Ханна Маккоуч - Под соусом
Билли кое-как пристраивает два хрустальных фужера для шампанского на заставленном рабочем столе — гранитном островке посреди кухни — и легко вытаскивает пробку из бутылки, обернув ее льняной салфеткой.
— Вот… — мягкий хлопок, — и все. — Наполняет бокалы, плотно, чтобы не выдохлось, закупоривает бутылку и опускает в серебряное ведерко со льдом.
— За тебя, дорогая.
— Иногда я действительно жалею, что ты гей, — отзываюсь я, запрокидывая голову и пропуская через горло ледяные, колючие пузырьки.
— Устрицу?
— А что, есть устрицы?
Билли подмигивает:
— Все, что пожелаешь. Мартин! Где устрицы? И кстати, где остальной лед?
Потный Мартин, скрючившийся над духовкой, откуда плывут восхитительные канцерогенные ароматы, оборачивается:
— Устрицы в холодильнике. Мой напарник должен был подъехать час назад. Никак не дозвонюсь.
— Твой напарник? Какой такой напарник? Ну-ка, напомни, сколько я тебе плачу? Ты обещал троих напарников! И где они?
Мартин облачен в белый халат шеф-повара, но намокший бумажный колпак съехал набок, того и гляди свалится. Один косой глаз смотрит вбок, другой расширяется. Наконец Мартин выдыхает:
— Можно я позвоню по межгороду, а?
Билли сейчас взорвется.
— По межгороду? Зачем?
— Тот парень живет в Коннектикуте.
— Делай что хочешь, сукин сын, — машет рукой Билли. Потом, повернувшись ко мне, говорит: — Пошли отсюда. Сегодня у нас на повестке дела поважнее.
— Слушай, если хочешь, я открою устрицы. Я умею.
— Еще чего. Да я лучше буду угощаться тараканами, чем позволю тебе работать сегодня вечером. Пойдем.
— Он здесь?
— Вон там, у камина, разговаривает с Люсиндой. Знаешь Люсинду? Редактор рубрики «Красота».
Сердце тяжело колотится. Прежде чем познакомиться с Диком Давенпортом, я пытаюсь составить о нем представление. Издалека смотрится неплохо — высокий брюнет в спортивном пиджаке, правда, подозрительно смахивает на пай-мальчика… Люсинда выглядит как пугало, которое забыли набить соломой. Из-под микромини торчат тощие ноги.
— А она вообще ест?
— Хм. Не уверен. Не очень-то приятное зрелище, а?
— Некоторым, похоже, нравится, — усмехаюсь я, делая большой глоток шампанского.
— Только не говори, что ревнуешь.
Я стреляю в него убийственным взглядом. Билли отлично знает, что я не ревную к доходягам. Я завидую только отличному мышечному тонусу и минимуму целлюлита (женщина на то и женщина, чтобы иметь чуточку мяса).
Мы подходим к увлеченной беседой парочке; Дик Давенпорт поднимает глаза и улыбается. Приятная улыбка, ровные зубы, нос немного кривоват, но это ничего. На ногах — мокасины с кисточками. Черт. Ненавижу такую обувь, она для дошкольников. Лейла, не будь занудой, смотри на вещи проще.
Люсинда даже не удостоила меня взглядом, вроде я пустое место, пока Билли не произнес:
— Люсинда, позволь представить тебе Лейлу. Дик, Лейла.
— Очень приятно. — Дик пожимает мне руку. У него теплая, сухая рука. Красивые ногти, хорошая форма, пристойная длина.
На губах Люсинды мелькает подобие улыбки, голова еле заметно склоняется в знак приветствия.
Ты кого из себя строишь, королеву Елизавету? Терпеть не могу скромных стерв и всегда стараюсь обратить всеобщее внимание на их скромную стервозность. Излучая дружелюбие, я протягиваю руку и бодро выдаю:
— Привет, Люсинда, рада познакомиться! Я в восторге от разворота в вашем февральском номере.
Энергично сжимаю и трясу ее холодную, влажную, вялую ладонь.
— Извините, — она выдергивает руку, будто я прокаженная. — У меня закончилось шампанское.
— Я с тобой, — вызывается Билли, и они уходят вдвоем.
Оч-чень тонкий ход.
Дик, Дик, Дик. Ну зачем эти кисточки? Зачем?
— Приятно слышать, что ты читаешь журнал Люсинды, — улыбается Дик.
— На самом деле не читаю, — признаюсь я после глотка шампанского. Увидев, как меняется лицо Дика, понимаю, что дала маху, и спешу исправиться: — Я имела в виду февральский номер.
— Я пришлю экземпляр.
— Спасибо, — киваю я, скромно потягивая шампанское, хотя сейчас предпочла бы валиум, чтобы успокоиться и не заботиться о впечатлении, которое я произвожу на какого-то Дика Давенпорта. Я дергаюсь, сижу как на иголках, а все почему? Потому, что этот в меру симпатичный мужик в детских мокасинах холост?
— Чем занимаешься? — интересуется Дик.
Оригинал!
— Я повар.
— Правда? Шеф-повар? — Обычная реакция человека, который никогда не работал в ресторане.
— Нет, просто повар. Это не одно и то же.
В который раз я уже произношу эту речь?
— Шеф — это и есть шеф, он командует парадом, он за все отвечает. А я так, мелкая сошка.
— А что готовишь?
— Пока ничего особенного. Я специалист по салатам. Салатница, так сказать.
Дик смеется:
— Салатница? Здорово!
— Сооружение салатов — скорее архитектура, чем кулинария. Воздвигаешь стройные здания из зелени так, чтобы они не развалились по пути к клиенту.
— Нелегкий хлеб. — Дик припадает к бокалу и долго в молчании разглядывает свои туфли.
Он считает меня неудачницей. А кем еще он должен меня считать? Я и сама чувствую себя неудачницей. Атмосфера напряженная. Разговор не клеится. Надо было давать деру, завидев кисточки, но я, оптимистка, на что-то надеялась.
— А чем занимаешься ты? — нарушаю молчание я.
— В некотором роде бизнесмен, — отвечает он со скучающим видом.
— Ты ведь работаешь с Билли?
Дик улыбается:
— Можно и так сказать.
— В маркетинге?
— М-м, нет…
Надо отдать ему должное, он немного смущен.
— Мне принадлежат «Дивас» и еще несколько журналов и кабельных каналов.
Дик Давенпорт.
— Ты не имеешь отношения к корпорации Давенпорт?
— Имею.
— Ого.
Что может быть сложнее, чем пролезть в семейный бизнес.
— Так ты работаешь на отца?
— Некоторые сказали бы, что он работает на меня.
— Скромность у вас в роду? — не сдерживаюсь я.
Дик бросает на меня ледяной взгляд:
— Нет.
Затем, поправив галстук, как будто пытаясь взять себя в руки и сохранить видимость приличной беседы, любопытствует:
— Как человек знающий, какие порекомендовала бы рестораны?
— Это смотря что ты хочешь получить.
Родился в рубашке? Поймал обоих зайцев?
— Что-нибудь настоящее. Неважно что, главное, чтобы блюда соответствовали своему названию.
— Глубокий подход к кулинарии — для бизнесмена.
— А какой еще может быть подход, когда у тебя с детства были французские повара, — говорит он без улыбки, глядя на меня в упор. Что значит его взгляд? Он издевается? Неужели я так плохо прячу свои колючки?
С тех пор как папочка вышвырнул меня из теплого гнездышка, я мало интересуюсь людьми, которым не приходится бороться. Меня привлекают те, кто потерял все, кто осмеливается мечтать, несмотря на насмешки друзей и родных, кто работает на трех паршивых работах, чтобы наскрести на кусок хлеба… Мне нужны истории страданий! Я все еще жду того чувства уверенности в себе и гордости за свои достижения, которое обещал мне отец. Иначе надо мной всю жизнь будут издеваться высокомерные богатенькие детки, как этот сытый мальчик Давенпорт.
Допивая шампанское, я понимаю, что мне нечего ему порекомендовать: он уже везде побывал. К тому же не хочется выдавать свои грибные места таким нахалам, как Дик. Услышав «Люди!», я вздыхаю с облегчением. Опять Билли кого-то представляет. Вечеринка становится все больше похожа на бал в Версале.
— Очаровательная, несравненная, талантливая… Джулия Митчнер!
Все улыбаются и выходят к дверям; улыбается и сама Джулия, благосклонно принимая похвалу; она в зените своей славы.
Аплодисменты, звон хрусталя. На Джулии дорогой шелковый топик цвета бургундского вина, тугие кожаные штаны и остроносые сапоги на таких высоченных каблуках, что ноги можно сломать. Похоже, зима ее не коснулась. На дворе январь, а она, словно в конце августа, щеголяет загаром, оттеняющим золотистый оттенок ее волос.
— Вы родственницы? — интересуется Дик, явно ожидая услышать «нет».
— М-м-м, — мычу я.
— Сестры?
— Нет, это моя мать.
— Ты дочь Джулии Митчнер? Не знал, что у нее есть дочь, — недоверчиво говорит он.
— Она не любит меня афишировать.
Дик бросает подозрительный взгляд на мои волосы, потом на ее.
— Вообще-то мы обе брюнетки, — объясняю, — но она как стала блондинкой после моего рождения, так с тех пор и осталась.
Мой бокал пуст, да только никого это не интересует.
— Тебе подлить? — предлагаю я Дику: может, хоть это его проймет. Таких парней, насколько мне известно, с рождения учат следить за тем, чтобы бокал дамы никогда не был пустым.
