Эрленд Лу - Лучшая страна в мире
А вот если бы у меня был пистолет, тогда другое дело. Совсем другое. Тогда я бы с легким сердцем позволил ему залезть в квартиру, я бы изобразил отчаяние: «Ах нет! Оставь меня, возьми моего братца! Он больше и жирнее и т. д.» Так, охая и причитая, я бы пятился, пока не окажусь у письменного стола и не доберусь до ящика, я бы открыл этот ящик под тем предлогом, будто хочу достать из него деньги, — у меня, мол, там всегда хранится большая сумма, так как банкам я не доверяю, ни норвежским, ни финским, ввернул бы я кстати, а сам раз — и выхватил бы пистолет, вор не успел бы и глазом моргнуть, как я уже взвел курок и нацелил ствол ему прямо в лоб, я поставил бы его на колени, на карачки, к стенке, и тут роли бы переменились, теперь уже я могу привязать его к чему-то несдвигаемому, к радиатору, и могу позвонить в полицию, полиция приезжает, грабитель арестован, а мне вручают памятную награду, так, мелочь какую-нибудь, наверняка у них есть там разные штучки, чтобы вручать людям за образцовое поведение, — кашпо с логотипом полиции или ленточку с цветами правоохранительных органов в петлицу, все равно что, какой-нибудь пустячок, ну, скажем, шариковую ручку, полицейскую ручку, а если до прихода полиции он вздумает сопротивляться, я просто выстрелю в него из пистолета, всажу ему пулю в колено, потому что это не смертельно, а я, разумеется, не хочу его убивать, только припугнуть, а пуля в колено, как я считаю, послужит ему хорошим уроком, впредь он несколько раз подумает, прежде чем полезет в чужую квартиру. Тут раздается звук выстрела, и до меня доходит, почему я вдруг подумал о пистолете. Я подумал о пистолете, потому что у нас во дворе находится стрелковый клуб. Перед ним часто стоит машина с наклейкой на заднем стекле, па которой изображен значок стрелкового клуба. Машина, вероятно, принадлежит заведующему, думалось мне, когда я проходил мимо нее, а во дворе непрестанно слышатся выстрелы, непрестанно идет стрельба почти каждый день, я уже не обращаю на это внимания, даже не замечаю, но мое подсознание улавливает стрельбу, заставляя вспоминать о пистолете, стрельба доносится приглушенно (должно быть, у них там хорошая звукоизоляция), ведь, наверное, на этот счет — — насчет того, как полагается обставлять стрельбу, —существуют определенные правила, всякие там циркуляры и предписания? Ладно, валяйте! — говорят им люди из коммунального управления, те самые, которые утащили мою машину на штрафную площадку; ну, может быть, не те самые, но, как и те, сидящие в том же здании, в ратуше кажется, ведь там они вроде бы все сидят. Они-то все и решают и распоряжаются. Их много. Одни отдают распоряжения насчет автомобилей и парковок, другие насчет пистолетов, потом в обеденный перерыв все встречаются в столовой, обсуждают служебные дела, рассказывают друг дружке про своих детей и внуков, хвастаются, какие те у них замечательные, вот и на эти выходные опять ждем их в гости, то-то будет радость!
Но довольно о пистолете!
Пора за брошюру! Надо наращивать темп. Прошло уже несколько дней от отпущенного мне месяца, а я, если говорить честно, по-настоящему управился только с Сибелиусом. Но ведь Финляндия это не один Сибелиус. Там еще полно всякой всячины! Больше всего я должен остерегаться штампов. Паши представления о Финляндии изобилуют штампами, поэтому нужно внимательно следить, чтобы нечаянно не проскочил какой-нибудь штамп. Надо отбросить поверхностный подход и углубиться в материал. Погрузиться в самую глубину к неведомым рыбам, про которых одни только специалисты могут рассказать, как их зовут и с чем едят. По поверхности любой дурак может прогуляться. С каждой страной есть свои заморочки, причем заморочки зависят от того, с какой стороны на них посмотреть. Если рассматривать Финляндию с норвежской стороны, ее главная заморочка будет заключаться в том, что Норвежское телевидение как-то лет десять тому назад закупило сразу целый пакет финской телепродукции. Тяжелой, тяжелой продукции. С персонажами-молчунами, которые там, где им не хватало слов, вместо разговоров брались за топор, а нехватка слов их часто подводила. Эти произведения были настолько мрачными, что наложили неизгладимый отпечаток на образ Финляндии, который сформировался у норвежцев после их просмотра. Вдобавок у норвежцев Финляндия ассоциируется с алкоголизмом, самоубийствами и психическими расстройствами. В нашей памяти отложилось, что картины и национальной галерее Финляндии изображают сцены отцеубийства, или осенний редкий легок, пли лодку с гробиком умершего ребенка, которого отец и мать везут хоронить на кладбище, а еще изображения обнаженной натуры, множество унизительных для человека изображений обнаженной натуры, — вот что мы вспоминаем, думая о Финляндии; разумеется, это несправедливый и искаженный образ, в Финляндии на самом деле есть много совсем другого, много солнца и радости, много улыбок. «Финляндия — это улыбки», — думаю я. Брошюра о Финляндии совершенно необходима, это же ясно как день! Года два или три тому назад одна финка в состоянии помешательства выскочила из стрелкового клуба и начала стрелять куда попало. Я прочел об этом в «Афтенпостен», конечно же мокрой, как всегда. Из того, что происходит в Финляндии, до нас вечно доходят именно такого рода новости. О том, как кто-то свихнулся, о том, как кто-то замерз на улице, таких новостей сколько угодно, потому что мы любим про это читать; А лучше всего, если какой-нибудь финн сопьется и за короткое время сведет себя в могилу, уж это событие непременно попадет в норвежские газеты. «Финн напился до смерти» — так и было написано каких-то три-четыре недели тому назад. Какой-то несчастный мужик поспорил с приятелем, кто выпьет больше стопок водки, и один из них допился до алкогольного отравления, отчего и умер. Другой выиграл спор, но зато потерял друга. По сути дела, печальное событие, но, поскольку оно случилось в Финляндии, вроде бы и забавно, читатель оторвется от газеты, чтобы с усмешкой пересказать, сожительнице только что прочитанную новость. «Ничего удивительного, ответит сожительница. — Это же сумасшедший народ. Одни купаются в проруби, другие напиваются до смерти». В брошюре следует избегать упоминания о подобных эпизодах. Иначе это вызовет негативную реакцию. Люди подумают: «На что нам сдалась эта Финляндия? Мы и не собирались туда, а уж теперь, когда узнали, что там по улицам бегают женщины с пистолетами и с неустойчивой психикой, а мужики соревнуются, кто кого перепьет, мы уж точно туда не поедем». Так что я должен мыслить позитивно. А мыслить позитивно — дело нелегкое. Гораздо легче мыслить негативно. Хоть о Финляндии, хоть вообще о мире и человеке. Потому что если говорить правду, то все течет и расплывается. Все тронулось и потекло бесконтрольным потоком. Контроль мы потеряли уже давно, если вообще когда-нибудь им владели, но это спорный вопрос, во всяком случае в последние несколько столетий мы ничего не контролировали, и, как мне кажется, это началось еще задолго до Средневековья, впрочем, я не историк и легко могу ошибиться на этот счет, потому что много ли я знаю о Средних веках. Как, кстати, и о других веках. Да почти что ничего! Далее не знаю, почему я так сказал. И заодно можно спросить, что я имел в виду, говоря, что «мы» потеряли контроль? Кто такие эти «мы»? Это слишком неопределенно, сказали бы в университетских кругах. Нельзя употреблять слова как придется. Если сказал «мы», то надо дать этому «мы» определение, очертить границы значения, это я усвоил в университете. Дав точную дефиницию каждому слову, которым мы пользуемся, мы будем знать, что говорим об одном и том же, а если не дать дефиниции, то может получиться так, что мы будем думать, что имеем в виду одно и то же, а на самом деле это будет не так, а за этим потянутся неприятные последствия — возникнут недоразумения вплоть до смертоубийства. Вот почему необходимы точные дефиниции. Каждому слову надо дать точную дефиницию. А это дело хлопотное и тягомотное до чрезвычайности. В студенческие годы я, помнится, до поздней ночи трудился над дефинициями. Другие бегали в киношку, сидели в пивной, а один из ребят с нашего потока даже нашел время на то, чтобы создать серию рисунков, которую он назвал «Фрекен Фиттесафт». А я пыхтел над дефинициями. И вот, несмотря на это, оказывается, способен бросаться непонятно какими «мы», которые можно толковать в любом смысле. Нехорошо получается, и вообще нехорошие вещи происходят сплошь и рядом, и, сколько бы ты ни спрашивал себя, отчего так происходит, единственное, что можно с уверенностью сказать, — это то, что все течет, все дефиниции поплыли, и все течет, как вода. В конечном итоге вода побеждает.
Кстати, о воде; про воду я, пожалуй, не буду упоминать в брошюре, потому что вода, как известно, означает перемены, вода — это когда все течет, а я ненавижу изменения. Мне хочется верить, что в этом я не одинок, что многие норвежцы чувствуют то же самое, все мы тут — норвежцы, и мы не любим новизны, в особенности той, что приходит к нам из других стран, ну разве что за исключением США, поэтому самое лучшее — написать брошюру так, чтобы создалось впечатление, что в Финляндии никакой поды нет вообще. Нету воды, и все тут! Я набрасываю эти мысли и долго разглядываю то, что лежит передо мной на письменном столе; я и сам вижу, что они не больно хороши, и вижу, что получается не совсем убедительно. А что если позвонить в финское посольство и спросить, как они смотрят на то, чтобы выкинуть все, что касается воды? Заманчиво, решил я, но невозможно. Ведь им это наверняка не понравится, финны меня не поймут, у них голова устроит иначе, совсем не так, как у нас, норвежцев, их мышление распиналось в другом направлении, финны обожают воду, в их головах прочно сидит любовь к воде, а что засело в этих финских головушках, того уж оттуда никакими силами не вышибешь, а если так, они, чего доброго, засомневаются, тот ли я человек, которому следовало доверить эту работу; уж лучше остановиться, пока на них не нахлынули сомнения, ничего не поделаешь, придется мне написать и про воду. В той или иной форме. Похоже, от этого никуда не денешься. Вот если бы я писал брошюру про Бельгию или про Словакию, я, напорное, как-нибудь вывернулся бы и обошел стороной все, что имеет отношение к воде, уж я бы сторонкой обогнул водяной перекресток по кривой, как Пер Гюнт; чтоб его, этого Пера Гюнта. Ну разве что Дунай пришлось бы упомянуть в связи со Словакией, ведь он, Дунай этот самый, могучая река, протекающая через — дайте-ка вспомнить — через девять, кажется, стран и четыре столицы, про Дунай учат в школе, Дунай — это, так сказать, всем рекам река; в нашей части света только Волга больше Дуная, поэтому его обязательно нужно упомянуть в брошюре, у Дуная есть своя аура — аура истории, я сам видел его в Братиславе, я там побывал, хотя и против своего желания, мы тогда путешествовали вдвоем с той, с которой я в то время был вместе; дома ей было скучно, она хотела все время путешествовать, такая была любознательная, что ей больше нравилось знакомиться с другими народами и странами, чем сидеть дома и познавать самое себя; тогда-то мы и на Дунай посмотрели, там ужасно быстрое течение, никто не упоминает, что он таком быстрым, хотя, когда смотришь, кажется, что он течет тихо-тихо; в целом это, может быть, и так, но в Братиславе он бежит быстро-быстро, до того быстро, что, обтекая стоящие на причале баржи, вода даже бурлит бурунчиками; кроме того, Дунай, что нужно отметить и первую очередь, — речка широкая и величавая. Если говорить о Центральной Европе, то перво-наперво нужно упомянуть Дунай. Точно так же, наверное, говоря о Финляндии, в какой-то момент нельзя не упомянуть воду. Я это ясно вижу, хотя надеялся, что как-нибудь без этого обойдусь. Но если я позвоню в посольство и спрошу там у них: ничего, мол, если я в брошюре опущу упоминания о воде? — они меня просто не поймут. Они же финны и вспоминают о воде несколько раз в день. Они не похожи на нас, норвежцев; мы, в отличие от них, считаем, что вода слишком неуправляема, вода для нас — дело темное, мы любим упрятывать воду в трубы или возводить на ее пути дамбы. А Финляндия это вода. Финляндия — страна тысячи озер. Обыкновенно считается, что тысяча — это очень много, но для Финляндии тысяча — ничтожное число. В Финляндии насчитывается 187888 озер, пишу я в брошюре. А финнов 5132000 человек. Таким образом, на одно озеро приходится 27,3 финна. Так что озера там — сущий ширпотреб. Финны могут бултыхаться в воде хоть каждый день — пожалуйста, никто не мешает, они и бултыхаются. Финны любят отдыхать у воды, посидеть у костра, за разговорами и выпивкой, и самая радость для них, если к ним па огонек нечаянно забредут норвежцы, эту фразу я добавляю, так сказать, уже от собственных щедрот, надо ведь хоть чем-то уравновесить эту водную стихию, желательно чем-нибудь приятным, тут и появились у меня финны, радующиеся случайно забредшему к ним норвежцу, чтобы читатель не слишком останавливался на первой части фразы, в которой уж больно много йоды, а то он задержится и скажет себе: «Эге! Что-то тут уж очень попахивает неконтролируемым течением и изменениями!» Так что пускай лучше читатель обратит внимание на вторую часть, где говорится о приветливом и гостеприимном народе, который хорошо относится к норвежцам, тут он прочтет и подумает: «Ура! Это звучит заманчиво, это как раз то, что нужно мне и моей семье!» Самое главное выбрать правильные слова. Как брошюрист я обладаю огромной властью. Частица той власти, которой обладают СМИ, принадлежит и мне. В состав СМИ входит много всяких вещей, и одна из них — брошюры, таким образом, и мне перепадает просочившаяся сверху малая толика власти. У СМИ власти хватит на всех, кто работает в этой области. Власти у них предостаточно, иной раз даже с избытком. Я работаю, в общем, как и все сотрудники СМИ. Я произвожу отбор, принимаю решение за других людей. Я навожу порядок в хаосе обрывочной порой информационной мешанины и выдаю сухой остаток в виде связного рассказа, приятного и доступного для восприятия. В данный момент я работаю над рассказом о Финляндии, и тут, главное, не слишком подчеркивать, как много там воды; здесь у нас вода у большинства вызывает неприятное ощущение, потому что воду ведь нельзя остановить: не изменяясь сама, она несет с собой изменения, как время, — вода и время. Да ну их ко всем чертям, в конце концов! А упомянуть все-таки придется, по крайней мере воду уж точно; говорить о времени в связи с Финляндией не обязательно, а вот о воде придется упомянуть — так, между прочим. Я и упомянул невзначай, сказано — и ладно, через минуту можно забыть. Главное, чтобы именно здесь избежать упоминания о фильме «Водный мир». Другой, легкомысленный и неосмотрительный брошюрист позволил бы себе на моем месте блеснуть остроумием за счет Финляндии и назвал бы Финляндию водным миром Скандинавии, и это послужило бы толчком к возникновению неконтролируемой цепочки ассоциаций огромной разрушительной силы, образов Судного дня, Всемирного потопа, когда вся земля залита водой и нигде не осталось уже ни клочка суши, кроме, может быть, одного мифического островка, который находится неведомо где, и это место знает только один мальчик — или, кажется, это была девочка, — и после этого, вы думаете, норвежцы потянутся в Финляндию? Да ни за что! Так что пускай эти финны из посольства радуются, что остановили свой выбор на мне, а не на том, другом брошюрщике, этому молодчику только дан позубоскалить, а сам дальше своего носа не видит. А Кевин Костнер в снаряжении от фирмы «Одд Нердрум» плавает по морям в поисках суши, а кругом все вода и вода, и ощущение клаустрофобии, безобразного хаоса, и ничего не остается, как отбросить все старое и знакомое и открыться навстречу новизне, в которой нет смысла; все надежное кануло в небытие, и впереди ничего, кроме смерти от утопления. И это, по-вашему, хороший отдых? Это вы предлагаете в качестве полноценного отпуска изнуренному работой норвежцу, который хочет набраться сил после того, как целый год трудился без передышки, потому что надо зарабатывать деньги, надо ведь и кредит выплачивать и налоги, надо покупать еду и платить за детский сад, деньги нужны на посудомоечную машину и на камбалу, норвежцу подавай камбалу и газету по утрам, хоть мокрую как тряпка, а все равно надо газету, так что брошюрка должна быть что надо, не то, что называется arty-farty, — я, правда, не очень понимаю, что значит arty-farty, хотя часто слышал такое выражение: думаю, что это значит «претенциозный», «необычный», не для широкой публики, а для тех, кто считает себя чем-то особенным; только в Норвегии этим не стоит хвастаться, потому что, если ты считаешь себя чем-то особенным, ты уже представляешь собой опасность, ты растекаешься, не укладываешься ни в какую форму, и тогда люди надевают непромокаемую одежду, чаще всего марки «Хелли Хансен», но иногда и что-нибудь другое, ставшее более или менее привычным в последние годы.
