Жорж Сименон - И все-таки орешник зеленеет
Она подает мне чашку, улыбаясь слегка покровительственно.
Подозреваю, что она смотрит на меня как на большого ребенка, которому она необходима. Кто знает, может, она и права.
Через минуту я сниму халат и надену пиджак.
В молодости это однообразие, неизменность окружающей обстановки приводили меня в отчаяние, и бывало, горло у меня сжималось, когда я смотрел из окна своей комнаты на спокойное течение Соны. Я ненавидел наш дом, пахнувший мастикой и вином, ненавидел загроможденный бочонками двор и работавших там людей в синих комбинезонах.
А теперь меня раздражает все неожиданное. Я не люблю, когда нарушается мой распорядок дня.
— В гостиной ваш сын — сообщает мадам Даван.
— Который?
— Тот, что живет в Париже.
— Давно он меня ждет?
— Только что приехал. Он знает, что вы сейчас встали, и сказал, чтобы вы спокойно пили кофе.
Ее зовут Жульетта. Я говорю о мадам Даван. Мне не раз хотелось назвать ее по имени, но я не смел.
— Как он выглядит?
— Кажется, хорошо… Может быть, немного нервничает…
Я встаю, она помогает мне снять халат. А потом подает пиджак. Я зажигаю сигарету, подхожу к высокому окну и допиваю кофе. В этот час солнце начинает проникать в спальню. Пока только узкий пучок лучей падает светлым пятном на комод в стиле Людовика XVI. Вся мебель в комнате в стиле Людовика XVI, на стенах панели жемчужно-серого цвета.
Интересно, что нужно от меня Жаку, ведь он редко навещает меня без причины. Конечно, этот дом был для него чем-то вроде тюрьмы, как для меня наш дом в Маконе. Когда я начал скучать по маконскому дому? Во всяком случае, уже немолодым.
Когда я вхожу в гостиную, он стоит перед картиной Пикассо.
— Какое старье!.. — бормочет он и обводит взглядом стены.— Ты по-прежнему равнодушен к современной живописи?
Он ниже Жан-Люка, хотя выше меня и своей матери, немного полноват, черты его лица и линии тела слегка расплылись.
— Пойдем ко мне в кабинет?
Неловко принимать его в гостиной. Разве он не у себя дома? Разве не провел он часть своей молодости в этой квартире?
— Здесь все по-старому, — замечает он. И, оглядев меня, добавляет — Ты тоже не меняешься… Хорошо себя чувствуешь?
— Очень хорошо, хотя вчера мне пришлось сильно огорчиться…
— Из-за твоих дел?
— Нет. Твой брат Доналд умер. Я узнал это из письма его матери, которая с самой войны не подавала о себе вестей…
— Сколько ему было лет?
— Сорок два года.
— Немногим старше меня… Что с ним случилось?
— Он повесился…
Они никогда не видели друг друга. О Доналде избегали говорить, пока два других моих сына были детьми.
— Кроме того, Пэт, моя первая жена, очень больна… Он досадливо хмурит брови. Он предпочел бы застать меня в другом настроении.
Проходит порядочно времени, прежде чем я спрашиваю:
— А ты как поживаешь?
— Я-то в полной форме. У меня новые планы. Хотел как раз поговорить с тобой. Но пожалуй, момент сейчас неподходящий…
— Говори, не бойся…
— Да я не боюсь… Впрочем, речь пойдет, прежде всего, о самом простом и естественном… Я собираюсь жениться.
Что я могу ему сказать, если сам был женат три раза? Меня — еще удивляет, что после смерти жены он так долго жил один.
— Прелестная девушка. Я тебе представлю ее, как только ты захочешь… Я не посмел ее привести, не предупредив тебя.
— Сколько ей лет?
— Восемнадцать.
— Только на два года старше твоей дочери…
— Я не думаю, что разница в возрасте может служить препятствием. К тому же Хильда разумна не по годам, прекрасно говорит по-французски и отлично ладит с Натали.
— Она иностранка?
— Немка… Из Кёльна… Она посещает курсы при Лувре, хочет стать искусствоведом.
Я молчу. У меня с языка готовы сорваться возражения, которые ничего не стоят. Моя последняя жена была итальянка, на двадцать лет моложе меня.
Если учесть, что Натали осенью собирается поступать в Школу изящных искусств, интересы у них общие…
Да что говорить! С тех пор, как Жак открыл свою картинную галерею, там не висело ни одного полотна фигуративного направления. Экспонировались самые разнообразные предметы, в том числе надувные скульптуры из пластика и печные трубы, которые можно было вставлять одну в другую в любом порядке.
Два или три года назад ему вздумалось открыть ресторан посреди выставочного зала. Зал небольшой. Там можно было поставить только шесть столиков. Он попросил у меня денег, чтобы устроить кухню и купить оборудование. Я дал.
— Как только дело наладится, я верну…
Дело не наладилось. К нему приходили поесть только его приятели, а они не платили. Повар, которому он задолжал, потребовал денег.
— Ты останешься на улице Жакоб?
Жак ведет холостяцкую жизнь в низких, очень темных антресолях над своей галереей. Я наперед знаю, что он сейчас скажет.
— Как раз об этом я тоже хотел поговорить с тобой…
— Ты нашел идеальное место?
Я задал этот вопрос без всякой иронии, но ему не нравится, что я угадываю его мысли.
— Откуда ты знаешь? Мама сказала?
— А она в курсе дела?
— Она обедала с нами в понедельник… И нашла Хильду неглупой, очень приятной… Я уверен, что тебе Хильда тоже понравится…
— Ты нашел квартиру?
— Нашел кое-что получше…
От избытка энтузиазма он даже встает. Каждый раз, когда Жак приходит ко мне изложить какой-нибудь новый план, он считает необходимым показать товар лицом, а я делаю вид, что он меня убедил.
— Не знаю, помнишь ли ты антикварный магазин на набережной Гранз-Огюстен. Длинный, темный… В его двух витринах круглый год выставлены одни и те же вещи, которые никого не соблазняют… Хозяин магазина умер в прошлом месяце… Его жена хочет продать дело и уехать к дочерям в Марсель… Если этот магазин осветить, получится замечательная галерея, помещения лучше не придумаешь… У меня будет площадь в четыре раза больше, чем сейчас на улице Жакоб, и в придачу настоящая квартира во втором этаже…
Разумеется, чего же проще! Я знаю, что последует за этим, и спрашиваю:
— Сколько?
— Точную цифру еще не могу назвать, только на прошлой неделе показал помещение одному приятелю, архитектору
— Ну что ж, это будет мой свадебный подарок… Посылай мне счета…
— Ты шикарный парень, Бай, — горячо восклицает он и целует меня в лоб.
Любопытно. Оба мои сына называют меня Бай, а свою мать Жанной. Натали тоже.
— Ты на меня не сердишься?
— За что?
— За то, что я клянчу у тебя денег… Ты должен прийти на открытие галереи… Увидишь всех знаменитостей современного искусства.
— Современного кому?
Я, конечно, шучу. Издеваюсь главным образом над самим собой.
— Как чувствует себя твоя дочь?
— Физически?
— Да, это прежде всего.
— Она неутомима. Спит меньше меня и при этом остается такой же энергичной…
— Ты ее часто видишь?
— Только случайно… И в конечном счете благодаря Хильде… Мы частенько бываем в кабачках Сен-Жермен-де-Пре, и я был порядком удивлен, когда несколько раз встретил там свою дочь… И не одну… Чаще всего в компании бородатых и волосатых молодых людей лет на десять старше ее…
— Ей ведь еще нет и шестнадцати?
— Будет через два месяца… Она только этого и ждет, чтобы сразу же бросить учебу…
Натали исключили из лицея, потом из частной школы. Ее поместили в третье учебное заведение, где она решила ничему не учиться. Два или три года назад она мечтала о карьере кинозвезды. Теперь ее интересует только живопись.
— А ты что об этом думаешь?
Жак почесал в голове.
— Что я могу думать? Поколения сменяются, они не похожи одно на другое. Когда ей было тринадцать лет и она начала мазаться и курить по пачке сигарет в день, я счел своим долгом вмешаться. Это ни к чему не привело. Напротив. Она с тех пор считает меня стариком… Время от времени она приходит посмотреть, что нового у меня в галерее. Против моих ожиданий, у нее ни на грош вкуса к современному. Она остановилась на Ван-Гоге и Гогене…
— А что твоя мать говорит по этому поводу?
— Поведение Натали ее немного пугает. Девочка иногда приходит домой в два-три часа ночи. Она прикладывает к дверям своей комнаты гостиничную карточку — бог знает, где она ее взяла, — на которой напечатано на нескольких языках: «Не беспокоить». Ее никто и не беспокоит. Она не всегда завтракает дома и не всегда посещает уроки, зато научилась подделывать подпись Жанны в своем школьном дневнике..
Должно быть, на моих губах мелькает неопределенная улыбка. В самом деле, мой сын огорчен. Моя бывшая жена тоже. А я — нет. Напротив, мне кажется, что Натали довольно близка мне и что мы отлично поняли бы друг друга, если бы она иногда приходила поверять мне свои тайны.
Она принимает меня за строгого и холодного господина. Она в восторге оттого, что ее отец женится во второй раз, потому что надеется найти подругу и сообщницу в своей мачехе.
