Алексей Слаповский - Поход на Кремль. Поэма бунта
– А из-за чего началось? – Доктор Веб посмотрел на Коварство И Любовь, вспомнив, что за месяц ни разу к ней не обращался, а это нехорошо.
Коварство И Любовь сказала, что началось из-за упущений в социальной политике.
Доктор Веб попросил высказаться и других.
Баскетболист сказал, что каждый должен подумать, что он сделал для того, чтобы общая ситуация улучшилась.
Зять напомнил о нехватке инвестиций в градообразующие предприятия, из-за чего возникают очаги напряжения.
Заречный Англоман произнес длинную речь о необходимости всеобщей диспансеризации.
Джокер, согласившись, добавил, что если бы были приняты соответствующие законы, то можно было бы избежать нежелательных явлений либо трансформировать их в желательные.
Гонщик потребовал прекратить и не цацкаться.
Волга Впадает В Каспийское Море выразил мнение, что тише едешь, дальше будешь, а без труда не вынешь рыбку из пруда.
Тень Тени посоветовал разобрать вопрос всесторонне, не либеральничая, но и не прибегая к крайним мерам.
Унуноктий пробормотал что-то абсолютно неразборчивое, но при этом все сделали вид, что расслышали и приняли к сведению.
Противник Бабы-Яги заявил, что не знает, как другие, но лично он всегда по этим вопросам готов занять принципиальную позицию.
Реваншист посетовал, что теперича не то, что давеча. Давеча бы хоп, и все, а теперь то одно, то другое, то то, то сё.
Сапоги Всмятку горячо ответил неведомым оппонентам, что если он выразился в каком-то смысле, то это не означает, во-первых, что он именно так думает, а во-вторых, что он именно этот смысл имел в виду, на самом же деле он полагает, что все серьезней, чем кажется, но паники поднимать не стоит.
Скунсевич продолжал делать зарисовки еще и потому, что боялся заснуть: эту ночь он провел, читая Джойса в оригинале, увлекся, только около шести утра с трудом оторвался от могучей книги, а в восемь уже встал. Но, как ни старался, все равно поклевывал носом, то и дело упуская нить. Вот говорит Доктор Веб, Скунсевич, слушая, задремывает, делая вид, что прикрывает глаза для большей сосредоточенности, тут же приходит в себя, ему кажется, что Доктор Веб продолжает говорить, но, оказывается, это уже выступает Дайвер Пустыни – с теми же интонациями, и опять Скунсевич задремывает, и опять просыпается, и кажется ему, что речь Дайвера продолжается, но нет, это уже говорит Коварство И Любовь.
Вдруг до Скунсевича доносится его фамилия. Он приподнимает голову, которая до этого была склонена как бы в задумчивости, безошибочно смотрит на Доктора Веба и по его ожидающим глазам понимает, что был задан какой-то вопрос. Кто-то подленько хихикнул, радуясь видеть Скунсевича в затруднительном положении. Но не тут-то было: застигнуть Алишера Степановича врасплох еще никому не удавалось. И он после паузы сказал:
– Надо вычленить главное. И уже исходя из этого действовать. Но, поскольку действие равно противодействию, я бы предпочел некоторое время ничего не делать.
Даже враги и недоброжелатели мысленно аплодировали Скунсевичу: именно это каждый из них хотел бы сказать, но не чувствовал себя вправе.
Тут раздался звонок телефона.
Все вздрогнули: когда проводится такое совещание, телефоны выключены у всех. Кроме, конечно, председательствующего. Но звонил не его телефон, звонил телефон Дайвера Пустыни, который, видимо, забыл выключить его. А может, и не забыл.
Все смотрели в стол, чтобы нельзя было догадаться, кто о чем думает.
– Ответьте, что же вы, – сказал Доктор Веб с ноткой раздражительности.
Дайвер вынул из кармана телефон, приложил к уху.
А потом доложил, смягчая ситуацию подчиненностью голоса:
– Колонна выдвинулась из жилых кварталов к Ленинградскому проспекту. Пока все нормально.
– Как это нормально? – не выдержал Сапоги Всмятку, имевший неглубокий, но всегда бодрый ум и феноменальную память. – Как нормально, и при чем тут Ленинградский проспект, если колонна к Ленинскому проспекту шла?
Все переглянулись – никто ничего не понимал.
7
Объяснение было простым: в окружении Кабурова, направившегося возглавлять колонны, был Саня Селиванов, юноша, увлекавшийся политикой и дружбой по интернетной переписке. Таким образом он познакомился с Майей Капутикян, они несколько раз встречались, понравились друг другу, но меж ними возникли некоторые разногласия: Майя не любила Кабурова, зато была приверженницей Германа Ивановича Битцева, объединившего в своем политическом творчестве идеи коммунизма с идеями самодержавия, православия и народности. Кабуров и Битцев были одновременно и соратниками, и соперниками. Вообще-то больше всего Майя, как и погибший Дима Мосин, любила поэзию и сама была поэтессой. Она сегодня с утра была под вдохновением и писала поэму о неразделенной любви мужчины к женщине, под мужчиной подразумевался Саня, под женщиной – она сама.
Когда ты придешь, вымокший от дождя,
Нарочно попавший под дождь, потому что ты врешь,
Что попал под дождь, хотя только что из-под дождя,
Потому что, даже когда ты прав, твоя правда звучит как ложь, -
писала она, и тут, легок на помине, позвонил Саня.
– Привет, – сказал он, – что делаешь?
– Привет, – сказала Майя, – можешь подождать?
И продолжила, чтобы не забыть уже прихлынувшие строки:
Научись не врать и не говорить правду, а просто не думать об этом,
Как не думает дождь, когда ему идти, весной, осенью или летом.
Он просто идет, потому что в облаках накопилась лишняя влага.
Будь дождем в любви, это и есть твой плащ, твоя шпага, твоя отвага.
– Как дела? – спросила она, улыбаясь, представляя, как прочтет Сане стихотворение, когда оно будет готово, и предвидя его изумленное восхищение.
– Нормально, у нас тут акция, – скромно похвастался Саня.
– Знаю ваши акции, – усмехнулась Майя. – Двенадцать с половиной человек.
– А у вас тринадцать с четвертью!
– Подожди!
Опять приступ – и Майя заколотила пальчиками по клавишам:
Отступать некуда, позади любовь, она, как Москва, страшна и прекрасна,
Любить меня опасно, не любить поздно, все это до темени ясно.
Единственное, чему завидует ночь, – зависти к ней серого дня,
Единственное, чему я завидую в тебе, – тому, что ты любишь меня.
Майя еле стерпела, чтобы не прочитать вслух эти замечательные строчки. Нет, надо сначала закончить.
– Позвони позже, ладно? – сказала она.
– Мне будет некогда.
– Почему?
– Все очень серьезно. Нас несколько тысяч человек. Мы впереди. Тут и войска, и милиция, тут кого только нет. Будет серьезное дело. Я просто предупреждаю: могут разбить телефон или отнять и тому подобное. Чтобы ты не беспокоилась, если я буду недоступен.
– А почему я ничего не знаю? – удивилась Майя и тут же, войдя в Интернет, увидела заголовки новостей – и все они были о мощной демонстрации на Ленинском проспекте. – Ничего себе! Это правда вы?
– А кто же?
– О вас тут ничего нет. Какие-то гробы, какой-то Шелкунов кого-то задавил.
– Они нарочно путают. Они не хотят нас даже называть.
Слово «гробы» вызвало в Майе новый прилив, она застучала по клавишам, крикнув Сане:
– Подожди!
Из белого небытия монитора появлялись чеканные слова:
И когда я умру, я б хотела стоять, как ты, надо мной, последней
Из всех, кем я была до этого, в том числе и в твоих руках.
Умру я – того дня, той минуты, а остальные «я», кто жил до этого, останутся жить, потому что весь человек не умирает, а умирает только тот, кем он был перед самой смертью, – торопливо записывала Майя «рыбу», понимая, что сейчас настрой не позволит ей хорошо и красиво закончить стихотворение, важно зафиксировать мысль, а отделать уже потом.
– О чем ты говорил, извини?
– Я говорил, что нас тут несколько тысяч…
– Да, вспомнила. Успехов вам. Береги себя.
– Спасибо, – сказал Саня.
Именно это он хотел услышать.
А Майя немедленно позвонила Битцеву, чтобы услышать его комментарий. Она была уверена, что в отличие от нее Битцев в курсе. Ей простительно: засела с утра за стихи, хотя начинала обычно с Интернета, а у Битцева, как выразилась она однажды поэтически, «щупальца мозга всегда на пульсе времени»; Битцеву это не нравилось, но тем не менее он часто цитировал за неимением лучшего. И эффектно все-таки.
Битцев, оказывается, еще спал. Дело в том, что недавно он стал активно выдвигать лозунг о скромности и самообеспечении, поэтому половину земли из тех трех гектаров, на которых стоял его дом, отвел под огород и сад и начал там трудиться под руководством двух специалистов, мужа и жены, кандидатов сельскохозяйственных наук, бывших преподавателей Тимирязевской академии. Он высаживал там картошку, лук, помидоры, огурцы, укроп и петрушку, в общем, все, что положено. Но муж с женой отпросились на недельку съездить к заболевшей маме (то ли мужа, то ли жены), а Битцев как раз собрал урожай огурцов и решил засолить их в бочке, однако по неопытности провозился весь вечер и всю ночь (супруга Ксения категорически отказалась помогать под предлогом аллергии на чеснок, а без чеснока как же солить огурцы?). Поэтому он и проспал важные события, а важность их он оценил сразу же, как только был разбужен звонком Майи и просмотрел, как и она, заголовки в Интернете. Он еще читал, о чем там написано, а сам уже обзванивал соратников, помощников, актив, предлагая немедленно собраться на площади возле автобусной станции, что находилась на въезде в Москву, в начале Ленинградского шоссе.
