Елена Котова - Легко!
– Конни, мы сейчас это не будем обсуждать, мы уже опаздываем, хорошо?
– Нет, не хорошо. Я хочу знать. Одри, скажи мне! У всех есть дети. У меня тоже будут, когда я вырасту.
– Конни, твои папа и мама очень хорошие люди, поэтому бог послал им таких славных деток. Может, мы с Джоном были не такие хорошие, поэтому…
– Нет, Одри, ты хорошая, ты мне сервиз для Барби подарила. А Джон еще лучше, он даже лучше тебя. Он такой смешной!
Они годами говорили своим друзьям, что решили не иметь детей, потому что это слишком большая ответственность. Джон твердил: он вовсе не убежден, что был бы хорошим отцом. Все друзья уверяли их в обратном и говорили, что еще не поздно.
Когда Одри была еще его герлфренд, с которой они уже жили вместе, собираясь со временем пожениться, Джон с упорством развивал собственный бизнес с партнером – другом по университету. Одри писала диссертацию по диабету. Ей было двадцать семь, ему – тридцать два. Он работал сутки напролет, она не жаловалась тогда, потому что тоже целыми днями сидела с бумагами. А ночью наступало время чудес. Их тела думали друг о друге целыми днями, это чувство горячего любимого тела рядом постоянно сохранялось внутри у обоих, чем бы они ни занимались днем.
Одри, грациозная и гибкая, отдавалась ему с нежностью, обвивала его руками, обрушивала водопад волос на его лицо. Джон, чей сексуальный опыт назвать просто «обширным» было бы чрезмерной скромностью и который верил, что действительно великий секс и границы – вещи несовместимые, старался тем не менее быть очень деликатным с Одри. Даже оральный секс с ней казался ему невозможным злоупотреблением: она приходила в возбуждение скорее от того, что видела его страсть, нежели от самих сексуальных затей. Ему иногда хотелось, чтобы она сказала что-то смачно-страстное, иногда, нежно гладя ее бледную кожу, покрывая осторожными поцелуями живот, Джон ловил себя на мысли, что гораздо больше ему бы хотелось перевернуть ее, поставить на колени и грубо войти сзади. Сама мысль об этом заводила так, что ему можно было уже этого и не делать. И думая об этом, он бежал пальцами по ее телу все ниже и ниже, пока не достигал цели. И тогда ее тело все открывалось ему, он медленно и нежно входил в нее, и их тела начинали медленный, томный танец, который потом все убыстрялся. Джон регулировал ритмику танца, то замедляя, то ускоряя его, стараясь продлить музыку слияния, и замирал в паузе перед последней синкопой, за которой начинались долгие, идущие по нарастающей финальные аккорды. Их тела взрывались почти всегда одновременно, и Джон был счастлив, когда вслед за тем Одри роняла волосы ему на лицо и в изнеможении застывала у него на груди. Он держал ее в руках, давая отдохнуть, но не мог ждать очень долго и вскоре начинал свою следующую импровизацию.
По утрам – он тогда вскакивал еще раньше, чем теперь, часто затемно – Джон смотрел на спящую Одри и думал, что так бы и сидел, глядя на нее, часами, но уже через пару минут тянулся к ней и брал ее сонную. Так начинать каждый день было счастьем.
Как-то в воскресенье после их обычного старта он сидел за кофе, читая газету, но мысли его были далеко и в полном смятении. В течение последней недели они с партнером потеряли кучу денег, и это была только его вина. Партнер призывал идти осторожно, развивать компанию постепенно. Джону же хотелось все и сразу, и он уговорил вбухать все в один большой и весьма рискованный проект. Он был уверен в удаче, а теперь понимал, что компании не выжить. И все из-за его самоуверенности. У компании много долгов, а он вынул столько денег из основного бизнеса, чтобы инвестировать в этот дурацкий проект. Нет, конечно, они обязаны выжить, но будет тяжело. Придется увольнять, резать затраты, самим работать день и ночь вместо уволенных. Они смогут рефинансировать долги, только если вложат и собственные деньги в компанию, по-другому – никак. А это значит, что он должен забыть о покупке дома, по крайней мере, года на два. Как он все довел до такого хаоса? Одри так мечтает о доме, который она хочет привести в порядок, сделать уютным, прежде чем они заведут первого ребенка. Он поставил крест на ее мечтах.
Одри вышла из душа, свежая, как обычно с блестящими мокрыми темными волосами, в длинной джинсовой рубашке. Она вся излучала свет, стоя на этой и так залитой солнцем кухне. Джон смотрел и думал, что сейчас разрушит воскресный день, который обещал быть праздником, как всегда. Он и так ничего не говорил ей ни в пятницу, ни в субботу, все откладывал на конец уик-энда.
– Джон, я так счастлива сегодня. Солнце замечательное. И мне надо тебе что-то сказать. Я всю неделю ждала воскресенья, чтобы спокойно, за завтраком сказать тебе это. Я беременна. Я знаю, ты хотел еще немножко подождать, сначала пожениться, поездить по миру, купить дом. Но так уж получилось, и я так счастлива. Ты рад?
Джона просто захлестнула волна радости, он схватил Одри и начал кружить ее по кухне: «Детка, какая же ты умница, я так счастлив!», но уже через мгновение он застыл, оторопело уставившись на нее.
– Что с тобой, Джон? Конечно, это немножко неожиданно, и ты, наверное, слегка в шоке, так это нормально. Я все обдумала: раз уж так получилось, бог с ними, с путешествиями, надо сразу искать дом. И давай прямо сегодня скажем родителям о помолвке, потому что быстрее, чем месяца за три-четыре, свадьбу не организовать. А тогда уже будет почти шесть месяцев, и тебе, к сожалению, придется забыть о скуба-дайвинге в медовый месяц, уж извини. Но что-то поспокойнее можно придумать, например, просто поваляться на пляже на юге Франции пару недель вдвоем. Снимем маленькую виллу на Кап-Ферра.
О чем она говорит? Вилла на юге Франции. Он не уверен, сумеет ли сохранить их нынешнюю просторную квартиру на Королевской миле Эдинбурга. Сегодня он вообще не может сказать ей, что они могут и что не могут себе позволить. Уже хотя бы для того, чтобы точно понять размер бедствия, ему потребуется не меньше двух месяцев работы и перекраивания всего бизнеса. Только после этого можно будет что-то планировать.
– Джон, что ты застыл и молчишь, как будто я сзади тебе нож в спину всадила? И смотришь на меня оторопело. – Одри уже была на грани слез.
– Одри, ради бога, не волнуйся. Все отлично, я рад, я, правда, всегда хотел ребенка.
– Хотел? Ты хочешь сказать, что теперь это не так?
– Нет, ты не так поняла, просто…
– Что «просто»?
– Мне нужно было тебе раньше всё сказать, но как-то не складывалось. Конечно, сейчас совсем некстати, ты так счастлива, и такая новость, что ты беременна, а я…
– А что ты хотел мне сказать такого, более важного, чем это?
– Одри, – Джон понял, что надо брать быка за рога, – слушай! Так получилось, что сейчас ну совсем, совсем неподходящее время для ребенка. Мы «посадили» компанию, мы на грани банкротства, и вот я всю неделю думал только, как я тебе это скажу.
Одри потеряла дар речи. Джон рассказал ей всё. Потом повторил, потому что она не реагировала. Она слышала его слова и не могла понять, почему он говорит о каких-то долгах и кэш-флоу? Она только чувствовала, что он предал ее в такой день.
Джон видел, что Одри не способна его услышать. Он знал, что, наверное, должен был говорить о другом, но он сам был на грани. Он так рассчитывал на ее поддержку. Но она погрузилась только в свою собственную проблему, о боже, что он говорит, в какую «собственную проблему», это не проблема, это их общий ребенок.
– Одри, ну скажи хоть что-нибудь. Я знаю, что виноват, но ошибки в бизнесе случаются. Это естественный риск, это не конец света, я всё поправлю. Просто мне нужно время. Это будет трудное время, и я даже сейчас не готов сказать, как долго оно протянется.
– Джон, ты говоришь не о том. У нас будет ребенок. У тебя финансовые трудности, что-то изменилось, я понимаю, но сейчас это не важно. Не о твоем бизнесе сейчас речь, а о нашем ребенке.
– Одри, я, черт возьми, не говорю о «моем бизнесе», я говорю о нашей с тобой жизни. Ты хоть понимаешь, что я не могу позволить себе и малой части того, что мы в данный момент имеем, не говоря уже о том, что мы себе запланировали?
– И поэтому ты уже не хочешь ребенка?
– Да не мели ерунды. Это жестоко и глупо так говорить. Хочу, не хочу… Еще до того, как ты вышла из ванной, я уже сидел здесь, чувствуя себя свиньей, что разрушил твою мечту о доме, что мне теперь года два надо будет выкарабкиваться из этой ситуации, а тут еще и ребенок. Я не знаю, как все это разрешить. Я ни слова не сказал, что не хочу ребенка, кстати.
– Джон, ты говоришь о деньгах, а не о той жизни, которая внутри меня. Ты даже не спросил, как я себя чувствую, ты не думаешь, как нам всё надо теперь переигрывать и со свадьбой, и с медовым месяцем.
– Я говорю не о деньгах, я говорю о том, что ты не понимаешь происходящего. Какие две недели на юге Франции? Забудь об этом. Какие срочные поиски дома? Я даже няню не в состоянии буду оплатить в ближайший год.
– Ты можешь мне просто ясно сказать, ты хочешь ребенка или нет?
