это была ошибка, и не надо было ввязываться, и я не должен был подчиняться, и пусть бы лучше меня расстреляли, чем я выполнял преступный приказ, да, да, сто раз да, но у меня нет ног, мне больно, я виноват, но мне больно, я остался один, и мне больно, больно, больно…
А искусства никакого нет! Вранье все это. Есть компания более или менее удачливых ребят, которые любят поздно ложиться и поздно вставать, не ходить на службу и при этом получать хорошие деньги. Вот и он из той же компании. Из менее удачливых. Из неудачливых совсем, и не надо утешаться каким-то там талантом, талант – это и есть удача. В искусстве, в науке, вообще в жизни. Не родись красивым – родись счастливым. Кто смел – тот и съел. Пришла беда – отворяй ворота. У богатого прибавится – у бедного отнимется.
Например, Волковы и Тамара Дюфи, внучатая племянница французского наивного гения. Как они ее окрутили? Кажется, у жены Волкова были какие-то родственники во Франции. Или знакомые родственников, не станешь ведь расспрашивать. Это только Малашкин умел впрямую – кто да как, да имя-фамилия-должность, и нельзя ли к этому делу приспособиться. Он так и говорил: «Ты, старик, я слышал, у такого-то заказ отрываешь, нельзя ли приспособиться? Старик, дай телефончик, не будь дерьмом беспамятным…» Но ведь правда, Малашкин в свое время тебе и деньги одалживал, и с ремонтом машины помогал, и ночевал ты у него, тебя кормили-поили, постель стелили, так что телефончик приходилось дать, и Малашкин, рассыпаясь в благодарностях, записывал номер. «Значит, я скажу, что от тебя?» – «От меня, от меня…» А через пару дней этот заказчик, на которого Саша выходил месяцами, с которым связаны были все надежды на ближайшие полгода, – через пару дней этот заказчик сидел на бездонном диване в малашкинской квартире, пил и закусывал, любовался на услужливо пододвинутые юные коленки – в общем, был лучшим другом прелестного Севы Малашкина.
Да, Тамара Дюфи. Она в Москве организовала французский центр современного искусства, и Волковы были там вроде штатных экспертов, под это дело два раза в год ездили в Париж, притом в командировки – устраиваются же люди! – и уж конечно они носились с Тамарой Дюфи, пылинки с нее сдували. Провожать Тамару Дюфи до самолета или идти на день рождения к Саше Шаманову – смешно сравнивать. Все совершенно естественно.
Да, конечно, все естественно.
Кому-то очень везет. Кто-то родился в семье художников, в огромной старой квартире, в доме, украшенном мемориальной доской в честь дедушки, который, подумать только, здесь жил и работал. Кто-то еще в художественной школе получал призы из Японии и Индии за жульнически детские картинки и сумел это использовать. Кого-то вдруг заметили на первой же молодежной однодневной выставке. А женитьба? Нет, нет, нет! – внутренне или даже почти вслух закричал Саша, он любил свою жену и ни тогда, ни сейчас, ни в какую секунду жизни не променял бы ее ни на кого, даже мысли такой не было, но всё же – разве женитьба не момент удачи? Ведь в старое время женились и на больших деньгах, и на высоких связях, и всё это было в обычае, считалось нормальным и вполне почтенным. А вот женился бы он, к примеру, на Ниночке Володичевой – у них слегка начинался роман ближе к концу третьего курса, – странно подумать, но ведь любил бы ее искренне и нежно, и морду набил бы всякому, кто сказал бы про расчет. А главное, сам был бы убежден, что любит ее, вот взял и влюбился, а на остальное наплевать. А что? Тихая, беленькая, вполне складненькая девочка умеренных талантов, скромная такая, черную «Волгу» с шофером оставляла у дальнего угла дома тринадцать по Волоколамскому шоссе, а сама тихонько так пешочком проходила остатний квартал до института. До Высшего художественно-промышленного училища, бывшего Строгановского… Сейчас, разумеется, культурная советница в ЮНЕСКО. Было бы смешно, если бы иначе.
О, многозвенная цепь разнообразных везений – от первого свидания твоих папы с мамой до внезапной замены председателя выставкома – но как же случилось, что он проскочил все ее колечки и нигде не зацепился? Кажется, во Франции был один такой маршал, фамилии не помню. Не выиграл ни одного сражения, ни разу.
И вообще, есть миллион случаев везения, а невезение всегда одинаково – ты незаметен, неинтересен, бездарен. Не нужен. И Саша вдруг понял, что это возникшее в уме неопределенное риторическое «ты» на самом деле относится к нему. К нему лично. Это он бездарен, неинтересен, скуп, скучен и уже староват, чтоб надеяться на чудо внезапной перемены…
Вбежала жена, обняла его, он бормотал сквозь слезы, что виноват перед ней и что жизнь прошла, а она целовала его и говорила, что он еще молодой и очень талантливый, и всего добьется, и всё будет хорошо.
МОЩНЫЕ МЕТОДЫ
Советская наука понесла тяжелую утрату – на тридцать девятом году жизни скоропостижно скончалась выдающийся математик, действительный член Академии наук СССР, лауреат Государственной премии Анна Андреевна Санчукова, и это печальное событие поразило сотрудников института, где она раньше работала. Но приходится с сожалением констатировать, что поразила их не столько безвременная кончина, сколько загадочный и непозволительно высокий взлет Санчуковой. Шутка ли – она ушла из института с незапланированной докторской, а теперь о ее смерти сообщили по программе «Время», между сообщением ТАСС и новостями спорта, и значит, о том, что умерла такая Санчукова, выдающийся математик и лауреат, узнали практически все, и в том числе нестарый еще профессор Прохоров. Он собирался выйти погулять с собакой, и уже одетый задержался у телевизора, намереваясь узнать новости спорта и заодно прогноз погоды, а воспитанная собака стояла в прихожей, держа в зубах поводок с ошейником. Как раз Прохоров-то знал Санчукову лучше многих других – он был не просто сотрудником того самого института, но даже руководил группой, где она работала. Вернее, он и сейчас оставался руководителем, больше того, их группа недавно получила статус отдела, но Санчукова уже там не работала, потому что лет шесть как ушла из их института, оформилась переводом в другую фирму и совершенно исчезла из поля зрения, и вот, значит, как возникла снова и в последний раз… А познакомились они еще раньше – лет десять назад, наверное. Прохоров, только что защищенный доктор, пришел к ним в институт руководить группой.
Он не стал собирать сотрудников и представляться им официально, а знакомился с ними, непринужденно заходя в комнаты, где они сидели, а то и просто здороваясь в коридоре. В коридоре он и увидел Санчукову. Она говорила по телефону, и он решил подождать, пока она договорит, чтобы с ней познакомиться. Но она, наверное, решила, что это просто кто-то пришел позвонить, и поэтому нарочно разговаривала не торопясь, и довольно зло поглядывала на Прохорова – что, мол, за манеры приходить звонить в чужой коридор и еще стоять над душой? А Прохоров терпеливо ждал, опершись о подоконник, и все, кто был в коридоре, ждали тоже, потому что они уже знали, кто такой Прохоров, а с Санчуковой вечно выходили такие вот проколы. И когда она договорила, то громко брякнула трубку о рычаг, толкнула телефон к Прохорову и повернулась идти. Но он протянул ей руку и сказал: «Здравствуйте, моя фамилия Прохоров, я ваш новый шеф», и она протянула руку в ответ и сказала: «Санчукова, очень приятно». Но Прохоров спросил ее имя-отчество. Он был уверен, что она просто назовет имя и скажет, что отчества не надо, потому что ей было явно до тридцати, и вообще он ждал, что она слегка смутится или чуточку пококетничает, потому что сам он был весьма хорош собой – высокий, черноусый, в костюме-тройке и всегда с короткой английской трубкой в углу волевого рта. Но она сказала: «Анна Андреевна – легко запомнить». И Прохорову понадобилось буквально две секунды, чтоб вспомнить, что так звали Анну Ахматову. Всего две секунды, но эту мгновенную растерянность уловила Санчукова, криво улыбнулась, кивнула и пошла по своим делам, и вот этой улыбки и собственной двухсекундной паузы Прохоров долго не мог простить Санчуковой. И потом он язвительно называл ее то Мариной Ивановной, а то и вовсе Александрой Сергеевной.
Но несмотря на такое замечательное имя-отчество, Анна Андреевна Санчукова была на редкость непоэтичным созданием. Не то чтобы она была некрасива, безвкусно одета или вообще не следила за собой, – нет, все в отдельности было вроде бы в порядке, и личико у нее было, что называется, гладкое, и подтянутая-подкрашенная, но не было в ней чего-то главного, из-за чего мужчины рвут поводья и совершают необдуманные поступки. И еще ее портила кривая улыбка и взгляд в сторону, причем улыбка и взгляд были направлены в разные стороны, что дополнительно придавало ей неприятно-загадочный вид. Как будто она знает о тебе какую-то гадость или просто недовольна, что ты пришел и болтаешь обо всякой ерунде, только время отнимаешь. Вот так оценил Санчукову, исподтишка наблюдая на ней, руководитель группы Прохоров. По вечерам он делился этими наблюдениями с женой, рассказывал, какая эта Санчукова несимпатичная особа, как она не умеет себя вести, совершенно лишена чувства дистанции, грубит, фыркает, нарушает дисциплину, и вообще, наградил же бог сотрудницей… «А за косички ты ее не дергаешь?» – вдруг перебила его жена и несколько натянуто засмеялась. Прохоров возмутился подобными подозрениями. «Сама бы на это чучело посмотрела», – проворчал он. Но действительно выходило смешно – он уже неделю подряд рассказывает, какая негодница эта Санчукова, просто как шестиклассник: «Анька дура, Анька дура». Глупо. Но главное, не станешь ведь объяснять, что отношения у них чисто деловые, причем – заметьте! – отношения начальника и подчиненной, а что эта самая Санчукова не сахар, то это тоже истинная правда. Никому ничего не объяснишь, и поэтому Прохоров звонил Санчуковой только в те редкие вечера, когда он дома оставался один.
