Александр Чаковский - Нюрнбергские призраки (книга вторая)
"Да, — подумал Рихард, — сначала, конечно, надо закусить и выпить пару кружек пива…" Сколько раз отец в Аргентине мечтательно вспоминал о баварском пиве!
В ресторане они провели не менее часа. Наконец Клаус встал и сказал:
— Значит, давай решим так: сегодня — тут уж ничего не поделаешь — ты будешь предоставлен самому себе. Прими душ, побрейся, поваляйся на диване, почитай газеты — кстати, киоск в двух шагах от твоего пансионата. И ложись спать пораньше. А завтра будь готов к девяти часам. Я за тобой заеду".
— И куда мы направимся? — нетерпеливо перебил его Рихард.
— Не торопись с вопросами. Всему свое время. А теперь я провожу тебя домой. Нет, нет, не возражай! Доведу до двери твоей комнаты.
На прощание они обменялись крепким рукопожатием, а потом — нацистским приветствием. Клаус ушел. Рихард остался один. Он открыл свои чемоданы, вынул вещи, аккуратно разместил их в шкафу. Потом стал раздеваться, предварительно вынув из карманов паспорт, деньги, чековую книжку, блокнот, письма Клауса. Взгляд Рихарда невольно скользнул по записи, сделанной на одном из конвертов. Это был адрес Герды: Хартманнштрассе, 88. И номер телефона
Сердце его учащенно забилось. Но он тут же сказал себе: "Забудь! С этим покончено. Ты получил приказ". В голове его мелькнула мысль: разорвать конверт и выбросить в мусорную корзину.
Он зажал конверт между пальцами и уже готов был сделать резкое движение, чтобы разорвать его, но на какое-то мгновение задержался. И подумал: "Нет, я все-таки оставлю конверт у себя. Но никогда больше не взгляну на него. Пусть это будет моим первым испытанием на родной земле. Испытанием на выдержку, на готовность беспрекословно подчиняться приказам…"
Приняв душ, Рихард после недолгих колебаний остановил свой выбор на темно-сером костюме в едва заметную красную полоску. Но сначала он не торопясь побрился, а потом надел голубую сорочку, темно-синий галстук. Потом взглянул на часы, которые отец подарил ему незадолго до отъезда, и увидел, что они показывают двадцать минут шестого.
— Что же мне теперь делать? — подумал Рихард. И вспомнил: — Ах, да, надо пойти купить газеты".
Он разложил по карманам документы и деньги, запер дверь ключом, на котором была выгравирована цифра «28», и спустился на первый этаж.
Положив ключ на стойку портье, спросил:
— Газетный киоск, кажется, за углом налево?
— Яволь, майн герр! — ответил портье и, взяв ключ, добавил: — Данке шен!
Рихард направился к двери, но вдруг остановился и, вернувшись к стойке, спросил:
— Скажите, пожалуйста, а нет ли здесь поблизости какой-нибудь читальни?
— Если вы хотите просмотреть подшивки газет или журналов, — услужливо ответил портье, — то для этого вам даже не надо выходить на улицу. Пожалуйста, по лестнице вниз! Там разложены подшивки…
И он указал на узкую винтообразную лестницу, на которую Рихард раньше не обратил внимания.
"Свежие газеты я просмотрел еще в самолете, — подумал он, — а вот почитать более ранние было бы любопытно…"
Рихард спустился вниз по лестнице и вошел в довольно большую комнату, где стояли три длинных стола. На них аккуратными стопками лежали газеты и журналы. В комнате никого не было.
Он вытащил номер «Штерна», перевернул несколько страниц, и ему сразу же бросилась в глаза фамилия канцлера Кизингера.
"Интересно, как его тут жалуют", — подумал Рихард и погрузился в чтение.
"Курт Георг Кизингер, бундесканцлер, за свое нацистское прошлое подвергся нападкам со стороны писателя Генриха Белля, — сообщал «Штерн». — В статье, опубликованной на страницах газеты «Цайт», Белль писал: "Она (моя мать) укрепила меня в ненависти к проклятым нацистам — в особенности к той их разновидности, к которой принадлежит господин доктор Кизингер: холеные нацистские бюргеры, которые не пачкают себе ни пальцы, ни жилетки и которые после 1945 года продолжают разгуливать с полным бесстыдством".
"Ничего себе демократия!" — подумал Рихард, невольно покрутив головой.
В «Шпигеле» было напечатано интервью с Адольфом фон Тадденом. На вопрос журналиста, поинтересовавшегося его реакцией на ругань по адресу НДП, которую допускает в своих речах кое-кто из людей, близких к правительству, Тадден ответил, что "против его партии ничего реального предпринять нельзя".
— Герр Альбиг! — раздался вдруг чей-то голос. Вздрогнув от неожиданности, Рихард повернул голову и увидел портье, стоящего на пороге.
— Герр Альбиг, — повторил он, — вас просят к телефону.
Рихард не сразу понял, кто ему мог позвонить. Потом сообразил: "Клаус! Конечно, это Клаус! Кто, кроме него, знает мой адрес и номер телефона?"
— Господин, который желает с вами поговорить, — продолжал портье, — сказал, что уже несколько раз звонил вам, но никто не ответил. А я вспомнил, что вы спрашивали про читальню, и решил…
— Иду! — воскликнул Рихард. — Откуда можно говорить? Подняться к себе в комнату?
— Нет, нет, герр Альбиг, не утруждайте себя! Телефон у меня на стойке. Прошу вас! — С этими словами портье повернулся и стал подниматься по лестнице.
На дальнем краю стойки Рихард увидел телефон. Взяв трубку, он сказал:
— Алло! Альбиг слушает.
— Здравствуй, мой юный друг! — раздался в трубке незнакомый голос. — Как долетел, как устроился?
— Простите, с кем я говорю? — в полном недоумении спросил Рихард.
— Это Арчибальд Гамильтон. Разве отец ничего не говорил тебе обо мне?
"Да, да, — вспомнил Рихард, — перед моим отъездом отец действительно назвал имя какого-то американца — кажется, Гамильтона, с которым он был знаком в сороковые годы".
"Наверное, какой-нибудь старикашка! На кой черт он мне нужен?" — подумал тогда Рихард.
— Что же ты умолк? — снова раздался голос, и только теперь Рихард уловил едва заметный иностранный акцент.
— Я слушаю вас, — торопливо ответил он, еще не решив, как обращаться к американцу, "герр Гамильтон" или "мистер Гамильтон". — Отец говорил мне о вас. Спасибо, что позвонили. Но откуда вы узнали мой номер? Ведь я только сегодня приехал.
— Интуиция! — словно избегая прямого ответа на этот вопрос, сказал Гамильтон. — Так вот, прежде всего запиши мой номер телефона…
— Минуту! — прервал его Рихард. — Я только возьму записную книжку.
Портье, стоявший в двух-трех шагах от телефона, услужливо протянул Рихарду листок бумаги и шариковую ручку.
— Слушаю вас, мистер Гамильтон!
— Два-два-восемь-шестъ-пять-девять, — четко произнес Гамильтон, а Рихард, записывая, подумал: "Чисто американская манера называть каждую цифру отдельно!"
— Спасибо, мистер Гамильтон, — сказал он, записав номер и возвращая ручку портье. — Я вам обязательно позвоню.
— Это не деловой разговор, — проговорил Гамильтон с оттенком недовольства в голосе. — Нам надо встретиться. Скажем, завтра.
"Но ведь завтра ко мне приедет Клаус, а я не знаю, какие у него планы", — подумал Рихард.
— Да, — промямлил Рихард, — но один мой аргентинский знакомый… завтра".
Он не решился упомянуть имя Клауса. Однако Гамильтон сам назвал его имя.
— Ничего с твоим Клаусом не случится! — сказал он. — Ну, ладно. Жду тебя послезавтра в семнадцать ноль-ноль. Машина — черный «мерседес» — будет у твоего пансионата в шестнадцать сорок пять. А пока до свидания. — И он положил трубку.
"ТОЛЬКО СПОРТ!"
На другой день, в начале девятого, Рихард спустился в буфет, сел за свободный столик и попросил подошедшую официантку принести ему омлет, булочку, вишневый джем и какао.
Без пяти девять он уже был наверху, в своей комнате, — Клаус обещал приехать к девяти утра. Ровно в девять в дверь постучали.
— Войдите! — громко сказал Рихард. Дверь открылась. На пороге стоял Клаус.
— Рад видеть тебя, — сказал он, протягивая обе руки навстречу Рихарду. Они обнялись. — Ты уже поел?
— Все в порядке, — ответил Рихард и добавил шутливым тоном: — Готов к бою!
— Не терпится? Должен тебя разочаровать: сегодня бой не предвидится. Мы лишь кое-что посмотрим. Поедем в военно-спортивное общество.
— В Буэнос-Айресе ты видел, как занимается такой кружок, и сказал мне тогда: "Легко размахивать оружием за десять тысяч километров от врага". Я запомнил эти слова… А заниматься гимнастикой под носом у врага, по-твоему, намного лучше?
— Любая армия занимается боевой подготовкой, — поучительно произнес Клаус. — Поехали!
Они уселись в машину Клауса, быстро миновали окраины города, выехали на шоссе, потом свернули на какую-то лесную просеку. Здесь в отличие от шоссе не было никакого движения — казалось, их машина была единственной.
Чем дальше, тем хуже становилась эта проселочная дорога, петлявшая в лесу. Машину изрядно потряхивало на рытвинах. Откуда-то донеслось эхо глухих выстрелов.
