Эдуардо Мендоса - Правда о деле Савольты
— Кто знает? Наверное, его тоже отпустили, и он вернулся на свой корабль, как ошпаренный кот, потеряв всякую охоту блудить. Да и не думаю, чтобы он был важной персоной: какой-нибудь кочегар или ему подобный.
— Но зачем ей это понадобилось? — удивилась сеньора Савольта.
— Дело житейское, дорогая, — объяснила сеньора Клаудедеу. — Она молода, полуиностранка, привыкла к другому образу жизни.
— К тому же, — вставила свое слово сеньора Парельс, — ее муж, говорят, вы, наверное, слышали…
— Рокагросса? Луис Рокагросса? Что с ним?
— Как? Неужели вы ничего не знаете? Ведь он, кажется… предпочитает мужчин…
— Милая, — заметила ей сеньора Клаудедеу, — с каждым днем твои сведения пополняются.
— Что поделаешь, раз до меня до первой доходят все новости.
— Ну что вам за охота говорить о разной гадости! — со вздохом произнесла сеньора Савольта. — Просто уши вянут!
— Мне самой противно. Я рассказала вам только потому, что только что услышала об этом.
— Боже, до чего мы докатились! — воскликнула сеньора Клаудедеу.
…Даже теперь, когда я честно и объективно, откровенно и беспристрастно рассказываю о событиях, произошедших в ту зловещую ночь, за несколько дней до того, как должна была произойти намеченная рабочими и столь нужная им справедливая забастовка, мне приходится сдерживать дрожь в пальцах и обуздывать свой гнев и свою обиду.
В том конфликте между рабочими и предпринимателями, о котором уже говорилось выше, особенно выделялся среди рабочих Висенте Пуэнтегарсиа Гарсиа — человек гордый, принципиальный, энергичный, умный, предельно честный и совершенно неподкупный. В час ночи 27 сентября текущего года Висенте Пуэнтегарсиа Гарсиа возвращался к себе домой на улицу Индепенденсиа[14], расположенную в квартале Сан-Мартина. Он шел спокойно, не подозревая о том, что готовится страшное злодеяние, жертвой которого он станет через несколько минут. Ночь была прекрасная, тихая. В ясном, чистом, синеватом небе робко поблескивали звезды, и демократическая улица Индепенденсиа выглядела пустынной, безмятежной, покойной. Ее безмятежный покой и умиротворенность нарушались лишь тяжелыми шагами скромного ночного сторожа. Сторож Анхель Песейра, только что совершивший обход вверенного ему участка, как, впрочем, и никто другой, тоже не подозревал о преступлении, которое зарождалось в ночи и должно было разыграться в скором времени, уверенное в своей безнаказанности.
Пуэнтегарсиа Гарсиа — молодой человек с точеными чертами лица, энергичный, полный сил и надежд, — возвращался домой после сходки бастующих рабочих. Дойдя до перекрестка улиц Индепенденсиа и Мальорки, он на минутку остановился, чтобы закурить и перекинуться несколькими словами с ночным сторожем. Затем попрощался с ним и продолжал свой путь. В нескольких метрах от его дома из темноты вынырнули двое верзил и, злобно сверкая глазами, направились к нему. Безоружный Пуэнтегарсиа как ни в чем не бывало продолжал идти.
— Стой! — крикнул ему один из них, судя по зверскому выражению лица, — главарь.
Рабочий остановился. Один из бандитов заглянул в список, без сомнения служивший шпаргалкой в их черном деле.
— Ты — Висенте Пуэнтегарсиа Гарсиа?
— Да, это я.
— Тогда следуй за нами, — потребовали наемные убийцы. Грубо схватив его за руки, поволокли в темный закоулок.
— Не смейте со мной так обращаться! Я простой рабочий!
Но вместо ответа один из бандитов изо всех сил ударил несчастного кулаком в лицо, которое исказилось от боли.
— Врежь ему как следует, — приказал тот, который, судя по всему, был главарем. — Пусть получит сполна.
От боли у несчастного навернулись на глаза слезы, во зверская расправа продолжалась. Удары следовали за ударом. Обессиленный Пуэнтегарсиа упал на землю, обливаясь кровью, почти теряя сознание. Но удары и пинки по-прежнему сыпались на него. Перед глазами Пуэнтегарсии мелькнули ботинки бандитов, он почувствовал, как по телу пробежала судорога, в глазах вспыхнули молнии и поплыли круги.
Жена Пуэнтегарсии, обеспокоенная тем, что долго нет мужа, вышла на балкон и, услышав стоны, словно безумная устремилась на улицу, оглашая ночную тишину рыданиями и душераздирающими воплями. На крики бедной женщины прибежал ночной сторож. Вдвоем они перенесли изуродованное тело рабочего на кровать, которая тут же обагрилась теплой, густой кровью. Пуэнтегарсиа только и смог проговорить: «Презренные трусы! Сволочи!»
На другой день всегда такой пунктуальный, обязательный Висенте Пуэнтегарсиа не явился на работу. Тяжелое состояние помешало ему предупредить товарищей о грозившей им опасности. В последующие ночи жертвами бандитов стали поочередно еще девять рабочих. Полиция, поставленная в известность о нападениях на рабочих, предприняла поиски, но негодяи словно провалились сквозь землю. И хотя все догадывались, кто руководил этой кровавой, позорной расправой, никаких доказательств их причастности к этому делу не имелось. Забастовка была сорвана, и, таким образом, завершилась одна из самых постыдных и отвратительных глав в истории нашего любимого города.
В тот мглистый, унылый октябрь я пробирался по портовому кварталу сквозь густую пелену тумана в таверну «Альфонсо», чтобы передать конверты. В первый раз мне нелегко было найти дорогу, поскольку до этого мы ездили туда с Леппринсе на автомобиле, и я ее не запомнил. Наконец я разыскал таверну. Силачи и цыганка кончали ужинать и очень обрадовались моему приходу. Мария Кораль без грима, одетая просто, как самая обыкновенная швея, не произвела на меня столь чарующего впечатления, как в ту ночь. И все же, должен признаться, улыбка цыганки, ее манера разговаривать по-прежнему приводили меня в смущение.
— Знаешь, ты понравился мне тогда, — заявила она.
Я должен был выполнить свою миссию и потому вручил конверт цыганке.
— А твой хозяин сегодня не придет? — спросила она спокойным тоном.
— Нет. Насколько мне помнится, такого уговора не было.
— Да, но мне было бы приятно увидеть его снова. Передай ему об этом завтра, хорошо?
— Как хочешь.
Во второй раз, когда я пошел в таверну «Альфонсо», я нес уже не один конверт, а два. Мария Кораль взяла их и засмеялась. На прощание она сказала мне:
— Передай своему хозяину, что мы оправдаем его доверие во всех отношениях.
Она послала мне воздушный поцелуй с порога таверны, вызвав тем самым реплики посетителей. В третий раз я застал в таверне силачей вдвоем, уплетавших ужин за обе щеки. Марии Кораль с ними не было.
— Паршивка бросила нас, — заявил один из них. — Смоталась два дня назад.
— Ей же хуже, — утешил его другой. — Посмотрим, как она будет выступать со своим номером одна.
— Нам-то все равно, понимаешь? — сказали они. — Мы и без нее обойдемся. Публика приходит смотреть на нас. Зло берет только, что она так поступила после всего, что мы для нее сделали.
— Мы ведь подобрали ее, умирающей с голоду, в одном из городов, где однажды выступали, понимаешь? Взяли с собой из жалости.
— Если она теперь сунется к нам, мы ей дадим от ворот поворот.
— Не станем больше с ней выступать.
— Ясное дело, не станем.
— Она была?.. А что, собственно, вас связывает с ней? — спросил я.
— Она должна быть нам благодарна, — ответил один из них.
— Вот именно. А вместо благодарности она наплевала на нас, — заключил другой.
Я не стал больше расспрашивать о цыганке, а поинтересовался, как продвигается работа, не в кабаре, разумеется, а та, которую поручил им Леппринсе.
— Отлично! Мы разыскиваем по списку того, кто нам нужен, и лупим его, пока он не свалится без сил. А потом говорим: «Не суй нос не в свои дела!» И удираем, чтобы нас не накрыла полиция.
— В последний раз мы чуть было не влипли. Ну и дали же мы деру! А когда совсем обессилели, пришлось заскочить в таверну, чтобы слегка очухаться. Да как назло там оказался один из тех, кого мы накануне хорошенько отделали. При виде нас у него от страха отвисла челюсть, а во рту не хватало как раз двух зубов, которые мы ему выбили. Мы крикнули ему: «Не суй нос не в свои дела!» — и он пулей вылетел из таверны. Мы из осторожности тоже поторопились смотать удочки.
Больше я уже не носил конвертов в таверну «Альфонсо».
— Если вдуматься хорошенько, — сказал я, — твоя теория неизбежно ведет к фатализму, а твоя идея свободы есть ни что иное, как совокупность ограничений, обусловленных определенными обстоятельствами, которые в свою очередь вызваны предшествующими обстоятельствами.
— Я вижу, к чему ты клонишь, — возразил мне Пахарито де Сото, — хотя, по-моему, ты ошибаешься. Свобода не существует вне реальной действительности (как свобода летать, которая находится за пределами физических возможностей человека), зато в пределах реальной действительности свобода полная и в зависимости от того, как ею воспользуются, сложатся последующие условия. Взять, к примеру, хотя бы протесты рабочих в наши дни. Разве этот факт не обусловлен определенными обстоятельствами? Обусловлен. Все вполне закономерно: слишком низкая заработная плата, несоответствие между ценами и заработной платой, условия труда не могли вызвать иной реакции. Но вот каков будет результат? Этого мы не знаем. Добьются ли трудящиеся выполнения своих требований? Никто не может предвидеть этого заранее. Почему? Да потому что поражение или победа зависят от выбора средств. Вот почему — таков мой вывод — задача всех и каждого из нас состоит не в том, чтобы бороться за какую-то абстрактную свободу и прогресс — все это пустые слова, — а чтобы способствовать созданию таких условий, которые позволят человечеству жить лучше и откроют перед ним широкие и ясные перспективы.
