Алена Артамонова - Маша, прости
– О чем базар? – не выпуская Машу из вида, поинтересовался Федор. «И чего это Рыжая на ней повисла? Сейчас шею сломает», – мысленно переживал он.
– Федька, ты пришел кстати, – почему-то обрадовался Колька. – Мы вот тут мозгуем, что на выходные делать. Давай махнем к тебе на дачу.
Мальчик замялся – с тех пор как ушел отец, на дачу они не ездили.
– Поговори с предками. – Федору стало совсем плохо, каждый раз, когда разговор заходил о родителях, ему казалось, что одноклассники делают это специально. Вот и сейчас их веселые и добродушные взгляды он принимал за скрытые насмешки.
– У тебя же классный батя, поймет. Последние деньки догуливаем, – уговаривал «недогулявший» Петров.
– Шашлычки сделаем, – подключился Смирнов.
Мимо проходили девчонки.
– Маш, поедешь с нами на дачу в воскресенье? – предложил Колька.
Она остановилась и пожала плечами.
– Не знаю, как Федя?
Васька присвистнул, Рыжова открыла рот.
Федор воспарил к облакам.
– Поедем!
Девчонки ушли.
– Сдаюсь, – Федору на плечо упала рука Крылова. – Ну почему тебе так везет?
– Должно же когда-то, – усмехнулся тот в ответ.
– Ладно, займусь Рыжовой.
– Смотри не опоздай!
– Мир! – Колька протянул руку.
– Мир!
Нина Сергеевна Степанова сидела в кресле в собственной огромной квартире, в полной темноте и одиночестве. Последнее время ей было больно видеть свет, днем она плотно закрывала шторы, а вечером старалась не включать электричество, так было легче прятаться от мира. Ведь она не видела его, значит, и он ее не замечает. Еще Нина Сергеевна сделала открытие, что друзей у нее нет, только знакомые – до первой беды. Она ощущала только слабость и апатию. Ничего не хотелось делать, тело, налитое свинцом, не желало слушаться.
В голове стучало одно – Павел! Павел!.. У него же язва, а эта молоденькая дурочка, наверное, не знает, что по утрам ему нужна овсянка, а соленое нельзя совсем. Она хваталась за телефон, но тут же в бессилии опускала руки. Нина и сама не заметила, как полностью растворилась в муже. Сейчас она не ощущала ничего, кроме пустоты и одиночества. Дети? Но даже дети отошли сейчас на второй план. Ведь все, что она делала, было для мужа. Когда покупала мебель, думала, удобно ли будет ему. Выбирала новое платье – первым делом прикидывала, понравится ли Павлу.
Когда это началось?
Закончив иняз, Нина пошла работать в Интурист. Увлекательная работа, интересные люди, новые встречи и впечатления. Потом декрет, сначала Светочка, через два года Федор. Нина вернулась на работу через четыре года и узнала, что у нее новый начальник – Игорь Матвеевич, высокий, интересный, молодой мужчина, с мужественным лицом и фигурой атлета.
– Не женат, – сообщила веселая хохотушка Ирочка, которая к своим тридцати была разведена и опять находилась в поиске.
– Мне-то что? – Нина Сергеевна равнодушно пожала плечами.
Мы порой слишком беспечно бросаемся словами, и судьба в отместку начинает вести свою собственную игру, не считаясь с нашим «мне-то что?». Знакомство произошло в ее первый рабочий день.
– Игорь Матвеевич.
– Нина, то есть Нина Сергеевна.
Первый взгляд, первое рукопожатие, и вот искра, пробежавшая между ними, переросла в пожар. Затем были тайные встречи урывками, поцелуи в темных парадных.
– Я чувствую себя мальчишкой, – шептал он и просил большего.
– Не могу, – она и сама ощущала себя школьницей, но дать большего не могла, это было бы совсем бесчестно по отношению к Павлу.
На работе их уже открыто обсуждали.
– Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.
– У меня двое детей.
– Они станут моими.
– Павел, – она тихонько покачала головой. – Он не переживет.
– А ты, ты переживешь?
Потом ее вызвали в партком.
– Ваше поведение не входит ни в какие рамки! Только из уважения к вашему отцу я решил не выносить этот вопрос на общее собрание, а поговорить с вами лично. – Михаил Петрович, парторг, старый коммунист, впитавший догмы партии с молоком матери, отчитывал Нину Сергеевну, как маленькую девочку.
– Я его люблю.
– У вас муж, дети! Как вам не стыдно! – парторг запыхтел и покрылся красными пятнами, словно женщина сказала что-то неприличное. – Вы должны уволиться по собственному желанию.
Она уволилась. Именно тогда, заклейменная коллегами, Нина остро почувствовала вину перед мужем. Заглаживая ее, она и сама не заметила, как потерялась, растворившись в нем полностью.
А теперь, спустя много лет, Нина уже сама побежала в партком своего мужа – сдаваться без боя она не хотела.
– Нина Сергеевна, миленькая, я вас очень хорошо понимаю, – круглый лысый мужчина с кротким взглядом и улыбкой Деда Мороза налил ей воды. – Но жизнь есть жизнь, и по приказу партии мы не можем вернуть его в семью.
«Но меня-то смогли!» – ей хотелось кричать.
– И потом, Павел Антонович поступил по-мужски! Он не стал подавать на раздел имущества, а оставил все вам и детям.
– Какое имущество?!
– Ну как же, дача, квартира.
– Это все принадлежало моим родителям, – она задохнулась от цинизма. «Его же еще и хотят сделать страдальцем!»
– Неважно, – улыбка пропала, и кроткий взгляд превратился в волчий оскал. – Как ваш муж, он имеет на это право. Так что, скажите еще спасибо…
– Спасибо, – она поднялась.
Федор вошел на кухню, мать монотонно мыла чистую тарелку.
– Мам.
Женщина обернулась.
– Можно мы с ребятами поедем на дачу? – Он боялся ее реакции, ведь там прошло столько счастливых дней.
Нина Сергеевна закрыла кран.
– Конечно, – и тихонько заплакала.
– Мам, – мальчик прижал ее к себе. – Мы справимся.
Дача, выделенная в безвозмездное пользование лично товарищем Сталиным академику Конкину, отцу Нины Сергеевны, находилась в Сосновом Бору.
Это было старое, двухэтажное, деревянное здание, спрятанное среди могучих сосен. Федор нацепил улыбку и открыл дверь, которую не открывали все лето. Девчонки стали выгружать продукты, мальчишки пошли в сарай за мангалом. Маша огляделась.
Большая столовая-гостиная, обставленная мебелью 30–40-х годов. Старинный комод, старый кожаный диван с высокой спинкой и деревянными подлокотниками, большой круглый стол, на стенах пожелтевшие от времени черно-белые фотографии. Все это создавало непревзойденную атмосферу уюта и напоминало дом ее бабушки, которая тоже, несмотря на свое благополучие, не хотела расставаться со старыми, но дорогими сердцу вещами. Маша за свою короткую, но насыщенную событиями и путешествиями жизнь видела много домов. Бедных, богатых, но редко какой из них обладал своим лицом, имел свой характер. Этот небольшой дом был один из немногих, где вещи не прислуживали своим хозяевам, они гордо служили.
В комнату вошел Федор.
– Это мой дед, – он совсем близко подошел к Маше. Ее волосы приятно щекотали лицо, и он наслаждался этими мгновениями. – Это бабушка, а это их подруга Роза. Представляешь, она была знакома с Лениным.
Маша стояла, не шелохнувшись, разглядывая старые пожелтевшие фотографии и вдыхая ностальгический аромат старины. «Почему людям ближе и понятнее дела давно минувших дней, нежели настоящее сегодня?» – размышляла девушка.
«Дурак! Зачем я позвал всю эту компанию?» – думал Федор.
– Эй, голубки, хватит секретничать, – в комнату влетела Лерка. – Маш, пошли, поможешь!
«Дура! – разозлился Федор. – И что я в ней раньше находил?»
На дворе стоял конец сентября, и бабье лето, как стареющая кокотка, напоследок решило гульнуть на полную катушку, не ограничивая себя ни в чем. Погода была чудесной, и ребята разместились на террасе, для этого им пришлось вынести туда большой, деревянный стол, сколоченный собственноручно еще академиком Конкиным.
– Как хорошо, – Маша села на резное крыльцо и подставила солнышку свое личико. Девчонки, убедившись, что она не пригодна даже для элементарной нарезки овощей, отправили ее к пацанам.
– Моя мать еще смеет называть меня лодырем! – искренне возмущалась Лерка. – Посмотрела бы она на тебя! Это ж надо умудриться – порезать палец, отрезая кусок сливочного масла.
Маша виновато улыбалась, перевязывая руку носовым платком. Что поделать, но она до сих пор свято верила, что сэндвичи растут на деревьях.
Приготовления закончились, девчонки накрыли стол, Колька принес аппетитно пахнущие золотистые кусочки мяса на шампурах.
– Вкусно! – восторженно оценила Маша.
– Ага, – вторил худенький, но прожорливый Валерка.
Васька Петров достал припрятанное им пиво, Федор как-то непроизвольно посмотрел на Машу, словно спрашивая у нее разрешение.
Она понимала его с полувзгляда.
