Мейв Бинчи - Серебряная свадьба
Конечно, это ирландец, в крайнем случае — шотландец. У Хелен создавалось впечатление, что пьяницы из Уэльса навечно осели в сонных долинах своего края, а настоящие англичане, наверное, никогда не пили в таких количествах и так напоказ. В этом была какая-то тайна.
— По-моему, вам уже хватит.
— Откуда вам знать, хватит мне или нет? Ну да не будем спорить. Сойдемся на том, что обсуждению это не подлежит.
Хелен встрепенулась: он говорил так гладко, прибегал к таким выражениям… Как же низко опустился этот человек, выражающийся подобным образом! Как такое могло произойти?
И тут же она почувствовала себя виноватой за эту мысль. Именно так сказала бы бабушка О'Хаган. А Хелен ни за что бы с ней не согласилась. И вот теперь Хелен двадцать один год, и она уже думает точно так же, как бабушка.
— Это не принесет вам пользы, — сказала она и добавила вдохновенно, — я говорю так, потому что желаю вам только хорошего, а еще одна порция алкоголя ни к чему хорошему вас не приведет.
Однако склонный к красноречию и утонченным выражениям пьяница только рад был случаю поспорить:
— Однако не от вас я получу спиртное, дорогая моя леди, — торжествующе объяснил он, — этот пункт не входит в заключенное между нами соглашение. Вы всего-навсего выступите в качестве моего доверенного лица на получение алкоголя. — Он не сомневался в неотразимости своих аргументов.
— Но ведь это убьет вас.
— Я могу получить свою выпивку в любом месте. У меня есть два фунта, и я всегда найду, где напиться. Сейчас мы спорим не об этом, а о слове, которое вы мне дали, а теперь хотите забрать обратно. Сказали, что готовы оказать мне услугу, а теперь отказываетесь.
Хелен, как буря, ворвалась в крохотную лавку.
— Бутылку сидра! — потребовала она, сверкая глазами.
— Какого?
— Не знаю. Любого. Этого, — она ткнула пальцем в сторону понравившейся ей бутылки. Снаружи пьяница стучал в окно и отчаянно тряс своей заросшей головой, указывая в совершенно другую сторону.
— Вы случайно не для того пьянчужки покупаете? — поинтересовался продавец.
— Нет, для себя, — произнесла Хелен виноватым голосом и совершенно ненатурально. Пьяница продолжал лихорадочно тыкать рукой, указывая на что-то совсем другое.
— Послушайте, леди, умоляю вас: не давайте ему больше.
— Да продадите вы мне эту бутылку сидра или нет? — Во время коротких вспышек гнева Хелен могла быть очень убедительна.
— Два восемьдесят, — сказал продавец.
Хелен протянула деньги, свои собственные деньги, и получила бутылку, упакованную для нее в полиэтиленовый пакет.
— Ну, — обратилась она к старику, — теперь я выполнила свое обещание?
— Нет! То, что вы купили — гадость, ослиная моча, годная только для разъездной торговли. Я не пью то, что продают в этих чертовых разрисованных бутылках.
— Ну и не надо! — На глазах Хелен выступили слезы.
— И как же хорошо, что я не потратил на эту дрянь ни пенни из своих честно заработанных денег.
— Можете взять бутылку в качестве подарка, — Хелен чувствовала бесконечную усталость.
— О Высокочтимая и Могущественная Леди Дрянь! — завопил пьяница во всю глотку и тут же основательно приложился к бутылке, даже не потрудившись вытащить ее из пакета.
Его лицо казалось Хелен бесконечно отвратительным, но отвести от него взгляд она была не в состоянии и с ужасом взирала, как исчезает выпивка в бездонной глотке.
— Ослиная моча! — снова заорал пьяница. — Эта банда трактирщиков разлила ее по бутылкам и теперь выдает за спиртное!
Он просунул голову в окно лавки и принялся кричать с новой силой:
— Выходи, ты, вор и разбойник, посмотри, что за пойло ты продаешь!
Неподалеку стояли лотки с яблоками, апельсинами, картофелем и грибами. Пьянчужка принялся методично переворачивать их один за другим, по-прежнему сжимая в руках уже почти пустую бутылку.
Из магазина выскочили служители. Двое схватили разбушевавшегося старика, а третий отправился за полицией.
— Спасибо вам большое, — обратился к Хелен продавец, обслуживший ее в лавке. — Отличная работа!
— Будешь знать, как меня не слушаться! — продолжал орать пьяница, и пена выступила у него на губах.
— Такие, как она, не слушают никого, приятель, — раздраженно сообщил ему хозяин лавки, безуспешно пытаясь унять буяна.
Хелен неуклюже бочком поплелась от неприглядной сцены. Ей казалось неудобным повернуться спиной к тому хаосу, к той неразберихе, которые она натворила. Но подобное случалось с нею так часто!
Всюду, где бы она ни появилась.
Вернувшись в монастырь, Хелен решила ничего не рассказывать сестре Бриджид. Ведь так легко можно было бы истолковать все это неправильно! Сестры ничего бы не поняли, как это обычно и происходило. А ведь тот человек мог бы стать еще более буйным и опасным, если бы никто не поднес ему выпить. Он мог бы разбить окно или кого-нибудь покалечить. Но Хелен вовсе не собиралась говорить об этом. Не то Бриджид будет опять смотреть на нее с жалостью и гадать, почему же неприятности словно ходят по пятам за Хелен Дойл.
Ведь ей все равно придется задаться этим вопросом в тот день, когда Хелен предложено будет принять обеты и стать членом общины, а не прихлебательницей на птичьих правах, каковой она пока еще себя ощущала. Ну сколько еще можно ее испытывать? Почему сестра Бриджид все откладывает и откладывает тот день, когда Хелен, наконец, будут принимать всерьез? Ведь она трудится так же старательно, как и другие сестры. Она прожила с ними уже три года, и все-таки ее приход в монастырь все продолжают рассматривать как преходящий каприз.
Даже самые незначительные и случайные события в жизни Хелен способствовали сомнениям на ее счет. Это было ужасно несправедливо, и сейчас ей вовсе не хотелось рассказывать сестрам о неприятном инциденте, невольной участницей которого она стала, ведь и этот случай можно истолковать не в ее пользу.
Вместо этого Хелен принялась думать о серебряной свадьбе родителей и о своем возможном участии в подготовке праздничных мероприятий.
С одной стороны, у нее нет денег или какого-нибудь имущества, так что рассчитывать на ее вклад в этом смысле родственники вряд ли могут. А кроме того, она приняла обет бедности, или, точнее говоря, собиралась принять, и теперь в какой-то мере утратила представление о мирских заботах. И хотя она, как и прочие сестры, ежедневно выходила работать за стены монастыря, размышлять о более практической стороне жизни, столь важной для мамы и Анны, она не могла. А вот договориться о праздничной мессе… Но и тут она была не вполне уверена: вдруг старый священник из их приходской церкви не справится с этой задачей на современном уровне?
Нет, лучше предоставить все это Анне, у нее свободного времени хоть отбавляй. Анна так сердилась каждый раз, когда Хелен пыталась ей чем-то помочь, что лучше, пожалуй, вообще не вмешиваться и только отвечать по мере необходимости: «Да, Анна» или «Нет, Анна». Такие ответы наверняка бы понравились сестре Бриджид. Она-то умела отвечать тихим и ласковым голосом, что иногда казалось Хелен проявлением равнодушия и даже лицемерия. Но Бриджид уверяла: это именно то, что требуется людям. И порою Хелен с тоской думала, что, наверное, так оно и есть на самом деле.
Что касается мамы, то она вообще не любила ясности, предпочитала туманность, недоговоренность, а еще лучше умолчание. Пожалуй, она была бы даже рада, если бы Хелен родилась глухонемой.
С этой мыслью Хелен добралась до здания монастыря св. Мартина, где обретались сестры. Впрочем, Бриджид никогда не называла этот дом монастырем, хотя, конечно же, это был настоящий монастырь. Бриджид называла его обителью св. Мартина или просто Домом. Но и не запрещала Хелен Дойл использовать для именования этого краснокирпичного здания, где жили сестры и куда возвращались они после трудового дня, слово более формальное и официальное.
Нессе было поручено работать с молодыми мамашами, многим из которых не исполнилось еще и шестнадцати. Она пыталась обучить их некоторым навыкам материнства. Когда-то у нее самой был ребенок — Хелен не могла припомнить, мальчик или девочка, — Несса выходила его в одиночку, но, к несчастью, он умер, едва ему исполнилось три года. Сестры не слишком распространялись на этот счет. А позже у Нессы появилась неутолимая потребность заботиться о чьих-нибудь детях. Сама Бриджид чаще всего работала в дневном центре по призрению нищих. Готовила обеды, пыталась обеспечивать несчастным ванну и обработку от блох. Сестра Морин занималась реабилитацией группы бывших заключенных. Да, прошли те дни, когда монахини только и делали, что полировали столы в приемной у епископа. Теперь сестрам пришлось вступить на путь труда во славу Божию, благо, улицы Лондона предоставляли для этого полный набор возможностей.
