Евгений Коротких - Черный театр лилипутов
Было время обеда. На душе скверно. Первый мой рабочий день — и ничего не могу понять. Ни одного билета не распространил, «точку» не снял, зато Витюшка был в отличном настроении.
— Левшин, мы сегодня получим по голове? — поинтересовался я.
— Лучше не думай об этом, думай, как нам с тобой умудриться пообедать копеек за пятнадцать, — весело ответил он.
Мы зашли в столовую. Ни одного человека, лишь огромные, как слоны, мухи ревели и пикировали на пустые, без единой грязной миски, столы. Астрономические цены этой столовой поражали воображение.
— Борщ, — читали мы вслух. — Ни-и черта себе!
— Да вы что, издеваетесь над рабочим человеком! — завопил Витюшка. — Для кого эта столовая? Я хочу знать, для кого эта столовая?! Здесь иностранная делегация разорится! Ты что молчишь? — зашипел он на меня.
— А что говорить? — удивился я, но тут же вздрогнул от оглушительного крика Витюшки.
— Почему в меню нет жареной рыбы! — накинулся он на кассира. — И чая? Почему, я вас спрашиваю, нет чая? — это обстоятельство возмущало его больше всего.
— Рыбу еще не поймали, — невозмутимо ухмыльнулась пышная дама с кисейными глазами. — А кофеин на таможне выпаривают, да к тому же, — зевнула она, почесав лениво за ухом, — Великий Чайный Путь на ремонте.
Упитанная дама в упор смотрела на Витюшку, и было видно, что ей тоже не терпелось повопить.
— Дайте книгу предложений! — подпрыгнули от возмущения Витюшкины усы. — Я хочу от имени рабочего класса внести предложение!
— Одному такому дали, — еле сдерживаясь, ответила кассирша, — до сих пор ждем: ни его, ни книги. Осталась только книга для жлобов. Попросить, чтобы вынесли?
Кухня готовилась к атаке. Послали за мясником, чтобы не забыл вынести книгу. Огромные черпаки возвышались над белыми колпаками.
— Так будете писать или нет? — умиленным голосом пропела пышная дама.
— Нет, не надо, спасибо, — улыбнулся я, одергивая Левшина.
— Ворье! — все же не сдержался Витюшка у выхода. Половники, как дротики, замелькали в воздухе.
Я не знаю, бывает ли что-нибудь вкуснее пирожков с прошлогодней капустой…
* * *— Надо идти в гостиницу, — сказал после обеда Левшин. — А то никакого аппетита нет без Закулисного. Сейчас начнешь постигать жизнь.
Через полчаса Витюшка позвонил Закулисному.
— Здесь такое дело, — начал было он, но в телефонной трубке послышались короткие гудки, и Левшин с выражением посмотрел на меня.
Когда мы вошли к Закулисному, все уже были в сборе. Коля сидел, закинув ногу на ногу. Горе листал какой-то журнал, Ирка с Еленой Дмитриевной хранили печать высокого молчания. Пухарчук не находил себе в кресле места, а Закулисный, в предвкушении крови, метался по номеру.
— Ну как? — участливо спросил он нас. — Поработали, ребята?
— Владимир Федорович! — замегафонил Левшин.
— Ты чего орешь! — тут же завопил Закулисный, кидаясь к нам. — Вы во сколько вышли из гостиницы?
— При чем здесь это? — не понижая голоса, уставился на него Левшин.
— А при том! — подпрыгнул Закулисный, оборачиваясь ко мне. — Евгеша, как нравится работа?
— Да… — неопределенно пожал я плечами.
— Еще бы не нравилась! Вечером — в кабаке, ночью
— бабы, в десять часов на работу выходите! Кто у лилипута бифштекс спер? — завизжал он.
— Я не брал, — отозвался я.
— А я, что ли, его брал?! — сжал кулаки Закулисный.
— Ладно у кого-то, но у лилипута! Короче, можете идти собирать чемоданы, на этом ваша работа закончилась.
Левшин не двигался с места, я, глядя на него, тоже. Первым загундосил Петя Горе.
— Левшин, — прошипел он. — Это же ты у Пухарчука бифштекс тиснул… да за это… — показал он ему свой кулачище. — Мне кажется, Евгешу можно простить, а Левшина…
— Владимир Федорович, — умоляющим голосом перебила его Елена Дмитриевна, обращаясь к сыну. — Ну последний раз, ну я прошу.
— Ну в последний раз! — пробасил Коля, иронически улыбаясь нам.
«За что хоть меня прощают-то?» — подумал я,
— Ладно… — зловеще пропыхтел Закулисный. — Пусть Левшин останется, остальные все свободны.
* * *Сусик такого вывиха Закулисному не простил.
— Как вам не стыдно, нет, как же вам не стыдно! — взмахнул он в отчаянии белоснежными манжетами. — Ай-яй-яй! Приехать и не зайти ко мне в гости… Мы же артисты, мы же братья по искусству! Владимир Федорович, вот вы скажите, неужели вы лучше меня знаете чертоозерского зрителя?
— Товарищ Сусиков! — страшно улыбаясь, жалобно вскричал Закулисный. — Да разве мог я даже подумать такое?
— Нет, право, я даже не знаю, что мне с вами теперь делать, такой конфуз… придется вам, наверно, возвратиться в Куралесинск или самим организовывать концерты.
— Куда же мы без вас? — затряс скорбно животом Закулисный. — Ведь пропадем!
— Что пропадете — это точно, — согласился товарищ Сусиков. — Да… — тяжело вздохнул он. — А как было бы славно… приехали — сразу ко мне в гости, ведь мы же одному делу служим — искусству, а теперь не знаю, не знаю, надо подумать, что с вами делать… ну ладно… приходите завтра и тоже подумайте хорошенько, в какое положение вы меня поставили. Кстати, передайте привет Яше.
— Какому Яше? — машинально спросил Закулисный, еще не придя в себя.
— Что? Что!
* * *О чем думал хорошенько Закулисный — я не знаю, но через два дня мы были вновь у Эдуарда Ивановича Ста-канникова. Теперь в договоре с Чертоозерской филармонией стояла маленькая закорючка товарища Сусикова.
Увидев нас, секретарша всплеснула руками.
— Куда же вы пропали, товарищи артисты? А мы вас ждем, ждем, прошу вас, проходите.
— Это не мы пропали, это вы от нас чуть не пропали, — в тон ей расплылся Витюшка.
Стаканников, узрев нас, взлетел над столом от счастья.
— Товарищ Сусиков, — замотал он черноволосой головой, млея от удовольствия, еще не в силах поверить до конца, что видит нас, — мне… сам, лично, позвонил сейчас. Чем могу быть полезен?
— Э… э… — пошевелил пальцами рук Витюшка, чуть сморщив нос. — Как вас там… запамятовал…
— Эдуард Иванович, — сладко растекся директор. — Слушаю…
— Э… Энди… — еле переплюнул через губу Левшин, разваливаясь в кресле. — Нам нужен художник, он сделает рекламу, нужен электрик, чтобы подсказал, что куда подключается, контролер и уборщица.
— Будет! — отчеканил Стаканников.
Они заключили договор, вписав туда все пункты.
— Чуть не забыл! — вскочил Левшин. — Надеюсь, у вас зал без окон?
— Как без окон?
— Нам нужно, чтобы в помещении была абсолютная темнота, бывают залы, где днем светло, а у нас ведь «черный кабинет», сами понимаете…
— У меня, как в могиле! — погрозил неведомо кому кулаком Эдуард Иванович. — Тьма такая — кричать приходится, чтобы вывели со сцены.
— Кассир, — довольно хмыкнул Левшин, когда мы распрощались с директором. — Ты в свою работу врубаешься или нет? Завтра работать будешь один… Ты учись, парень, учись! Администратор должен быть или клоуном, или иметь такую внешность, чтобы люди, забыв о сберкассах и кубышках, умоляли его взять на хранение той сбережения. Нам с тобой сберкнижку никто не доверит, значит, остается — быть клоуном. Когда ты заставишь человека улыбнуться, будь уверен — он уже от тебя никуда не денется, и ты ему втер билет на свой изумительный спектакль.
— Левшин, неужели то, что ты рассказывал Стаканникову, рассказываешь и в школах? Какие у нас черные лилипуты? У нас всего один Женек…
— Если людям нравится быть дураками — они ими остаются, лишь бы только не признаваться в этом самим себе. Слушай и запоминай, — повернулся резко Витюшка ко мне и серьезно посмотрел в глаза. — То, что мы с тобой взяли «точку», даже началом работы не назовешь… это может сделать каждый дурак, в том числе и ты. Сусик сидит на «кустах», ему дали в лапу, он дал зеленую улицу. А дальше?
— Дальше билеты раскидать…
— Вот, — кивнул он головой, — здесь и начинается настоящая работа, здесь тебе никто не поможет: ни Сусик, ни министерство, ни управление культурой, хотя управление культурой может приказать директорам школ, а те учителям, но из этого, как правило, ни черта не выходит. Учителя откажутся вести школьников по рублю, просто скажут, что те не принесли деньги, — а так и будет! Ты должен не просто уговорить учителей, а убедить, что театр нашего несравненного Закулисного — лучший в Союзе, в мире и во всей Солнечной системе, чтобы они тебе не просто поверили, но бегали за каждым школяром, выколачивая из него рубль, потом принесли и отдали его дорогому Владимиру Федоровичу. Всего тебе не расскажешь. Когда тебя будут бить разъяренные учителя и ты будешь твердить, что Пухарчук не школьник из седьмого класса, а самый настоящий лилипут, что их не надули и что театр Закулисного действительно лучший из лучших, второго такого не найдешь ни на одном земном шаре, — только тогда ты можешь считать себя наполовину созревшим администратором. Ты думаешь, я администратор?
