Жозе Сарамаго - Странствие слона
День вставал мглистый и пасмурный, никто, однако, не потерялся, все нашли в тумане, густом, как суп, сваренный из одной картошки, путь к церкви, как прежде находили путь к лагерю путешественников, которых потом развели к себе по домам на постой. Собрались все до единого, начиная с сидящего на руках у матери ребятеночка в самом что ни на есть нежном возрасте и кончая самым старым стариком изо всех, кто способен был вообще передвигаться на своих на двоих, да и то — с помощью палки, исполняющей роль ноги третьей и добавочной. И слава богу, что человек — не сороконожка, которой бы в старости понадобилась чертова уйма посохов, и, стало быть, опять в очередной раз сказалось преимущество рода людского, ибо представителям его хватает трех ног, если, конечно, не брать в расчет более тяжелых случаев, когда означенные подпорки, сменив название, именуются уже костылями. Таковых, божьим промыслом, обо всех нас пекущемся, в деревне не обнаружилось. Колонна двигалась довольно твердым шагом, из слабости своей сделав силу, и готова была беззаветным героизмом своим вписать новую страницу в анналы деревни, которым, впрочем, нечего будет предложить особенно интересного эрудированным потомкам, всего-то — родились, работали, скончались. Женщины — едва ли не все — перебирали четки и бормотали молитвы, для того, быть может, чтобы укрепить дух пастыря, шедшего впереди с кропилом и кропильницей. По причине сильного тумана путешественники не разбрелись, что было бы естественно, а малыми кучками ожидали рассвета, военные же, как люди более привычные к ранним подъемам, уже седлали коней. И когда из густой картофельной жижи стали выныривать селяне, люди, приставленные к слону, инстинктивно двинулись им навстречу, имея кавалеристов в авангарде, как тем и положено по долгу службы. Сблизившись на расстояние голосовой связи, падре остановился, поднял руку в знак того, что пришел с миром, поздоровался и спросил: А где слон, мы желаем видеть его. Сержант, сочтя и вопрос и заявление вполне основательными, отвечал: А вон там, за теми деревьями, только сперва надо вам будет поговорить с нашим командиром и с погонщиком. С кем. Ну, с тем, кто едет сверху. Сверху чего. Сверху слона, чего ж еще. То есть это слово значит — тот, кто сидит сверху. Что значит, не знаю, а знаю только, что сидит сверху. Беседа, грозившая пойти по новому и бесконечному кругу, была прервана появлением взводного и субхро, чье любопытство было возбуждено тем, что в тумане, который, кстати, стал уже редеть и рассеиваться, они разглядели две противостоящие друг другу рати. Вот и наш командир, сказал сержант, довольный, что можно прекратить затянувшийся и поднадоевший разговор. Взводный сказал: Доброе утро всем, а потом спросил: Чем могу служить. Мы хотели бы видеть слона. Выбрали не очень удачное время, вмешался погонщик, он, как проснется, всегда не в духе. На это падре ответил так: Помимо того, что вместе с паствой моей хотел бы взглянуть на него, желаю еще и пожелать ему счастливого пути и благословить его, для чего я и принес, как видите, святую воду и кропило. Очень удачная мысль, одобрил взводный, до сих пор ни один из священников, встречавшихся нам на пути, не изъявлял намерения благословить соломона. Кто такой этот соломон, осведомился падре. Слона зовут соломоном, отвечал погонщик. Нехорошо, мне кажется, нарекать животное человеческим именем, животные ведь не люди, да и люди, согласитесь,— не животные. Я не уверен в этом, сказал погонщик, несколько уже раздосадованный словесной прей. В том-то и состоит разница меж тем, кто учился, и тем, кто познаний не приобрел, с достойной всяческого порицания надменностью молвил на это падре. И, повернувшись ко взводному, спросил: Ваша милость позволит мне исполнить мой пастырский долг. Да с моей стороны возражений нет, падре, однако слон подчиняется не мне, а своему погонщику. В этот момент оный погонщик субхро, вместо того чтобы дождаться, пока падре обратит к нему свои речи, подозрительно ласковым тоном сказал: Соломон в полнейшем вашем распоряжении. Ну-с, теперь пришло время уведомить читателя, что есть тут два персонажа, никакого доверия не заслуживающие. Во-первых и в самых главных, это его преподобие, который вопреки собственным словам воду принес вовсе не святую, но самую обычную, колодезную, налитую из кухонного кувшина и не прошедшую ни в реальном плане, ни в символическом никакого освящения. А во- вторых, это наш погонщик субхро, который не только ожидает, что произойдет нечто, но еще и возносит молитвы богу ганеше, чтобы произошло непременно. Близко не подходите, предупредил взводный, в нем росту три метра, а весит он тонны четыре, если не больше. Не думаю, чтобы он был опасней зверя левиафана, а ведь святая римская апостольская церковь, служителем коей являюсь я, и его себе подчинила. Мое дело — предуведомить, сказал взводный, по опыту человека военного знающий, что такое бравада и сколь пагубны порой оказываются едва ли не все ее последствия. Падре окунул кропило в воду, сделал три шага вперед и окропил голову слона, пробормотав одновременно с этим несколько слов, которые, по всей видимости, были латинскими и оттого остались совершенно невнятны для всех, включая и наиболее просвещенную часть аудитории, скуднейшую, прямо надо сказать, крайне немногочисленную часть, представленную исключительно взводным, который однажды, ударившись в мистицизм — не больно, впрочем, да и зажило само собой,— отучился по этой причине несколько лет в семинарии. Преподобный меж тем продолжал свои труды, постепенно приближаясь к другой оконечности соломонова тела, причем чем ближе он оказывался к ней, тем жарче становились молитвы, возносимые погонщиком богу ганеше, и тем непреложней делалась осенившая взводного догадка, что и слова и движения падре взяты из руководства по экзорцизму, как если бы несчастный слон был обуян каким-нибудь бесом. Да он спятил, подумал взводный, и не успел он еще додумать эту мысль до конца, как сам падре очутился на земле, кропило полетело в одну сторону, кропильница — в другую, вода же разлилась. Паства устремилась было на помощь пастырю своему, но солдаты во избежание давки и сумятицы преградили ей путь и, если вдуматься, поступили совершенно правильно, потому что падре в тот же миг, хоть и с помощью кого-то из самых дюжих, уже тщился подняться, потирая чувствительно зашибленную корму в правой ее части, однако же по всем приметам и признакам ничего себе не сломав, что в рассуждении преклонных его лет и общей хилости сложения можно расценить едва ли не как самое истинное чудо, свершенное на земле святой нашей заступницей. А то, что произошло на самом деле и побудительной причины чего мы никогда не узнаем, прибавив ее к числу иных необъяснимых тайн, заключается в следующем: слон соломон буквально за пядь до цели, преследуемой его задней ногой, что уже начала совершать акт ужасающего лягания, внезапно придержал размах и смягчил удар, благодаря чему поражающий эффект оказался не сильней, чем от простого пинка — пусть сильного, но не злобного, и тем более — не имеющего намерения причинить смерть. Падре, не обладая, как, впрочем, и мы, этими важными сведениями, ограничился лишь пресной сентенцией: Божья кара, это мне божья кара. И с того дня, стоило лишь в его присутствии заговорить о слонах, а случалось это часто, ибо без конца поминали бесчисленные очевидцы случившееся в то утро, пасмурное и туманное, неизменно отвечал преподобный отец, что слоны, кажущиеся на вид существами необыкновенно грубыми, на самом деле столь умны, что не только владеют начатками латыни, но и способны отличить святую воду от воды не святой. Хромая, он позволил увести себя и усадить в черного дерева и дивной работы кресло с инкрустациями, которое четверо самых трепетных служек вынесли из церкви. Когда паства двинется обратным путем в деревню, нас с вами здесь уже не будет. Диспут предстоит яростный, ибо чего иного и ждать от людей, не истязающих свой разум упражнениями и готовых сцепиться по любому малозначащему поводу, даже если речь пойдет о столь богоугодном деле, как — как доставить падре домой и уложить в постель. Сам же он едва ли будет подспорьем в улаживании спора, поскольку впадет в некое оцепенение, которое сильно озаботит всех присутствующих — всех, кроме местной знахарки: Успокойтесь, молвит она, нет признаков близкой кончины, имеющей наступить сегодня или завтра, да и вообще нет ничего такого, с чем нельзя было бы справиться, растерев как следует пострадавшие члены да напоив болящего отваром целебных трав, чтобы очистить кровь и не дать ей загнить, а вы не ссорьтесь, прекращайте распрю, пока не проломили сколько-то голов, и несите преподобного домой, сменяя друг друга через каждые полсотни шагов. И права она оказалась.
А караван, состоящий из людей, лошадей, волов и слона, совершенно скрылся в тумане, и уже нельзя различить в нем даже протяженное пятно неопределенных очертаний, в которое превратились они все. И нам придется нагонять его бегом. По счастью, мы не слишком замешкались, наблюдая за горячим спором прихожан, и едва ли слон мог уйти далеко. Когда видимость хорошая или когда туман не до такой степени напоминает пюре, довольно было бы идти по глубоким следам, оставленным тяжелыми тележными колесами на рыхлой земле, но сегодня, сейчас, даже если поведешь носом вдоль самой дороги — не сумеешь определить, что здесь проходили люди. Да и не только люди, но и, как было уже сказано, животные, вьючные и иные, а особенно зверь семейства хоботных, известный при португальском дворе под именем соломона, зверь, чьи ноги оставляют на почве почти безупречные окружности — отпечатки, которые могли бы принадлежать какому-нибудь динозавру круглолапому, если таковые водились когда-либо. А если уж мы завели речь о животных, кажется делом странным и невозможным, что никто в Лиссабоне не додумался послать с экспедицией двух-трех собак. Собака ведь — оберегатель жизни, определитель курса, этакая четвероногая буссоль. Довольно только сказать ей: Ищи, и вот пять минут еще не минут, как вернется она, виляя хвостом, сияя глазами от счастья. Ветра нет, но кажется, что пелена тумана колышется медленно завивающимися вихрями, будто сам борей самолично, собственной персоной дует на нее с самого что ни на есть крайнего севера, из страны вечных льдов. Признаем, впрочем, есть и кое-что нехорошее, а именно — что в столь деликатной ситуации, как эта, кто-то взялся наводить лоск на прозу с целью получить несколько поэтических отблесков, но без единого проблеска оригинальности. К этому часу путники уже со всей определенностью обнаружили отсутствие одного из своих сотоварищей, и двое других добровольно вызвались вернуться и спасти потерпевшего кораблекрушение, и это по всем статьям заслуживало бы благодарности, если бы не слава недотепы, которая отныне и до гробовой доски будет сопровождать несчастного. Нет, сами посудите, рек общий глас, вот он сидит там да ждет, когда его явятся спасать, ни стыда, ни совести. А тот и правда сидел, но сейчас уже поднялся и отважно сделал первый шаг — с правой, разумеется, ноги, чтобы отогнать каверзы судьбы и ее могущественных союзников, удачи и случая,— но левая отчего-то замешкалась, да и неудивительно, оттого что земля исчезла, совсем скрылась, словно нахлынула новая приливная волна тумана. Третий же шаг он и вовсе не смог сделать, как и различить собственные свои руки, вытянутые вперед, будто для того, чтобы не расквасить нос о внезапно возникшую дверь. В этот миг посетила его еще одна мысль — о том, что дорога-то имеет изгибы, поворачивает то в одну сторону, то в другую, им же избранный курс, идя по прямой линии, в конце концов заведет его в какую-нибудь пустыню, где в скорой гибели своей, гибели души и тела, можно будет не сомневаться. А когда настанет этот великий миг, не окажется рядом даже собаки, чтобы осушить ему слезы. Он подумал было, не вернуться ли в деревню, не дождаться ли там, пока туман рассеется сам собой, но, окончательно утеряв ориентиры, утратив понятие о сторонах света, словно оказавшись и вовсе в каком-то внешнем надземном и совершенно неведомом пространстве, не нашел ничего лучше, как снова сесть на землю и ждать, когда судьба, случай, удача, все они вместе или каждый порознь приведут самоотверженных добровольцев на тот крошечный клочок земли, где, как на необитаемом острове, находится он безо всяких средств связи. А еще точней — затерянный, как иголка в стогу сена. С этой мыслью он спустя три минуты и уснул. Человек странное все же существо — в равной степени способен он и лишиться чуть не навсегда сна из-за какого-то совсем уж малозначащего пустяка, и накануне битвы дрыхнуть без задних, как говорится, ног. Вот именно. Да, сон, сковавший бедолагу, длился бы, может быть, и доныне, если бы вдруг где-то в тумане, а где именно — неведомо, слон соломон не испустил трубный рев, громоподобные отзвуки коего наверняка дошли до самых берегов ганга. Разбуженный им столь резко, человек не мог сразу понять, где именно находится источник звука, решивший спасти его от гибельного переохлаждения или кое от чего еще, пожалуй, похуже, потому что здесь водятся волки, и человеку, если он один и безоружен, не отбиться от стаи, да и с отдельным представителем породы не справиться. Второй призыв соломона был еще мощнее первого и начинался с каких-то глуховатых перекатов, рождающихся в глубинах глотки и подобных рокоту барабанов, а затем немедленно сменялся синкопированным трубным звуком. А человек уже рассекал туман, как всадник, скачущий в атаку с копьем наперевес, и молил про себя: Ну, еще раз, соломон, пожалуйста, еще раз. И соломон внял просьбе и затрубил снова, теперь уже потише, как бы подтверждая, потому что отставший, ныне уже переставший быть таковым, видел уже интендантский воз, хоть и не мог различать подробности, люди и предметы расплывались как пятна, как кляксы, а нас сейчас осенила очередная и еще более беспокойная мысль — а что, если этот туман из тех, которые разъедают кожу людей, коней и самого слона, хоть она на удивление твердая, такой толщины и плотности, что даже тигриный клык ее не берет, а ведь туманы — они разные бывают, настанет день, раздастся крик: Газы, и горе тому, кто не успеет натянуть на голову туго пригнанную резину. У солдата, который проходит мимо с конем в поводу, отставший спрашивает, вернулись ли уже добровольцы, завершив операцию спасения и вызволения, солдат же в ответ глядит недоверчиво, будто перед ним провокатор, а их и в шестнадцатом веке хватало, достаточно справиться в архивах инквизиции, и говорит сухо и неприязненно: Что это тебе в голову-то взбрело, никто и не думал даже вызывать добровольцев, при таком тумане сделать можно только то, что мы и сделали,— сбились в кучу и ждем, пока он не рассеется сам собой, и опять же вызывать добровольцев — не вполне свойственно взводному, он обычно ограничивается тем лишь, что говорит: Ты, ты, ты, ты старший, налево кругом марш, или что-то в таком роде: Герои, герои, либо все станем героями, либо никто. И, давая понять еще яснее, что желает прекратить этот разговор, солдат быстро сел в седло, буркнул: Пока, и исчез в тумане. Он был недоволен собой. Давал объяснения, которых никто не просил, делал замечания, на которые не уполномочен. С другой стороны, его немного успокаивает, что этот человек, пусть по виду и облику не похож, принадлежит к тем, да, ясное дело, никем другим он и быть не может, кого отрядили тащить и тянуть на трудных участках телеги, помогая волам, а это все люди малоречивые и — что еще важней — скудно наделенные воображением. Но на это нам следовало бы возразить примерно так: У человека, заплутавшего в тумане, с воображением было все вроде бы в порядке, стоит лишь вспомнить, с какой легкостью извлек он из ничего, из небывшего и небывалого добровольцев, отправившихся якобы искать и спасать его. Но, к счастью для его репутации, слон — совсем другое дело. Огромный, колоссальный, пузатый зверь, способный лишь звуком голоса своего устрашить самых отважных, снабженный хоботом, какого нет ни у одной другой твари земной, нипочем не может быть плодом воображения, сколь бы необузданным ни было оно. Со слоном все просто — он либо есть, либо его нет. И потому пора бы уж навестить его, пора поблагодарить, что применил к делу свой спасительный, богом ему дарованный хобот столь энергично, что, происходи дело в долине иосафатской[6],— мертвые бы воскресли, но никакой долины здесь нет, а есть кусок затопленной туманом дикой португальской земли, где сидит некто, всеми заброшенный, совсем почти уже замерзающий, да, и скажем, чтобы не пропало втуне трудолюбиво сколоченное сравнение, на которое решились, что бывают воскрешения столь хорошо организованные, что возможно осуществлять их прежде самой кончины. И слон словно бы подумал: Этот бедолага того и гляди сейчас помрет, дай-ка я его воскрешу. И вот уж означенный бедолага исходит благодарностью, изъявлениями вечной признательности до такой степени, что погонщик решился спросить: Да что ж такое сделал слон, что ты так благодаришь его. Если бы не слон, я околел бы от холода или был бы сожран волками. Как же ему удалось спасти тебя, он ведь как проснулся, не выходил отсюда. Ему и не надо было выходить, достаточно было затрубить в свою трубу, я ведь потерялся в тумане, а его голос спас меня. Если кто и может говорить о делах и поступках соломона, то это я, погонщик его, а потому не стоило бы тебе выдумывать всякую чушь насчет его трубления. Да он не один раз затрубил, а трижды, и я собственными ушами — пусть отсохнут они, если вру,— слышал их. Подумал погонщик так: Спятил, бедный малый, совсем спятил, видно, в голове у него помутилось от туманной сырости, знаю, бывают такие случаи. А вслух сказал: Чтобы нам с тобой не спорить попусту, трубил слон или не трубил, спроси-ка лучше вот у них, слышали они что-нибудь или нет. А те, о ком шла речь и чьи расплывчатые очертания, казалось, колебались и подрагивали при каждом шаге, вызывали немедленное желание спросить: Да куда ж это вы собрались в такую погоду. Знаем, знаем, что сбрендивший на слоновьем реве вовсе не об этом спрашивал их в эту минуту, знаем и то, что они ответили ему. Зато совершенно не знаем, связано ли тут одно с другим, а если связано, то как, и что, и с чем именно. Одно сомнению не подлежит — солнце, на манер исполинской сияющей швабры, внезапно пробило туман и отогнало его куда-то далеко. Обнаружился пейзаж со всем, что было в нем всегда,— с камнями, с деревьями, лощинами, горами. Троих вышеупомянутых уже нет здесь. Погонщик открывает рот, словно намереваясь что-то сказать, и опять закрывает. От слона ополоумевший меж тем начал терять плотность и объем, съеживаться, вот сделался прозрачным, словно мыльный пузырь, если, конечно, отвратительное качество мыл, производимых в ту эпоху, способно было произвести те чудесные радужные хрусталики, которые хватило же у кого-то выдумки изобрести, и вот внезапно исчез из виду. Сперва из виду, а потом с легким пуф — и вовсе исчез. Поразительно уместны бывают иные звукоподражания. Вообразите, каково было бы во всех подробностях описывать исчезновение персонажа. Страниц десять, самое малое. Пуф.
