Илья Масодов - Небесная соль (сборник)
— Да заткнись ты, вонючка, — устало произнёс отец.
Аня села на тахту, отвернувшись к стене и стала плакать в руки, без голоса.
— Выключи это дерьмо, — тихо попросила мать.
Отец встал и выключил телевизор.
— Зачем ты разбил вазу, дерьмо, — без выражения сказала мать. — Она была дорогая.
— Да, — угрюмо согласился папа. — Я — дерьмо.
— Ты всегда был дерьмом. Всегда был и остаёшься дерьмом, — мрачно произнесла мать. — Аня, ты не пойдёшь завтра в школу. Завтра мы поедем на кладбище, к Наташе.
— Катя, ну зачем, — застонал папа. — Мы же были там на прошлой неделе.
— Заткнись, дерьмо. Ей мало, — в голосе мамы послышалось тошнотворное отвращение. — Она лазит ко мне каждую ночь. Сядет на край кровати и гладит лицо. Ручки у неё такие ледяные.
— Катенька, замолчи, — тихо застонал папа.
— Каждую ночь, — тупо повторила мать. — Она вонючая, холодная.
Папа сел в кресло, потому что не мог больше стоять.
— После того, как она приходит, меня тошнит, — сказала мама. — Мне тошно смотреть на всё вокруг, особенно на тебя, Филипп. На твою свиную рожу. А ты ещё выкамариваешь. Унитаз опять сегодня был грязный. Кому ты это оставил? Ты всё должен сжирать, всё! Ясно тебе?
— Оно жидкое было, Катя, стекало.
— Стекало? Тряпкой собери. Ты же говноед, а не я. Что я могу поделать, если у меня расстройство кишок?
Папа слез с кресла и лёг на пол, потому что не мог больше сидеть.
— А отчего у меня расстройство кишок? — продолжала мама.
— От моей свиной рожи, — глухо ответил папа, медленно сгибаясь в животе.
— Верно, Филипп, — подтвердила мама. — От твоей свиной рожи.
Аня тем временем перестала плакать и снова стала одеваться, потому что ей было холодно. Одевшись, она подошла к окну, переступив через вытянутую по полу руку отца. Погода была пасмурной, во дворе кругом блестели лужи.
— А ещё я сегодня утром слышала, как кто-то воду сливал, — сказала мать. — А, Филипп? Ты сливал?
— Это не я, — испуганно промямлил отец. — Это, наверное, Анька.
— Анька? — подозрительно спросила мать.
— Да мама, это я писать ходила.
— Врёшь, — пусто сказала мать. — Он тебя запугивает, я знаю.
— Нет, Катенька, нет! — захрипел отец, дёрнувшись на полу. — Я ел, я не смывал!
— Гнида, — отчётливо произнесла мать. — Гнида ленивая. А ты, Анька — маленькая, трусливая гнидка. Мне за вас одной перед вонючей Наташкой отвечать. Мне одной отвечать.
Аня дохнула на холодное стекло и нарисовала на нём пальцем крестик. Завтра они поедут на кладбище, и она станет на Наташкину могилу. Наташка там, в земле, станет скрестись, рыть гнилое дерево ногтями. Каждую ночь она приходит и просит у Ани одно и тоже. Плачет, катается по ковру. «Ну скаажи», — мысленно перекривляла Аня Наташку, — «только скаажи, что ты меня лююбишь. Ну я тебя оочень прошу». Нет, Аня никогда ей такого не скажет. Никогда.
Золотой таракан
Когда они легли спать, Сашка долго ворочался на застеленном простынёй диване, а диван огрызался противным, старческим скрипом.
— Да что ты ёрзаешь, лежи спокойно, — не выдержала Оля. Живот у неё и так болел от большого количества съеденного у бабушки на кухне варенья. Целую банку сожрали, с хлебом. — Уснуть невозможно.
Сашка затих.
— Оля, ты спишь? — тихо спросил он минут через пять.
— Да пошёл ты к чёрту, — громким шёпотом ответила Оля. — С тобой тут уснёшь.
— А ты ничего не слышишь?
— Что слышать? Уже час ночи.
— Там, за стенкой. Хрустит что-то.
— Спи, урод.
— Ну Оля, ну послушай, — взмолился Сашка.
— Ничего я не слышу. Может, ветка дерева об стену стучит. Спи.
Сашка затих. Оля явственно слышала, как он тихонько дышал, завернувшись в одеяло. В комнате, где они спали, было очень темно, потому что бабушка задёрнула на окнах шторы, только кусок стены освещался бледным светом гуляющей по крышам луны. Оля закрыла глаза и стала представлять, что делает сейчас дома мать со своим другом Тимофеем Ивановичем. Они уже выпили всё шампанское и теперь возятся голые в кровати. Тимофей Иванович ложится без штанов на расставившую ноги мать, и та начинает выть, как будто от головной боли. Оля много раз уже слышала этот вой, и он теперь легко появляется у неё в ушах.
— Оля, а ты веришь в покойников? — шёпотом спросил Саша.
Тимофей Иванович остановился в своём амёбном танце и недоумённо уставился на Олю, покусывая усатую верхнюю губу.
— Да уснёшь ты когда-нибудь, скотина, или нет? — вздёрнулась с раскладушки Оля. — А то приду и врежу.
Наступило молчание. Оля улеглась снова, попутно освободившись ногами от пут излишне жаркого одеяла. Тимофей Иванович откашлялся и, по-телячьи нагнув голову, опять стал толкаться на теле матери. А мать снова завыла, жалобно заплакала от неизвестной Оле обиды. Вскоре Оля поняла, что вместе с матерью плачет и Сашка, просто под одеялом его плохо слышно.
Она встала и пошла к нему. Сашка лежал на диване, отвернувшись к стенке, сжавшийся в клубок, и тихо ныл.
— Ну чего ты ноешь, скотина? — ласково спросила его Оля, присев на край дивана и обнимая младшего брата за напряжённые плечи.
— Оля… — зашептал Сашка, развернувшись к сестре и уткнувшись мокрой, горячей мордочкой ей в ногу. — А ты знаешь про золотого таракана?
— Про что?
— Про таракана… золотого. Он даже светится в темноте.
— Что за чушь собачья, откуда ты взял про таракана?
— Я его видел, — всхлипнул Сашка. — Видел.
— Где ты его видел?
— Тут. У бабушки. У неё в комнате. Ещё месяц назад, когда тут ночевал.
— Да тебе приснилось.
— Не приснилось.
— А я тебе говорю, что никаких светящихся тараканов не бывает. Это фонарь в стакане отражался, или в медном блюдце.
— Да он ползал, Олька, он ползал, а потом взял — и бабушке в рот заполз.
— О, господи!
— Точно заполз, Олька, он там живёт! У бабушки же зубы есть золотые, вот и таракан такой там живёт.
— Ну как внутри у бабушки может жить таракан, да ещё золотой, — тихо рассмеялась Оля. — Ты соображаешь, балбес, что несёшь? Прямо как в детском саду.
— Я сам видел, как он туда влез.
— Вот упрямый. Говорят же тебе: приснилось.
— Мало ли мне что снится, я же не думаю, что это правда, — не унимался Сашка. — Своими глазами видел. Я в туалет встал, а дверь открыта была. Вижу — блестит что-то в темноте. Я ближе подошёл. Он на бабушке прямо и сидел, на животе. Большой такой, раз в пять больше, чем обычный таракан. Усики у него тоненькие, и тоже золотые, так… шевелились.
— Бред, — отрезала Оля.
— Сама ты — бред, — распсиховался Сашка. — Увидела бы, так небось завыла бы от страха. А как он бабушке в рот полез, прямо с усами…
— Хватит пакость всякую рассказывать, — собралась вставать от него Оля.
— Не иди, Олька, он там за стенкой шуршит, — взмолился Сашка. — А вдруг сюда приползёт? Уснёшь, а он тебе в рот залезет. И будет там жить.
— Дурак ты, Сашка. Большой уже, а в такие глупости веришь. Ничего там не шуршит, — Оля прислушалась, и ей друг и в самом деле показалось, что шуршит. Но от этого Оле стало почему-то не страшно, а смешно. — Давай, идиотик, вставай. Сходим, посмотрим на твоего таракана. А то так до утра не уснём.
— А тебе не страшно?
— В конце концов, чего его бояться-то, таракана? Что он нам сделает?
— Ну… не знаю, — неуверенно промычал Сашка. — Того и гляди, он ещё и летать умеет. Знаешь, бывают такие тараканы, летучие.
— Вставай, балбес. Тапки только одень, а то ноги застудишь.
Тимофей Иванович накрыл матери голову простынёй, чтобы она перестала выть, так было и тогда, когда Оля за ними подсмотрела, ведь голова-то ему была не нужна. Вой заглох, остались только тяжёлые, как кашель астматического старика, толчки в скрипучее тело двуспального дивана, давящийся хрип матери и тихое насвистывание: такое было у Тимофея Ивановича обыкновение, любил он посвистеть.
Оля и Сашка прошли коридором мимо кухни, потом мимо входной двери. На кухне механически стучали ходики, там было намного светлее, на окне белели густые снежноузорные занавески. Дверь в бабушкину комнату оказалась открытой, и Оля ещё возле кухни услышала утробный храп старухи. Идти приходилось осторожно, чтобы не скрипнуть половицей. Олю всегда удивляло, как в этих старых квартирах и коридор покрывали паркетом. В щелях этого паркета селились приползавшие с лестничной клетки тараканы.
В комнате было совсем темно. Оля остановилась в коридоре, откуда под углом должно было быть видно бабушкину кровать и напрягла зрение. «Без света золотого таракана не увидишь, даже если он тут и есть», — подумала она. Сашка тоже выглянул вперёд, вцепившись ей в руку и в подол спальной рубашки. Оля похолодела. Кровать была пуста.
На ней лежало только смятое, откинутое в сторону бельё. Видно было, что бабушка встала с кровати. Она храпела где-то в другом месте, за створкой приоткрытой двери. Оле не хотелось заходить, но она уже не могла повернуть назад, это было бы ещё страшнее. Оля почувствовала, что дрожит. Собравшись силами, она ступила в сторону через порог комнаты, волоча Сашку за собой. Она уже различила что-то в темноте, и, продолжая выходить из-за двери, различала всё больше.
