Амос Оз - Уготован покой...
Иолек болел вот уже десять дней. Эти боли в спине досаждали ему каждую зиму, а нынче к ним прибавился еще и неотвязный грипп. А поскольку он к любой боли относился весьма опасливо, то сразу же терял присутствие духа. Был он плотным, крепко сбитым. Волосы росли у него даже из ушей. На землистом, изрезанном морщинами лице с резко очерченной линией губ выдавался крупный, внушительный нос — нос был почти неприличным и придавал лицу Иолека выражение грубости и алчности, делая его похожим на похотливого еврея с антисемитских карикатур. Когда Иолек отрывался от повседневных дел и уходил в воспоминания о своей полной приключений юности, когда он погружался в размышления о смерти или в раздумья о старшем сыне, все больше замыкающемся в себе, лицо его не становилось ни печальным, ни одухотворенным: оно выражало страсть, сдерживаемую силой ума, который заставляет человека терпеливо выжидать, когда придет час наслаждений. Случалось, что на губах его трепетала нечаянно вспыхнувшая, легкая, мимолетная улыбка, словно именно в это мгновение он окончательно распознал тот недобрый замысел, который его собеседник по глупости своей надеялся скрыть от его, Иолека, пронзительного взгляда. Он привык говорить много, говорить остроумно, ораторствовать на собраниях, заседаниях, диспутах, конгрессах. Умел подобрать слова и делал это с удовольствием и с толком. Бывало, он предпочитал скрыть зерно своих мыслей за шуткой, парадоксом или притчей. Шесть лет представлял он кибуцное движение в Кнесете, израильском парламенте, шесть месяцев был министром в правительстве первого премьер-министра страны Давида Бен-Гуриона. Среди товарищей по Рабочей партии и кибуцному движению Иолек слыл умным, остро мыслящим, способным видеть то, что скрыто от глаз. Сильный человек, говорили о нем, резкий и вместе с тем осторожный и рассудительный. Честный. Образец прямоты. Всей душой предан идее. В любом случае, так утверждали, полезно, прежде чем принимать решение, съездить в кибуц Гранот, посидеть часок-другой и послушать, что скажет Иолек.
Азария Гитлин сказал:
— Простите. Я… Я немного наследил тут. Идет дождь…
Иолек:
— Ведь я просил тебя присесть. Пожалуйста, садись. Почему же ты стоишь? Ты, если я не ошибаюсь, несколько раз стучал в двери, но ответа не получил. Верно ведь? Ну, так я и предполагал. Садись, парень, садись же. Почему ты продолжаешь стоять? Садись. Не здесь. Садись сюда, поближе к обогревателю. Ты ведь, похоже, промок до нитки. На улице проливной дождь…
Азария Гитлин положил футляр с гитарой рядом с креслом, на которое указал ему Иолек. Осторожно присел, выпрямившись, не опираясь на спинку кресла, чтобы не показаться невежливым. И, внезапно вспомнив, весь передернулся, вскочил с места и сбросил с плеча рюкзак. С особой бережностью положил он его на футляр с гитарой, словно некий хрупкий предмет находился то ли в рюкзаке, то ли в футляре гитары, а может, и тут и там. Снова присев на самый краешек кресла, Азария громко захихикал, увидев маленькую лужицу, образовавшуюся на полу у его ног, и заговорил:
— Простите меня, пожалуйста, не вы ли товарищ Иолек? Могу ли я отнять у вас, как говорится, пару минут? Не мешаю ли я вам?
Иолек не торопился отвечать на все эти вопросы. Со всей возможной бережностью примостил он свою больную спину в объятиях мягкого кресла, вытянул ноги и медленно-медленно опустил их на низенькую скамеечку, стоявшую перед креслом. Застегнул верхнюю пуговицу пижамы. Затем протянул руку к пачке, лежавшей на кофейном столике справа от него, извлек сигарету, долго смотрел на нее изучающим взглядом, словно опасался, что его хотят одурачить, чего он ни за что не позволит; а после подмигнул и положил сигарету поверх пачки, так и не закурив. И, лишь покончив со всем этим, чуть наклонился вперед, повернувшись к гостю своим левым ухом, и произнес:
— Итак?
— Я и в самом деле не мешаю вам сейчас? Могу ли я начать вдаваться в подробности, как говорится?
— Прошу.
— Значит, так… Первым делом прошу меня извинить за неожиданное вторжение. Я, можно сказать, попросту вторгся к вам. Хоть и считается, что в кибуце формальная вежливость отменена, и это правильно, но тем не менее извиниться необходимо. Я пришел пешком…
— Да?.. — сказал Иолек.
— От развилки я шел пешком. Счастье еще, что в такую ночь даже террористы тут не шастают.
— Да-да, — перебил Иолек, — итак, ты тот самый парень с межкибуцной сортировочной базы. Кирш послал тебя ко мне…
— Не совсем. Я только…
— А?
— Я… Я, так сказать, кто-то другой… Я пришел, чтобы присоединиться, и…
— Как? Ты не помощник Кирша?
Азария Гитлин опустил глаза, всем своим видом показывая: виноват, достоин осуждения. Тише воды, ниже травы.
— Я понимаю, — сказал Иолек, — ты, в самом деле, кто-то другой. Извини меня.
На некоторое время воцарилось молчание. Иолек изучал мокрое, жалкое существо, сидевшее напротив него в одних носках. Иолек видел, как стекала по лицу незнакомца вода, словно пот в самый жаркий день. Видел нервные, тонкие, будто девичьи, пальцы. Видел опущенные плечи, беспокойное выражение удлиненного лица, зеленые глаза, в которых метались то ли испуг, то ли отчаяние. Иолек вновь взял сигарету, перевернул ее, недоверчиво сравнил оба ее конца, осторожно принялся разминать ее пальцами. Свободной рукой он подтолкнул всю пачку в сторону гостя.
Азария Гитлин схватил сигарету, сунул ее в рот, рассыпался в благодарностях — сначала за сигарету, и тут же снова, отдельно, за протянутую ему горящую спичку. Он начал говорить — безостановочно, быстро, проглатывая окончания слов, помогая себе руками. В отчаянии останавливался на середине предложения и в ту же секунду запутывался в новой фразе. Он не решался прервать свою речь даже для того, чтобы затянуться сигаретой. Он из Тель-Авива, социалист по своим убеждениям, компанейский, любящий порядок, трудолюбивый. Зовут его — разве он не назвал себя? — Азария Гитлин. И вот несколько недель назад… три недели с четвертью… то есть двадцать три дня тому назад, он уволился из армии. Да. Так сказать, закончил с миром свою срочную службу. Что и подтверждено письменно соответствующими документами из армии. Нет, до сего дня не доводилось ему бывать в кибуце, даже с визитом, исключая единственный раз, когда он случайно провел два часа в кибуце Бейт-Альфа. Но что такое два часа? Даже кошка, как говорится, не успеет перебежать лужу. А еще был у него в армии хороший друг, парень из кибуца Гинегар… Этот парень однажды пытался покончить с собой — в день праздника Пурим, на складе вещевого довольствия, и он, Азария, спас его в самый последний момент… Впрочем, это не главное; все эти подробности второстепенны, как говорится. Главное в том, что он очень много занимался историей кибуцного движения, слышал, беседовал, ну и читал немало — разные статьи, в том числе полемические, даже роман из кибуцной жизни и, разумеется, брошюру товарища Иолека Лифшица «Перед лицом будущего». Так что он не совсем уж посторонний и понимает, с кем ему выпала честь… Он и вправду не мешает? Он, Азария, решительно презирает всяких «ходоков», посещающих знаменитых людей и крадущих у них время. Что же до него, то у его визита есть принципиальная и практическая цель. Понимаете, жизнь в большом городе, в одиночестве, при жестокой конкуренции, при вседозволенности, ханжестве и лицемерии, когда человек человеку, как говорится, волк… Есть известная русская поговорка: пастушку с ягненком стоит бор обходить сторонкой… Все это наверняка хорошо знает товарищ Иолек, так что стоит ли вести долгие разговоры? Что такое, в конце концов, человек? Одинокая звезда на краю небосклона, опавший лист, уносимый ветром, песчинка в песках зыбучих… Семья? Нет, семьи у него нет. То есть нет ни братьев, ни сестер, а женой и детьми он пока не обзавелся. Да и когда он мог успеть? Есть у него какие-то дальние родственники, беженцы, которые даже… Нет. Определенно нет. Это люди, о которых лучше вообще не говорить. Ни хорошего, ни дурного, как говорится. Прямая линия — она самая короткая, и чем больше слов, тем хуже. А теперь прямо к делу: его желание — быть принятым в кибуц Гранот, жить здесь, пустить корни, как говорится. Его желание — принять участие в общем кибуцном деле. Кстати, на следующий день после увольнения из армии, три с четвертью недели тому назад, он записался в Рабочую партию. Да, у него есть идеи, он много читал и даже успел кое-что написать. Не столь важно… Да, стихи… Да, и немного прозы… И несколько статей в газету… Нет. Печатать не пробовал. Во-первых, в наши сложные времена никто тебя не услышит. Вся молодежь — в глубоком кризисе. Во-вторых, и это принципиально, он обязан сам воплотить свои идеи в жизнь, а уж потом проповедовать их. Только такой подход правилен с точки зрения морали. Почему именно здесь, в кибуце Гранот? Это, товарищ Иолек, трудный вопрос, не в бровь, а в глаз. Нет у него на подобный вопрос честного и ясного ответа. Вообще-то великие философы, как известно, по-разному толковали ответы на такие специфические вопросы, как… свобода выбора… и тому подобное… А русские говорят: гонит возница коней вперед, а судьба придет и назад оттолкнет. Это, конечно, не точный перевод с русского, но рифму ему все-таки удалось сохранить. Однажды довелось ему прочесть книжку о том, как мужественно держался кибуц Гранот во время арабского погрома 1936 года. А вообще-то вчера, после полуночи, сидел он в одиночестве у стола за чашкой кофе и, закрыв глаза, водил пальцем по списку, в котором перечислены названия всех кибуцев Израиля. А когда остановился палец, остановился и он, Азария, решив: здесь. Судьба предназначит — и конь поскачет. Великий мудрец Спиноза к примеру, еще тысячу лет тому назад писал, что человек приходит в этот мир, не ведая причин и следствий, но в каждом от рождения заложен инстинкт поиска добра для себя. Вот таким образом он этим вечером и пришел именно сюда, в кибуц Гранот. Правда, он сожалеет о причиненном беспокойстве. Он намеревался приехать значительно раньше, но справочная на центральной автобусной станции выдала ему неверную информацию. Товарищ Иолек, будучи человеком искушенным и в идеологии, и в политике, наверняка сталкивался с тем, что бывает стечение обстоятельств, которое представляется случайным, но при философском подходе оказывается, что все это было неизбежным. Это тоже идея Спинозы. Следует ли ему извиниться за то, что он воспользовался аргументами именно того философа, что был изгнан из еврейской общины? Но пусть простит меня великодушно товарищ Иолек, если я скажу откровенно, что отлучение, которому подвергся Спиноза, было ужасно, как говорится, несправедливым, а кибуц, как известно, был создан, чтобы положить конец любой несправедливости… Профессия? Ну, следует честно признаться, что нет у него пока определенной профессии. Да и когда он мог успеть? Ведь всего лишь двадцать три дня тому назад он уволился из армии. Он был бы бесконечно рад овладеть здесь сельскохозяйственной профессией — стать землепашцем или виноградарем, полезным членом общества: ведь даже испорченные часы дважды в сутки верно показывают время. Его армейская профессия? Ну, он был сержантом технической службы. Специалистом по гусеничным машинам. А если честно, то не сержантом, просто занимал должность сержанта. Не суть важно… Между прочим, у него нет никаких требований: крыша над головой, постель и пища духовная, как говорится. Возможно, какие-то карманные деньги, как это принято в кибуце… Нет, никаких знакомых у него здесь нет, кроме одного парня, замечательного, с которым он столкнулся при входе в кибуц и который так терпеливо объяснил ему, как найти дом, где живет Иолек. Имя этого парня он в данный момент запамятовал. Впрочем, тот вообще не назвал своего имени. Разумеется, разумеется, он понимает, что кибуц — это не летний лагерь отдыха. Хотя сам он никогда в летнем лагере не был. Но удар молота, как говорится, стекло разобьет вдребезги, а сталь закалит и сделает прочнее. Если ему позволено говорить прямо и откровенно, он должен сказать, что в полной мере привычен к самым суровым условиям жизни и к самому изнурительному труду. Ведь он только что закончил службу в армии. А когда он был совсем маленьким, ему пришлось жить в оккупированной Европе, под гитлеровским сапогом… Никакая работа, полагает он, не будет ему в тягость, ибо здесь каждый трудится с полной отдачей в условиях братства, равенства, свободы: ведь такова, как он понимает, суть идеологии кибуца. Короче, он с превеликой охотой возьмется за любое дело. Он не привередлив, не избалован, напротив, про него можно сказать, что он закален и готов к трудностям. Во время войны Сталин сказал русскому народу со всей возможной простотой: встанем к плечу плечо — станет нам все нипочем. И я скажу по-русски: пожалуйста. Да, товарищ Иолек, мне, конечно, известно, что нужно пройти испытательный срок. Ведь и армейская служба начинается с базы, где обучают новобранцев. Правда, это сравнение вроде сравнения безрукого с безногим, как говорится… Вы уж меня простите, я весьма сожалею, но я нечаянно уронил немного пепла на пол. Я мигом все соберу. Нет, пожалуйста, товарищ Иолек, ведь это я натряс пепел, я и должен все убрать. И подтереть лужицу, что натекла с моей промокшей одежды. Простите, вы, быть может, спешите? Я знаю, что говорил очень длинно, и теперь будет лучше, если я помолчу, потому что моя болтовня может представить меня в неверном свете. Ведь на самом деле я как раз человек молчаливый и погруженный в себя. Вы, товарищ Иолек, вправе, разумеется, выставить меня. Тысячу лет назад Барух Спиноза писал в своей «Этике» (цитирую по переводу на иврит Яакова Кляцкина): только щедростью и любовью можно завоевать душу ближнего… А дождь на улице совсем прекратился… Вы советуете мне немедленно убраться отсюда и, как говорится, попытать счастья в другом кибуце?
