Венсан Равалек - Ностальгия по черной магии
На меня помимо воли накатывала тоска, я провел ночь в куче трупов, я поседел, я наверняка подхватил чесотку.
Я беру с него пример, и его тихий голос говорит мне, как бы он исполнил долг, возложенный на меня;
Он моя опора, он поддерживает меня, помогает превозмогать усталость и огорчение;
Он моя награда, он подсчитывает каждую минуту, отданную мною моему долгу, дабы вознаградить меня за эти минуты;
Он мой защитник, он отгоняет от меня демона, когда я молюсь или работаю, отгоняет дурных людей или дает мне силы не поддаваться на их речи и не позволяет мне падать духом.
И я люблю его, люблю Иисуса.
Она шептала не хуже, чем в каком-нибудь триллере.
И пусть тело мое грязно, душа моя омылась в чистейшем из источников.
Засим последовала особенно тяжкая сцена, она описывала мне во всех подробностях, что ей приходилось проделывать с любителями наручников, и какая завеса сомкнулась в ее душе, и если она, несмотря ни на что, избрана свыше, чтобы выносить Младенца, то лишь за великую веру, которую она хранила неприкосновенной в глубине души, лишь за свою виртуальную чистоту.
– Младенца? – перебил я ее. – Ты имеешь в виду – Флавия?
Мне до смерти захотелось ее трахнуть, я не прикасался к ней с тех пор, как она забеременела, последний раз я что-то себе позволял в Яве, а это когда еще было.
– Ты совсем глупый? – удивилась она. – Ты до сих пор не понял, что Флавий не такой, как все дети?
Тот факт, что от нее воняет, внезапно обрел бесспорный эротический смысл, я подошел к ней и крепко обнял, от тебя воняет, повторил я, но это даже приятно.
Ее рот открылся и закрылся, глаза полезли на лоб. Я стиснул ее сиськи. Я хочу тебя, суперхочу. Член распирало так, что было больно, я прижался к ней, хотел ее поцеловать, иди ко мне, благочестивая девочка, до всех этих дел мы, бывало, неплохо проводили время. Она оттолкнула меня изо всех сил: да как же ты можешь, как ты смеешь, – словно я посягнул на великую, недоступную жрицу последнего культа на Земле.
– Погоди, – возразил я, – не надо преувеличивать…
Это было выше моих сил, я вытащил член и попытался поймать ее за руку, чтобы она мне помогла: а ну, давай, зарычал я, раздевайся и отсоси, как у тех гомиков, она закудахтала, ты сошел с ума, ты сошел с ума, в тебя снова вселился Дьявол, я вижу.
– Повернись, я трахну тебя сзади!
Во мне все дрожало, голова кружилась. Она ринулась к комнате Флавия, голося, заклинаю тебя, только не малыша, словно я собирался их обоих зарезать, мне просто хотелось заняться любовью, и больше ничего, но тут я потерял равновесие и упал. В глазах потемнело, я видел Марианну сквозь красноватый туман, звуки доносились приглушенно, именно молитвами Марии возвышаются грешники и исторгаются неверные из неправедного царства Сатаны, а потом вдруг я оказался не на полу, а на бескрайней движущейся дорожке, по которой бежали обезьяны, громадные обезьяны, они бежали мне навстречу, а я стоял, безоружный, мне протянули нож, и я заколол одну, в этом было что-то сексуальное, лезвие, входящее в плоть, волосы, ощущение близости, я протыкал их как ненормальный, едва падала одна, как появлялась другая, я бежал им навстречу, все быстрее и быстрее, против движения дорожки, умри, умри, я почти выбился из сил, это было потрясающе, я вонзал сталь изо всех сил, чуть не падая от сладострастной дрожи, а потом открыл глаза: здесь, передо мной, на паласе, перепачканном бурыми, похожими на кровь пятнами, простерлись, бездыханные, Марианна и Флавий, на их бедных тельцах зияли бесчисленные ножевые раны, нож я все еще сжимал в руке, я убил свою жену и сына.
Во рту у меня пересохло, что я не мог говорить, я был почти бесплотен, меня похитили, вырвали из тела, это не я, только и сумел я пролепетать, это колдовство, я не мог так поступить, а потом до меня по-настоящему дошел весь ужас того, что случилось, и я завопил как одержимый ааааа, ааааа, ааааа, и вопил до тех пор, пока не почувствовал запах Марианны и не услышал ее голос, вот и хорошо, вот и хорошо, теперь все будет в порядке, демоны оставили тебя, ты спасен.
Из соседней комнаты донеслось воркование Флавия, мне приснился кошмар, дурной сон, Марианна жива и я ее не убил.
А на следующий день в первый раз появились собаки, страшенные рыжие зверюги, похожие на гиен, с линялыми проплешинами на шкуре и крохотными хвостами колечком, принюхиваясь, они трусили по проспектам, пожирали гниющие трупы, обгладывали кости, рвали мертвую плоть, слышно было, как клацают их зубы, там, где они прошли, не оставалось ничего, на вид они не были агрессивны, они хотели только нажраться до отвала, набить брюхо покойниками, и, право, им было чем поживиться.
Если все, что мы пережили до сих пор, точь-в-точь отвечало всем нашим представлениям о чудовищной катастрофе, то теперь нам предстояло узнать, что такое ад. В один день наше, Марианны, Флавия и мое, существование оказалось ввергнуто в самую беспросветную нищету.
– Алло! – крикнул я, вернувшись домой несколько дней спустя. – Алло, вы здесь?
Дверь в подъезде была выбита, полотна и мольберт в моей мастерской перевернуты и растоптаны, алло, завопил я громче, снова приготовившись к самому худшему, Марианна, ты меня слышишь? Кто-то приходил к нам и вынес все.
– Блин, ну отзовитесь же, умоляю!
В результате я обнаружил их на верхней площадке, они укрылись в тайнике, который я на всякий случай устроил не доходя полпролета до чердака, замаскировав дверь бывшего туалета.
Марианна держалась спокойно, достойно, после своего откровения она изменилась, и надо признаться, к лучшему, меньше нудила.
– На этот раз они забрали все…
Наши запасы консервов и всякой провизии пропали, сгинули без следа, все мои долгие, кропотливые усилия избавить нас от нужды в один вечер пошли прахом.
– Главное, вы целы, – я вздохнул, – еды как-нибудь раздобудем.
Я починил все двери, завалил лестницу балками и строительным мусором, исключив возможность нового нападения, у нас оставалось четыре коробки фуа-гра, две непочатых литровых бутылки Эвиана, большая банка апельсинового джема, а еще мой пистолет и кое-какие боеприпасы.
– Я люблю тебя, – сказала Марианна, – я люблю тебя во Христе.
В этом она изменилась в дурную сторону, с ней стало тяжеловато. Откровение так или иначе перевернуло нас обоих, она прямо светилась святостью, а я после кошмарного видения зарезанных обезьян и убитых жены и сына был не в своей тарелке; стоило хотя бы на миг вспомнить Флавия в луже крови, как во мне поднимался смертельный страх – Господи, Господи, – всю мою спесь как рукой сняло, я с удивлением обнаружил, что могу молиться: Боже, сделай так, чтобы я сумел их защитить, защитить Новую Богоматерь и Младенца; я ни капли не верил в эту чепуху, просто мы уже и вправду не понимали, за что ухватиться, чему верить и кого слушать, нас доконали бесконечные невзгоды, – в конце концов, окажись она и впрямь Новая Богоматерь, это было бы не более потрясающе, чем все прочее.
Мы еще не почали вторую бутылку Эвиана, а я уже составил план битвы, где-нибудь наверняка должна была остаться вода, если не на поверхности, то под землей-то уж точно, в пещерах или в колодцах; когда я рисовал в метро, то заметил тонкую струйку, стекающую по стене, и вот я взялся за дело, нельзя опускать руки – это было мое кредо; совершенно непонятно, чем мы держались, когда вокруг все потихоньку съезжало с катушек, искать в существовании хоть какой-то смысл теперь как никогда казалось суетой сует, и все-таки еще оставались парижане, конечно изголодавшиеся, больные, опустившиеся, население сократилось раз в десять, их была всего горстка, но они еще готовы были поднять голову, попытаться сохранить хоть искру человечности посреди этой бойни, я восхищался ими, – правда, по-моему, не мне одному приходило в голову, что тем, кто погиб сразу; повезло больше, чем нам. Город превратился в комок страдания и боли, в нем обитали бродячие псы и привидения, а я по-прежнему доблестно сражался, – конечно, я устал, но Не покидал своего поста, чем я держался, было полной загадкой.
Отныне на меня была возложена миссия: я хранитель и слуга Обновления, хранитель и слуга тех, в ком назавтра оно могло воплотиться въяве, ибо, если Марианна что-то вроде Новой Богоматери, если принять эту гипотезу – Бог его знает, я без конца думал об этом, взвешивал все последствия, – тогда и я сам тоже орудие великого Промысла. Как я ни ломал себе голову, мне не удавалось припомнить, почему я оказался в объятиях мертвецов: передо мной стоял образ Дьявола, пришествие Князя Тьмы, а дальше как отрезало, все двоилось, я видел неведомые миры, и потом ничего, полный мрак, но я был уверен, что в ту ужасающую ночь мне дали задание, работу, которую надо довести до конца, и по логике вещей я должен защищать малыша и его мать.
Возле оконечности острова Сите, позади Нотр-Дам, у подножия Мемориала в память о депортированных евреях, в обнажившемся ложе Сены зияла трещина, – наверно, она появилась от засухи, а может, и по какой-то иной, более загадочной причине, я задумал спуститься в нее, меня подталкивала кошмарная мысль, что нам грозит умереть от жажды, голод – это тоже неслабо, но жажда вызывала какие-то дополнительные ассоциации, отталкивающие, омерзительные, я был уверен, что на глубине вода есть, ведь не исчезла же с планеты вообще любая жидкость, во всяком случае надо что-то делать, иначе смерть.
