Олег Ермаков - Иван-чай-сутра
Они двинулись дальше по глубокой черной дороге, осененной кронами дубов и лип, орешника. Воронийлес был стар, темен, угрюм и вместе с тем как-то причудлив благодаря изогнутым сучьям дубов, светлым прутьям бересклета, резным кронам кленов, плантациям ландышей, зарослям ежевики, малины, кустикам черники во мху и кривым дорогам, перегороженным там и сям упавшими стволами. И, глядя в спину товарищу, Алекс размышлял над сказанным и наконец, признался, что ума-то у него, наверное, хватает, а вдохновения — нет. А Мировая линия, как он понял, существует для вдохновенных.
* * *«Вообще, уже сама по себе карта древнее письменности. У эскимосов Северной Америки, микронезийцев Океании, например, не было письменности, а карты имелись. Так что, рисуя карту, уже входишь в слои прошлого. В этом уже что-то ритуальное. Карта — наша дверь. Куда она ведет? В протокарту — Местность, отмеченную различными знаками, можно их назвать протознаками. А протознаки должны сложиться в протослова? Дальше. Ты следишь за моей мыслью, Анцифер? Язык отражает сознание. Значит? Слова вводят в сознание, а протослова? Протослова и протознаки должны привести к источнику — протосознанию. К этому странному выводу, Анцифер, меня подтолкнуло одно интервью, дочки Бехтерева. Она, академик, между прочим, говорит о том, что раскрыть загадку сознания, исходя лишь из деятельности структур мозга, нельзя, что есть еще какие-то протоструктуры реальности. То есть фактически, утверждает, что в природе есть источники сознания. Ну и я подумал сразу, почему бы не открыть их у нас, в КСР-63? Однажды наткнуться, как мы наткнулись на родник, давший номенклатуру нашей карты. Ведь Местность видит нас? Или это только кажется? И Муравьиная ждет. Банальный антропоморфизм? Или связь с протоструктурой реальности? Местностью? КСР-63? Не такой грандиозной, как Солярис. Все-таки Солярис был далеко, высоко. Тогда как на самом деле, это где-то рядом. Вот среди берез, на холме, в иван-чае, под облаком, в ручье. Мне кажется, что мы должны попрактиковать одиночество, чтобы лучше расслышать не только речь органических масс, по Заболоцкому, но и пение косной материи — камней, глины, солнца. Успеешь ли ты весной, до армии? Попробуй. И фиксируй свои впечатления. А я отправлюсь летом. Сдается, нам с тобой повезло обрести эту Местность и затеять неслабый эксперимент. Не обращай внимания на некоторую смутность моих умозаключений и свои сомнения. Лучше обратись к арабам. У них Маджнун говорит, что кто-то удивлялся его страсти к Лейле, ведь в ней, дескать, нет ничего прекрасного: птичий рот, маленькие глазки и т. д. Маджнун над ними посмеялся и ответил, что это они жалкие слепцы, неспособные постичь истинную красоту Лейлы. А он ее видит. Надеюсь, этот восточный пример будет более понятен и убедителен для твоих татарских ушей, Алекс Анцифер», — писал Егор из Питера.
Но весной выйти в одиночный поход Алекс не успел, его призвали в начале апреля. Плескачевского — осенью 94, за месяц до начала Чеченской войны. И в августе, после практики в Новгороде, где он работал в качестве геодезиста в археологической экспедиции РАН, Егор сумел побывать в КСР-63. Отчет об этом походе Алекс уже читал урывками в армии: то в курилке, то в бытовой комнате. В новой реальности муштры, оплеух, скверной кормежки и бессонных ночей, дежурств по кухне послание Рыжего Егора было похоже на сообщение с космического корабля.
Коротко стриженый Алекс читал, беззвучно шевеля губами, и не мог совместить себя со всем тем, что скрывалось за номенклатурой «КСР-63». Номенклатура расшифровывалась так: Край Святого Родника, следующая по счету земля в древнем перечне 62 счастливых земель. В буквах и цифрах пульсировали шифровальные огни на Пирамиде, шелестел череп Муравьиной. Буквы прядали заячьими ушами косуль, пасущихся ранним октябрьским утром среди синих от инея трав. Чернели крылами ворона. Пикировали ласточками над обрывами Дан Апра. И краснели руинами церкви среди столетних лип и кленов Славажского Николы. И Белый Лес над излучиной Лимны слепил сквозь них белизной.
Егор писал, что в путь он отправился с минимумом продуктов и вещей, рюкзак весил не больше десяти килограммов. Еще на подступах к Муравьинойон попал в ливень, чему обрадовался, как очистительному душу. Снял рюкзак, укутал его куском целлофана и стоял под дождем, мок вместе с деревьями, травами; а когда двинулся дальше, наткнулся на темно-рыжую косулю, щипавшую траву и не обращавшую на него внимания. Это его вдохновило. Правда, косуля, расслышав в шуме дождя, шаги, пустилась прыжками наутек. Вместо палатки у Егора был целлофановый тент с приклеенными растяжками из шнурков и марлевый полог, так что он мог видеть ночь. Этот миг под дождем сразу сблизил его со всем сущим, как заявлял в письме Егор. Он и не думал, что начало похода будет таким удачным, хотя и не любитель сырости и всяких вод. Утром на конек его тента прилетели синицы, и он смотрел на них, слушал. У синиц прозрачные мелодичные голоса. Они всегда бодрят. В дождь обещают солнце, весну — в стужу. Но на этот раз их прогнозы не сбывались, дождь не прекратился ни утром, ни днем, и Егор вынужден был провести на Муравьиной еще ночь. Дождь немного утих лишь на следующее утро, и он наконец смог напиться горячего чая. С Муравьиной он оглядывал горизонты: нижний небесный чин нес воду. Холмы и рощи тонули в пелене и темно-синих космах дождей. Но Егор опять же нашел причину для радости: этот сырой и унылый вид вдруг показался ему старым, как страница летописи, где Нестор повествует о кривичах и радимичах. И, собрав эфемерный лагерь, он дождался бреши в стене воды и начал свое последнее путешествие.
Он побывал под Карлик-Дубом на высоком берегу ручья Городец; на холме, названном Арйана Вэджа, обширном, как темя глобуса, кружащемся в просторе среди рощ, туч и выгнутых спин со щетиной Вепрей; перешел Лимну и двинулся по Линии руин (так они, в конце концов, ее назвали, верхнюю границу, наткнувшись на фундамент и аллею в одном месте и на полуразрушенную церковь в Славажском Николе). Название предложил Егор, его вдруг осенило. А Славажский Никола — название более позднее, его открыл уже Алекс, став владельцем топографической карты области 1876 года, а в те времена это высокое место они называли Красным Коршуном, заметив в первый приход туда, эту редкую птицу, сидящую на старой вишне.
Славажский Никола необычное место, Егор провел там три дня над глубокой долиной, в одичавших садах, не в силах почему-то сразу уйти. «Я чувствовал, — писал он, — как меня напитывают токи прошлого. В аллеях я подозревал руку и мысль моего деда. Под дождем там носились дрозды, сойки. Это поистине птичье место. А ночью из долины поднимаются кабаны, неумолимые, как гунны, рыть жирную землю, жрать падалицу. Но этот Третий Рим давно пал. И я, потомок разрушителей, сидел там, палил костер из старых вишен, — хорошо горят. Мне по душе запустение! Я присягаю новому царю, Зеленому Грабору. Присягни и ты, Анцифер. Он все устраивает там лучшим образом. И у него уже служат паны бобры, вепри, лоси, вороны и прочие. А тоска по цивилизации барских усадеб, — от нее легко избавиться, почитав Хлебникова (не Бунина!). Но под рукой, как ты догадываешься, у меня не было ничего. Мы же раз и навсегда условились свести к минимуму все, что искажает дух КСР-63: транзистор, книжки. И по этой причине тоска все-таки меня одолевала. Граборские гены? Да, мне очень хотелось бы оказаться подмастерьем у деда Иллариона и в этом качестве проснуться вдруг в селе (как оно называлось? даже у отца с теткой не могу выяснить, по деревенским меркам, это уже далекое село) и увидеть, как все здесь было. Но больше всего, признаюсь, мне хотелось бы встретить одну женщину, молодую женщину. На второй дождливый вечер там, под березами, на Ладони (ты помнишь это ровное местечко прямо над долиной) я услышал ее голос. Высокий сильный голос, поющий в кронах аллеи. Начались глюки? Возможно. Но говорят, что всякое сильное место имеет свой голос. Голос любого ландшафта — голоса преобладающих там птиц. Преобладающим голосом того места был почему-то печальный и высокий женский, вот и все, что я могу заметить. Явилось ли это звуковой проекцией каких-то моих помыслов? Жаль, что тебя не было рядом, чтобы точно ответить на этот вопрос. Я не мог уйти оттуда. Ветер трепал мой тент на Ладони, сквозь меня проносились сны — стаи снов. Не собираюсь навязывать тебе ни одного, ведь сон еще никогда и никому не удалось передать, ни величайшим литераторам, ни художникам, ни философам, ни визионерам, в лучшем случае они предлагали перья сна, чешуинки и какие-то размытые пятна (и меня это радует). Из-за долины и леса накатывали все новые тучи. Однажды я проснулся ночью и вдруг заметил багровый огонь в дальнем конце долины. Подумал, что померещилось, повернулся на другой бок. Проснувшись в очередной раз, поискал глазами и снова увидел этот огонь. Целлофан, залитый дождем, все искажал, и я высунулся наружу. Это была багровая звезда. Низко она висела над долиной. И в тот же миг послышался заунывный гнусавый крик. Коршун, это он где-то летал над долиной. И небеса снова сомкнулись, посыпался дождь.
