Генри Парланд - Вдребезги
Я не произнес ни слова, пока мы танцевали. Но потом мы опять столкнулись с другой парой, и головка Ами, которая снова была так близко, дернулась и безвольно склонилась мне на плечо. Возвращаясь к столику, где нас ждал впечатляющий счет, мы были так же далеки друг от друга, как несколько часов назад, когда встретились при входе и увидели друг друга в зеркале.
12
На следующий день я во что бы то ни стало хотел встретиться с Ами. Это решение я принял накануне вечером, лежа в постели, после того как проводил Ами домой по бесконечным пустым улицам, которые окончательно сковали во мне всякую способность к действию и привели меня совершенно опустошенным к ее двери, и та после натянутых: «До свидания, спасибо за вечер», — со злорадным грохотом поглотила ее. По дороге домой я чувствовал лишь тяжесть в голове, в мозгу время от времени всплывали отрывки какой-то мелодии — из тех, что в тот вечер исполнял оркестр, — я был не в состоянии рассуждать здраво, что и привело к дурацкому упрямому решению встретить Ами на следующий день, желательно прямо с утра, и потребовать ясного объяснения — раз и навсегда. Потом я заснул, так и не додумав эту мысль до конца, а когда проснулся утром, она все еще хранилась в моем подсознании, такая же категоричная, что и восемь часов назад, хоть и лишенная всякого представления, как ее осуществить. Я принялся торопливо одеваться, чтобы поспеть вовремя, но, когда окунул голову в умывальный таз, мозги мои неохотно и медленно зашевелились, и я вдруг вспомнил, что произошло накануне вечером, и осознал, что после всего этого все же собираюсь идти встречаться с Ами. Я не передумал или даже не попытался критически оценить намеченное. Наоборот, намерение мое становилось все более решительным, по мере того как первое просветление сознания после пробуждения уступало место упорной неспособности обдумывать что-либо — возможно, самому серьезному симптому похмелья. Секунды текли все медленнее, и, когда я в конце концов завершил свой туалет, мне уже казалось, что я давно бодрствую и упустил массу удобных случаев встретиться с Ами.
Однако было только десять часов. Я рассудил, что Ами все еще дома, и направился к телефону на письменном столе. Для этого требовалось сделать три или, возможно, четыре шага, но помню, мне почудилось, что прошла целая вечность, прежде чем я до него добрался. Казалось, время растягивалось или почти остановилось, и я по пути к столу несколько раз содрогнулся в испуге, оттого что никак не мог до него дойти, хотя момент, когда я сделал первый шаг, уже ушел так далеко в прошлое, что почти стерся из памяти. А когда голос Ами, чужой и далекий, достиг моего уха, я в первый миг оказался совершенно сбит с толку и пробормотал что-то торопливое и бессмысленное, так что потребовалось немало времени, чтобы она уяснила, о чем шла речь. Потом я услышал, как говорю в трубку, все быстрее и непринужденнее, а голос Ами заполняет паузы ее характерным легким смешком. Но тут мой голос в страхе дрогнул, и я вдруг понял, что Ами вовсе не разделяет моего стремления встретиться. У нее много дел на этот день, она улыбнулась нарочито беспечно, я почти видел ее лицо — с утра еще сонное и недовольное, с упрямой складкой на лбу, которую я заметил еще вчера вечером. Нет-нет, она решительно не намерена повторять все заново.
— Ну, разве что чуть позже, днем, — уступила она после паузы, — если ты между часом и двумя окажешься в кафе, то я, возможно, буду проходить мимо и загляну на минутку. Только не думай, что я тебе обещаю, — подчеркнула она, — я говорю это лишь затем, чтобы положить конец разговору, который меня только злит. Пока.
Лязгнула трубка, я еще несколько раз выкрикнул: «Алле, алле!» — но Ами уже не слышала: этот лязг означал, что она положила трубку и теперь, вероятно, потягивалась в своей пижаме, как мягкая и кокетливая кошечка, и зевала после столь малоприятного разговора, прежде чем опуститься на диванные подушки.
Но я еще не очнулся полностью ото сна, не проснулся окончательно, а посему не мог отделаться от решения повидаться с Ами и поэтому ухватился за ее обещание при случае встретиться позже днем и не позволял себе ни малейших сомнений. До назначенного срока оставалось еще добрых четыре часа. Я понимал, что должен как-то скоротать эти часы, чтобы выдержать их обыденный неспешный ход. Похмелье все больше давало о себе знать, и я решил, что стакан содовой пойдет мне на пользу — или, по крайней мере, займет меня на время: ведь придется надевать плащ, спускаться по лестнице, выходить на улицу, потом идти по тротуару до перекрестка, а оттуда по Эспланаде до кафе. Таким образом, хотя бы минут сорок мне не надо будет мучить себя мыслью, чем заняться, а там, глядишь, еще что-нибудь придет в голову. Однако я опасался, что мне не хватит времени на прогулку, поскольку в моем сознании она растянулась в бесконечную извилистую дорогу. Там, в конце пути, было кафе, где можно было выпить содовой, а затем наступит час, когда я встречу Ами. И хотя до него было еще далеко, все же оттуда этот срок казался значительно ближе, чем сейчас, когда я стремительно одевался и в незастегнутом пальто сбегал по лестнице, приближаясь к главной цели, которая мелькала и манила прямо за первой — кафе. Я торопливо шел вперед, из гавани дул холодный ветер, он забирался под поля шляпы и охлаждал мой мозг, выдувая последние обрывки мыслей. Мне казалось, что ветер несет прохладу, и хотелось крикнуть ему: пусть дует посильнее; может, я и успел бы сделать это, но в этот миг столкнулся со встречным, и мое патетическое обращение к ветру свелось к банальному извинению: «Я не нарочно». Прохожий злобно зыркнул на меня, но я промчался мимо и с отсутствующим видом остановился в вестибюле кафе перед зеркалом, которое с укором отразило мой изнуренный облик: да ты вчера перебрал, мой мальчик. Я пожал плечами и вошел внутрь, мучительно сознавая, что мне сейчас предстоит повернуть в ту или другую сторону и выбрать столик. К счастью, проход как раз вел к одному столу, я сел, перебрался на другой стул, обнаружил, что так еще хуже, и заказал с мукой в голосе бутылку «виши». Официантка понимающе посмотрела на меня со смесью сострадания и зависти, возможно, она тоже чувствовала себя паршиво и тоже мечтала сидеть вот так, откинувшись на стуле, и остужать горящие губы в стакане содовой.
Но она переоценивала преимущества моего положения: содовая отдавала на вкус дымом и от нее к горлу подступал страх. Уже через пять минут моим единственным желанием было поскорее выбраться из комнаты, которая журчала на некотором отдалении вокруг меня и, казалось, была совсем ко мне не расположена. Дама за столиком передо мной то и дело бросала хмурые взгляды на мою бутылку с содовой и рассказывала соседу бесконечную историю о своей дочери, у которой были какие-то неприятности в конторе, где та работала. Рассказ представлялся неиссякаемым монотонным потоком слов, они шуршали в моих барабанных перепонках, как серый убийственно скучный дождь. Пока дама говорила, время текло бесконечно, казалось, оно остановилось, как и утром, когда я звонил Ами, только теперь это ощущалось более явственно. Я перестал понимать смысл слов, которые ее органы речи без устали вырабатывали, а разбирал только бессвязные буквы, паузы в дыхании, ударения, бесконечно акцентируемые, растянутые, наполняющие длинные, как вечность, минуты своими преувеличенными угловатыми телами.
Мне показалось, я просидел так около часа, погруженный в раздражающее отупение, до предела взвинтившее мои нервы. На самом деле это было полубезумное ожидание, что Ами вот-вот, на три с половиной часа раньше, чем обещала (а она всегда опаздывала как минимум минут на двадцать), войдет в стеклянную дверь чуть наискосок от меня. Наконец она и в самом деле появилась и с полуобиженной улыбкой приблизилась к моему столику. Я неуклюже поднялся, пригласил ее сесть, сел сам и после этого совершенно не знал, чем ее занять. Удача, которая на миг выпала нам вчера вечером, снова неумолимо нас покинула, и для Ами положение было явно столь же неприятным, как и для меня. Она взяла газету, которую я просматривал, читая лишь заголовки, и погрузилась в нее, сказав лишь: «Доброе утро, как дела?» Повисла тоскливая тишина, которую еще более подчеркивали гул голосов и облако табачного дыма; время вновь потянулось бесконечной резиновой лентой, которая дрожала от каждого движения и еще больше, чем прежде, надрывала мои нервы. Наконец я нашел фразу, что хоть ненадолго смогла разорвать заколдованный круг, в котором мы оказались. Я сказал:
— Хорошо, что я уже сейчас встретил тебя, ты ведь обещала прийти в два.
Ами на миг оторвала голову от газеты, но не подняла глаз:
— Может, ты ждал кого-то другого? Тогда я могу и уйти. — Но она не сделала ни малейшего движения, чтобы осуществить свою угрозу, а так и продолжала сидеть, склонившись над газетой, с чашкой остывшего кофе перед собой. Немного погодя она добавила: — Я пришла не за тем, чтобы долго рассиживаться, — я себя сегодня не очень хорошо чувствую. — И, бросив развернутую газету на соседний стул, почти попросила: — Что-то я сегодня необыкновенно устала, не мог бы ты проводить меня домой?
