Юсеф эс-Сибаи - Мы не сеем колючек
— Ой, дай отдышаться… — с трудом проговорила беглянка. — Вот посижу с тобой, а потом поиграю.
— Видать, сегодня Умм Аббас разрешила тебе задержаться подольше?
— Нет, она ничего не знает.
— Ох, и попадет же тебе!
— Меня послали за арбузными корками.
— А ты вместо этого…
— Я уже все сделала.
На этот раз тетка угостила ее не только новостями, но и сладостями, которыми теперь торговала. Подошел Бахнаси.
— Привет, Сейида! Что давно не показывалась?
— Так жизнь складывается!
— Совсем большая стала, и не узнать.
Девочка поднялась.
— Ты куда? — спросила Атува.
— К Зейнаб.
— Она пошла в гости.
— Тогда просто поиграю с ребятами.
Хотя детская порывистость и угловатость движений исчезли, и фигура Сейиды стала почти по-женски округлой, все-таки она еще оставалась девочкой, кипучую энергию которой не могла целиком забрать даже тяжелая, изнурительная работа. Беглянка самозабвенно отдалась играм, наскакалась и напрыгалась за все дни, проведенные взаперти. Потом ребята пошли к бочке с водой, поплескались и немного освежились.
Пора было возвращаться, да и солнце палило так нещадно, что даже листья казались языками пламени, охватившими ветки деревьев. Что ждет ее дома? Голодные гуси, наверное, давно подняли крик. Придется рассказывать небылицы, почему она так долго собирала арбузные корки… А вдруг хозяйка нашла бидон? Страшно подумать! Сейида протянула руку под лестницу, и — о радость! — бидон был на месте. Теперь быстрее наверх. Подойдя к двери, она услышала громкие раздраженные голоса. Девочка заглянула в комнату и увидела Аббаса, понуро стоявшего перед родителями. Отец с матерью с мрачными лицами восседали на скамье. Никто не обратил на нее внимания.
— Шесть лет не везет. Не-ет, это моя вина… Все мать твою слушал! Она спит и видит, как бы сделать из тебя ученого человека… Хватит, завтра же в типографию!
— Чего он там не видел? — вмешалась мать.
— Будет работать. Я сам начинал с черной работы — мыл, подметал, как сейчас Абду. Потом подучился, стал наборщиком. Вскоре сменил мастера — упокой Аллах душу доброго Ризка! Потом выдвинулся в начальники наборного цеха типографии «Истикляль». И все равно учился и печатному и переплетному делу — все типографские профессии перепробовал. Только знания и опыт могут принести уважение. Так-то! Чтобы хорошо работать, надо усердно учиться. Без умения и нищий много не соберет.
Однако сентенции Бараи вызвали гневный протест супруги.
— Ты что, хочешь искалечить ему будущее?
— Какое будущее? К чему он стремится, к безделью?
— Я не бездельник! — вставил сын.
— Был и останешься бездельником, если будешь продолжать в том же духе. Я потом и кровью заработал эту типографию, и, если мой наследник не будет вкладывать в нее столько же трудов — пиши пропало! Начинай с мастерового, испытай все на собственной шкуре, и только тогда тебя будут уважать…
— Тебя-то никто уважать не будет, — встряла жена, — хоть чиновником стань!
— Помолчи, старая! Меня уважают больше, чем любого эфенди[13]. И сам я уважаю тех, кто умеет работать, покойного Габера например. По мне, он стоит больше иного директора или даже министра. Потому что Габер любил свою работу — переплетенную книгу брал как ребенка!..
Сейида, затаив дыхание, ловила добрые слова об отце, она была готова слушать о нем бесконечно, но тут хозяйка заметила девочку.
— Ты чего здесь торчишь, лентяйка?
— Принесла арбузные корки.
Теперь Умм Аббас вспомнила.
— Где же ты пропадала?
— Пришлось поискать — нашла лишь на улице Саляма. Поблизости ничего не было, и я…
— Хватит болтать! Потом я тебе покажу улицу Саляма… А пока поднимись на крышу, нарежь корок и покорми гусей.
— Пусть сначала сама пообедает, — вмешался Бараи.
— Гуси с утра голодные. Слышишь, гогочут?
— И она с утра голодная! Ступай, Сейида, поешь! — заключил хозяин не терпящим возражений тоном.
Всякий раз, когда ему случалось заметить, что воспитанницу загружают работой, Бараи заступался за Сейиду. Но обычно его целыми днями не видели дома. Дела типографии и переплетной мастерской были для него важнее всего на свете. Если бы Сейида работала там, ей было бы куда легче. Но, увы, обязанности девочки целиком определялись хозяйкой — полновластной владычицей сироты. Точнее сказать, полновластной ее мучительницей. Стоило хозяйке заметить, что Сейида сидит без дела, как упреки в дармоедстве и страшные проклятья обрушивались на нее. Как будто Умм Аббас платила ей деньги и боялась, что хоть один миллим останется неотработанным.
Глава 7
Чтобы не злить и без того разгневанную хозяйку, Сейида, наскоро пообедав, поспешила наверх, прихватив бидон и большой кухонный нож.
Разговор с Аббасом закончился, как всегда, безрезультатно. Работать ему в типографии, продолжать ли учиться в школе или, как говорил отец, бить баклуши — родители не пришли ни к какому решению. Глава семьи поднялся и направился в типографию.
— Приляг, отдохни немного, — остановила его жена.
— А как же работа?
— Подождет, отдохнуть все равно надо.
— Вот закончу с делами, тогда отдохну.
— Они никогда не кончатся.
— Ну, в таком случае подожду до старости. Или, еще вернее — до смерти.
— Да смилуется над нами Аллах!
— Его милость надо трудом заслужить…
Увидев Сейиду с бидоном, хозяйка живо переключилась на нее:
— Отнесешь корки и спускайся, воды натаскай, а то в бадье ни капли.
Девочка поднялась на раскаленную крышу, подошла к деревянной клетке, вытащила из бидона несколько арбузных корок и бросила гусям и курам, нетерпеливо сгрудившимся у прутьев.
Потом вновь спустилась, принесла воды и наполнила корыто, из которого поили птицу. Теперь можно было присесть, привалиться спиной к клетке, вытянуть усталые ноги и заняться разделкой корок в тени, падавшей от соседнего дома. Эта работа нравилась девочке еще с тех пор, как она занималась ею вместе с теткой Атувой. А сейчас мельчить корки было вдвойне приятно — хозяйка не любила появляться на крыше. Птицы набросились на корм. Глядя на их шумное пиршество, девочка чувствовала, что делает полезное дело — вроде того, о котором говорил Бараи. Работа не требовала особой сноровки, но Сейиде было приятно видеть, что птицы рады ее приходу, без всякой боязни бегут навстречу, не шипят, не принимают грозного вида. Пожалуй, это единственные создания, которые любят тебя, Сейида, любят гораздо больше, чем люди — враждебные, презрительные, в лучшем случае равнодушные. Да и ты отвечаешь им тем же! На ненависть — ненавистью, на злобу — злобой.
Вдруг послышался звук осторожных шагов, затем на крыше показался Аббас и направился прямо к ней. Сейида внутренне сжалась — от хозяйского сынка ничего хорошего не жди. Еще больше ее насторожил взгляд Аббаса, который, бесстыдно блуждая по ее телу, остановился на голых ногах и двинулся выше, к коленям. Сейида старалась сохранять безразличный вид.
— Как дела? — спросил Аббас единственно для того, чтобы нарушить молчание.
— Сам видишь, господин, — подчеркнуто холодно ответила она.
— Ты все хорошеешь! — продолжал Аббас, пытаясь перекинуть мостик к той теме, которая его интересовала.
Взгляд хозяйского сына казался Сейиде липким, как прикосновение перепачканных пальцев. Она пригнулась и еще быстрее застучала ножом.
— Повзрослела ты, Сейида, округлилась… Помнишь, как я тебя ущипнул? У тебя тогда и груди-то не было…
Страх охватил Сейиду — надо что-то ответить, как-то остановить нахального парня.
— Стыда у тебя нет!
Аббас ничуть не смутился. Напротив, вплотную придвинулся и схватил перепуганную Сейиду за грудь.
— Ах, плутовка — такие драгоценности прятать!
Сейида растерялась, ее охватило чувство полной беспомощности. Она и сама понимала, что в ней происходят какие-то изменения, но почему-то стыдилась их даже перед самой собой, не то, что перед хозяйкой или теткой Атувой! А уж о мужчинах и говорить нечего — ее захлестывал всепоглощающий стыд, когда они оценивающими взглядами рассматривали ее. Правда, люди женятся, и тогда в их отношениях нет ничего постыдного, но они-то с Аббасом не женаты и вряд ли когда-нибудь будут…
Даляль, видимо, рассуждала иначе, когда запиралась в комнате с лудильщиком Али. Наверное, она и испытывала к нему совсем другие чувства, чем Сейида к Аббасу. Вряд ли Даляль стала бы делать то, что ей не хочется. А Сейида желает только одного, чтобы Аббас ушел и никогда к ней не прикасался.
Рука Аббаса обвила ее шею, проскользнула под галабею и прижалась к голому телу. Щеки Сейиды опалило жаркое прерывистое дыхание.
— О, Аллах, какая кожа! Будто шелковая!
