Валерий Зеленогорский - Рассказы вагонной подушки
Они нашли друг друга, и теперь вентилятор всеми лопастями создает ветер, шевелящий серебряные пряди старого воина, работает неустанно, на всех режимах и скоростях. Два друга ладят, только иногда спорят из-за принадлежности Кунашира и Шикотана, но редко, не переходя на личности.
Хеппи-энд
Приходько собирался на встречу с Ксю. После долгого перерыва в четыре года они опять стали видеться довольно часто.
За четыре года после разрыва они встречались всего пару раз в год, но связи телефонной не прерывали, звонили друг другу и с разной степенью откровенности сообщали о себе.
Но несколько месяцев назад все резко поменялось, Ксюша стала робко намекать Приходько, что хочет оставить на память о нем маленького, который будет похож на него. У нее уже был ребенок от собственного мужа, но старая мечта Ксюши иметь у себя копию Приходько воспламенилась в ней с новой силой. Все четыре года она была занята: беременность и три года подъема ребенка погрузили ее в заботы, но старого она не забывала, все она делала только для того, чтобы показать Приходько, от чего он отказался. Она стирала, варила, воспитывала и каждый день говорила себе: «Вот я какая, он не верил, что я могу быть настоящей женой, а я ему докажу». И она крутилась и старалась, а оказалось, что все зря. Мужчина, которого она хладнокровно выбрала для мести, был не плохим и не хорошим, он был, делал все, что она хотела.
Ей казалось, что он даже любит ее, но ей было все равно: сама она не любила, она сразу сказала ему, что не любит, но жить будет, если его это устраивает. Он с этим согласился, надеясь, что время все расставит по своим местам.
Ксюша встала на свое и поставила мужа на его место; она его использовала во всех смыслах, он ей подходил и зарплатой, и характером, но этого оказалось мало – некого было любить.
Роман с Приходько ее испортил, он задал ей такую планку в отношениях, что любое действие своего мужчины она примеряла к Приходько, и выходило так, что щедрость мужа радует ее меньше, чем прижимистость бывшего, еженедельные цветы и пахота на даче на радость ее маме не приносили удовлетворения. «Все-таки сука этот Приходько», – часто думала Ксюша. Почему он зассал уйти от жены? И ответ вызывал только слезы и ревность к старой суке, которая встала на пути.
Боль со временем притупилась, но иногда во время их переговоров вспыхивала, и Ксюша довольно комментировала его жизнь с женой, не стесняясь в выражениях. Приходько молчал, не возражая, знал, собака, чье мясо съел: «Съел ты мою жизнь», – будто говорила она между строк, он знал свою слабость и молчал.
Но так было не всегда, пару раз Ксю и Приходько встречались совершенно спонтанно, и случалось чудо. Они соединялись в единое целое, выпивали, пели, танцевали в забытых богом кафе, сцепив руки и не сводят глаз друг с друга.
Время пролетало со свистом, и только ночь разлучала их. Хотя встреча должна была закончиться максимум через час, они об этом забывали, и радость быть рядом напрочь убивала ответственность и правила поведения в семейной жизни.
А потом Приходько не спал несколько ночей, думал обо всем, жалел себя, жалел Ксю, но…
Старая бодяга воспоминаний плелась за ним все эти годы, уже не мучила остро, как раньше, но пустота в жизни, в которой не было фейерверков, очень маяла душу.
Мертвая пустота в почти неживой душе лишала ежедневный быт хоть какой-нибудь синусоиды, где есть пики и провалы. Ровная бесконечная линия жизни, похожая на кому; вроде ты жив, а жизнь где-то далеко, и ты просто наблюдатель за тем, что происходит вокруг тебя.
В голове застряли слова, высказанные Ксю в пьяном бреду о том, что она хочет на память его копию. Эти слова ныли колючей щепкой, как в детстве рука с занозой от перил на горке.
Завести ребенка, сделать ребенка – как это возможно, он не понимал, завести можно попугайчика или хомяка, даже паук в клетке на подоконнике, купленный по какой-то минутной блажи, висит вниз головой уже пять лет, забытый и никому не нужный, не пьет, не ест, висит вверх ногами и сводит с ума. А тут ребенок, которого нужно родить и забыть о нем, и оставить на этом свете без твоего участия, ведь быть в такой ситуации полноценным отцом Приходько не мог, а донором быть для него было совсем невозможно, да и какой из него донор в его шестьдесят. Чаплин родил последнего ребенка в семьдесят шесть лет. Так он не Чаплин, а просто немолодой человек, пьющий, курящий, с хроническими болезнями, не атлет и не праведник.
Он заметил, что часто думает о ребенке, даже как-то открыл сайт о поздних детях и стал читать про негативные случаи, про снижение подвижности сперматозоидов, про гены и прочее. Читал он все это с тайным страхом, как будто подглядывал что-то запретное, но читал все больше и больше, заметил за собой, что когда идет реклама чего-нибудь про малышей, он не щелкает пультом, а внимательно разглядывает толстеньких младенцев. Их пяточки и розовые попки ему жутко нравились, а он себе нет. Вспомнил, как его товарищ, в пятьдесят лет родивший последнего ребенка, повел его в первый класс, и мальчик сказал отцу: «Папа, отойди». Девочка-соседка спросила у него: «А это твой дедушка?» – и малыш огорчился и не нашел что ей ответить. Товарищ со слезами рассказал это Приходько, а тот только рассмеялся, не понял тогда, а теперь понял, и ему стало не до смеха.
Так продолжалось целый месяц, Ксю и Приходько встречались, обсуждали, как все будет, он чаще молчал, слушал Ксюшин лепет про все это, пытался объяснить ей, что она не потянет одна двух детей, но она была легкомысленно уверена, что все будет хорошо и, может быть, Приходько полюбит маленького и придет насовсем.
Но Приходько совсем не был уверен, что так произойдет, не верил, что найдет силы принять непростое решение. Он сам твердо решил уже, что ему это не под силу, но сказать боялся, что Ксю, узнав, что он не готов, бросит его и перестанет с ним видеться.
Однажды он решился поговорить с ней о том, что думает по этому поводу.
Ксюша заболела, простуда и холодный ветер уложили ее в постель, но она убежала к нему на пару часов, ребенок был у бабушки, и Ксю была спокойна.
Они сидели в маленьком ресторанчике и пили за стойкой одни, близко-близко друг к дружке. Атмосфера была как когда-то во время краткой поездки в Испанию – в тот день они были на Сан-Себастьяне, в каком-то крутом заведении, где им морочили голову высокой кухней. Им обоим это не нравилось, они вскоре ушли и гуляли по улицам, кривым, как испанские ножи, которыми режут хамон и горло врагам. На какой-то улочке вдали от центра Ксю и Приходько вошли в бар, там царил хозяин, он был главным.
Перед Ксю и Приходько висели окорока, тут же на полке лежали огромные караваи хлеба, серые, с растрескавшейся корочкой, в корзинке горкой высились бурые помидоры, огромные, как дыни на захудалом московском рынке при колхозном строе. Пахло так, что слюни потекли.
Хозяин бара на Ксю и Приходько не взглянул – он смотрел футбол, но показалось, что прислушивается к их негромкой беседе, пытаясь понять, на каком наречии болтает эта странная пара. Потом он, видимо, понял, бросил все и стал что-то готовить.
По-прежнему, не глядя на Ксю и Приходько, стал резать окорок и хлеб – ломтями, как для бурлаков или докеров. Так же крупно нарезал помидоры, а уж потом торжественно поставил целое блюдо с этим натюрмортом перед посетителями, посыпал перцем и солью от всей души и полил маслом из какой-то бутыли, которая плавала еще с письмом от Колумба лет сто назад. Оливковое масло, не фильтрованное никакими новомодными способами, пахло всеми травами Андалузии и Гренады.
Вся эта красота вызывала бунт плоти, Приходько и Ксюша жадно впились в нее руками и зубами и стали есть и запивать домашним вином, которое хозяин наливал сам, забыв о фyтбoлe. Хозяин что-то говорил, но испанского они не знали, а он не знал английского и русского, но говорил горячо и очень смущался. В бар вошла маленькая девочка с ранцем, и стало понятно, что это внучка хозяина. Он ей сказал что-то гортанно, поцеловал в обе щеки и головку, и девочка, повернувшись к паре, на детском английском стала рассказывать, что дедушка благодарит гостей из России за то, что они во времена Франко спасли его папу в далеком городе Иванове. Хозяин помнил о русском сердце людей, которые приютили и спасли его отца, денег не взял, даже обиделся на Приходько, когда тот совал ему чаевые.
Этот вечер в Сан-Себастьяне часто выныривал из памяти в самые мрачные дни, когда кажется, что ничего хорошего не было. Так он и сверкнул лучом в темном баре в заснеженной Москве.
Ксю трещала о какой-то чепухе – своей косметичке, которая предлагает уколы для неземной красоты, и дергала Приходько за руку, показывая на своем лице, как будет хорошо – никаких морщинок у глаз и кругов под глазами.
Приходько мрачнел с каждой рюмкой, он никак не мог начать разговор о том, чего никогда не будет. Ксю, возбужденная последними событиями, не замечала его настроения, она смеялась, спрашивала его о том, чего не могла спросить, когда они были на разных берегах.
