Лаура Эллиот - Теперь я твоя мама
Между серых туч на несколько мгновений показалось солнце. Стены из сухого камня блестели. Подземные озера потихоньку наполнялись, чтобы потом стремительно залить травянистые поля Буррена. Когда я несла тебя по садовой тропинке, мне казалось, что мы попали в мир, сделанный из стекла.
После того как мы приехали домой, вода с затопленных полей покрыла дороги. По радио советуют сидеть дома и не выезжать без крайней нужды. Три машины, чьи водители были либо слишком храбрыми, либо слишком беспечными, чтобы ехать по дороге на Маолтран, застряли возле нашей улочки, и Филлис пришлось вытягивать их трактором. Может, нас и отрезало от внешнего мира водой, но ее роль в твоем рождении уже широко известна в Маолтране. Она стала местной знаменитостью. Я бы пропала в ту ночь без ее помощи. Я поговорила по телефону с доктором Виллиамсон и с Джен, участковой медсестрой. Я сказала им, что беспокоиться нет причин. У меня дома есть еда, а ты, моя дочь, мой прекрасный ребенок, хорошо себя чувствуешь. Когда по дорогам снова можно будет передвигаться, я привезу тебя в клинику Святой Анны на осмотр. Они были не против. В районе у многих возникли рвота и диарея, что неудивительно с такой загрязненной водой.
Они сказали, что я очень храбрая, раз смогла родить в таких ужасных условиях. Я ответила, что это не так. Женщины рожали и во время войны и голода, под деревьями, в иглу, сараях и пещерах. Я родила в доме, и спасибо Богу за то, что не было осложнений.
– Святой Боже и Пресвятая Богородица! – воскликнула Филлис, когда я позвонила ей в ту ночь и сказала, что у меня беда. – Как часто идут схватки?
– Каждые несколько минут, – ответила я. – Это все так быстро. Воды отошли.
– Наверное, из-за истории с коровами, – предположила она. – Возможно, это ложная тревога, но стоит позвонить доктору Виллиамсон.
– Нет, – ответила я, – не надо ее беспокоить. Кругом все залило. Приходи, пока не стало совсем худо.
Она услышала, как тяжело я дышу, и не колебалась ни минуты.
– Я возьму трактор, – сказала она. – Держись, девочка. Я принимала роды у коров. Если тебе приходилось засовывать руку корове в задницу, то могу точно сказать, что у человека все проще.
Она, конечно, врала, причем очень неумело.
– Подожди, – вдруг сказала она, – ты не можешь рожать сейчас, когда Мириам в Лондоне, а Дэвид все еще сидит у арабов.
Я методичный человек и спланировала твое рождение до деталей. Я планировала, не веря, что получится. Я продумывала все, словно пилот бомбардировщика, который разрабатывает стратегию выживания, понимая, что в любой момент его может разнести на куски. Но непогоду я в расчет не брала. А она обеспечила мне прикрытие. Облака закрывали небо ночь напролет и весь следующий день; вода пенилась за каменными стенами, шумела в темноте, заливала дороги с опасными выбоинами. Филлис, закутанная в желтую зюйдвестку, приехала на тракторе, впустив в дом немного влажного ночного воздуха. Она протопала в высоких резиновых сапогах на второй этаж. Щеки ее покраснели от волнения.
– Несколько раз застревала по дороге, – сообщила она, – но все-таки добралась. Ну что тут у тебя?
Она отскочила от кровати и закрыла лицо руками.
Я понимала ее страх. Она может сколько угодно говорить о коровах, но рождение ребенка для нее загадка. Вся эта кровь на простынях, на моих ногах и руках, на тебе… Твои волосики слиплись от нее. Твое маленькое морщинистое личико было перемазано слизью. Ты лежала, распластавшись у меня на животе. Я взяла тебя и завернула в полотенце.
– Подержи ее, – попросила я, – пока я приведу себя в порядок.
Я силой сунула тебя ей в руки. Она держала тебя с опаской, словно боялась, что ты замяукаешь или начнешь царапаться.
– Святой Боже… – сказала она. – Я никогда не держала на руках новорожденного.
– Едва рожденного, – поправила я и встала с кровати. – Отвернись, пожалуйста. Я хочу…
Я заколебалась, но подняла простыню. Когда она увидела кровь, я думала, она упадет в обморок.
– Это плацента, – сообщила я. – Она вышла.
Филлис пересекла комнату, все еще держа тебя на руках, уселась на стул перед трельяжем и через зеркало смотрела, как я вывалила кусок печени в миску и накрыла ее тряпкой.
– Я и не знала, как это выглядит, – сказала она.
Я забралась назад на кровать.
– Господи, это ужасно…
– Все уже позади, – сказала я. – Самое сложное было перерезать пуповину. Если бы ты приехала вовремя, то могла бы сделать это за меня.
Она бросила быстрый взгляд на ножницы и нитки, лежавшие возле миски.
– Я бы не знала, что делать, – возразила она.
– Перерезаешь, потом завязываешь, – ответила я, – так обычно делают.
Она медленно подошла ко мне и села на краешек кровати. Казалось, она не может оторвать взгляд от миски. Кровь уже проступила на белой тряпке. Она громко сглотнула. Я подумала, что она либо вот-вот упадет в обморок, либо ее стошнит.
– Дай мне ребенка, – попросила я и забрала тебя.
Филлис уставилась на нас и наморщила лоб.
– Тут надо бы прибраться, – заметила она. – Кипяток! – внезапно рассмеялась она. – Так всегда бывает в фильмах. А я-то гадала, зачем он им нужен! Теперь понятно.
Она взяла кувшин и ванночку на трельяже. Ванночка была фарфоровая и старая, украшенная синими розами. Наверное, Мириам использовала ее, когда Дэвид был младенцем. А его бабушка, наверное, купала в ней его отца. Ощущение преемственности никогда не было таким сильным в этом доме, как в ту ночь.
Я вытерла кровь с твоей кожи, убрала все нечистоты, а потом завернула тебя в мягкую белую простыню.
– Чай и тосты, – сказала Филлис. – Моя двоюродная сестра говорит, что это лучшее средство от слез.
Тост был толстым и маслянистым, а чай крепче, чем я обычно пью. Но я никогда не ела и не пила ничего вкуснее.
Филлис поинтересовалась, придумала ли я уже имя.
Я ответила, что возможно только одно имя. Это имя было Джой.
Мы попробовали, как оно звучит. Филлис удовлетворенно кивнула и снова взяла тебя на руки. У нее на лице сияла улыбка. Она чувствовала себя очень важной.
– Не сложнее, чем с трактором справляться, – сказала она. – Хоть помощи ждать не от кого, но тебе повезло, что я оказалась рядом. Жаль только, что я не поспела к ее рождению.
– Нет, ты успела, – возразила я. – Во всяком случае была так близка к этому, что разницы особой нет. Я никогда не смогу тебя отблагодарить.
Она помогла мне дойти до душевой. Вода стекала по моему телу, смывая кровь. Пока я мылась, Филлис приготовила для меня чистую ночную рубашку. Кровать была застелена свежими простынями, а старое белье она засунула в корзину для грязной одежды. Филлис не спускала с тебя глаз, а когда она позвонила Дэвиду, то он услышал твой плач… такой громкий и здоровый.
– Я должен был быть рядом, – несколько раз повторил он, и голос его дрогнул, словно он тоже плакал. – Мне не следовало оставлять тебя одну. Наша дочь такая же красивая, как и ее голос?
– Даже еще красивее, – ответила я. – Она – наше чудо.
По Северному морю гуляли шторма. В течение двух дней ни один вертолет не мог сесть на буровой. Однако прогнозировалось улучшение погоды, и он должен был приехать домой, как только сможет.
Я рассказала Филлис, как приготовить тебе прикорм. Она влажными глазами смотрела, как ты сосешь молоко. Но постепенно она начала беспокоиться о своей матери, которой помогала в полночь ходить в уборную.
– Ты хочешь, чтобы я избавилась от… – Она поколебалась и указала на миску.
– Пускай стоит, – сказала я, когда она подняла ее с пола. – Я сама об этом позабочусь.
Она кивнула, когда я попросила ее не трогать испачканные простыни, понимая, как любая женщина, что грязное белье лучше стирать самому.
Дэвид уже в пути, летит к нам. Мириам тоже спешит, причем с целым ворохом новых идей. Оба спешат увидеть тебя. Дома мы существуем в океане спокойствия. Ты спишь возле меня, твое лицо сосредоточенно. Твои губы дрожат в улыбке. Я не могу отвести от тебя взгляд. Твои светлые волосики мягкие, словно пух. У меня тоже светлые волосы. Твои глаза все еще затуманены, блуждают. Сложно сказать, какого они цвета. Я надеюсь, что голубого.
Сегодня вечером Карлу Келли покажут в новостях. Скоро начнется пресс-конференция. Это ее первое появление на публике, не считая шквала публикаций после рождения Исобель Гарднер. Я не смогу смотреть. Что сделано, то сделано.
Если ты когда-нибудь и прочтешь этот дневник, я к тому времени буду уже мертва. Тогда мне будет все равно. Пожалуйста, не считай меня злой женщиной. Зло – это Холокост, пуля в голову, нож под ребро. Судьба жестока, она ухмыляется уголками губ и время от времени направляет нас пинками. Единственный раз в жизни я дала сдачи и забрала то, что смогла.
Глава восьмая
