А Чэн - Современная новелла Китая
— Шанхай — наша родина! — сказал Чэнь Синь.
— Да ведь, кроме родных-то мест, есть еще целый огромный мир.
Чэнь Синь только усмехнулся в ответ.
— Куда ни попадешь — везде надо уметь найти для себя что-нибудь приятное. В Харбине — покататься на коньках, в Гуанчжоу — поплавать, в Синьцзяне — отведать плова, а в Шанхае — европейской пищи. Куда тебя судьба ни забросит — везде надо находить свои радости и насладиться ими вволю. Может, в этом-то и есть сладость жизни.
Чэнь Синь опять усмехнулся. Он рассеянно глядел в окно — на стремительно проносившиеся там возделанные поля. Все они аккуратно разделены на небольшие участки и напоминают вышивку: желтые, темно- и светло-зеленые полосы, разбросанные по берегам реки, сливаются в пестрые узоры. Вся земля тщательно возделана и используется почти на сто процентов. Конечно, глазам, привыкшим к безбрежным, необозримым землям Севера, не хватает простора — но нельзя не признать, что все здесь свежее, яркое, будто только что вымытое. Это земли к югу от Янцзы, окрестности Шанхая. А вот и он сам!
Поля остались позади, а справа и слева от железной дороги появились низкие оградительные стенки: начались городские районы. И вот уже замелькали заводы, многоэтажные дома, улицы, автобусы, пешеходы… Шанхай был все ближе, все зримее. Глаза Чэнь Синя увлажнились, сердце громко застучало. Десять лет назад, когда он уезжал отсюда и Шанхай все удалялся от него, становился все неразличимее, думал ли он о возвращении? Кажется, не думал, а впрочем, может быть, и думал. В деревне он пахал и сеял, убирал хлеб, рыл оросительные каналы, ходил в подручных и в учениках… Затем удалось поступить в специальное педучилище: он окончил его, попал по распределению в местную среднюю школу. Казалось бы, теперь, когда у него появилась возможность зарабатывать себе на жизнь и он нашел в ней свое место, можно было наконец начать эту самую новую жизнь. Но ощущения устойчивости так и не появилось — как будто цель еще не достигнута. В глубине души он все чего-то ждал, на что-то надеялся. И только после падения «четверки», когда большая группа интеллигентной молодежи вернулась в Шанхай, он понял наконец, чего он ждет и в чем его конечная цель.
За эти десять лет он не раз приезжал в Шанхай: навестить родных, в отпуск, в командировки. Но в каждый свой приезд испытывал чувство все большей отчужденности. Он был чужаком, иностранцем. А Шанхай презирал чужаков. Чэнь Синю просто претило свойственное шанхайцам чувство собственного превосходства, претило их высокомерие. А когда был с друзьями и знакомыми, точно так же не мог вынести их сочувствия и жалости. Потому что за сочувствием и жалостью проглядывало все то же высокомерие. И все же нельзя было не признать: Шанхай — действительно город прекрасный, передовой, выдающийся. Его универмаги переполнены самыми разными и самыми превосходными товарами, люди одеты по самой последней, самой современной моде, в ресторанах чистота, еда — самая изысканная, а в кинотеатрах показывают самые новые фильмы. Шанхай — это словно витрина новейших течений в культурной жизни Китая. Не говоря уже о том, что здесь был дом Чэнь Синя, здесь была его семья — мама, братья и могила отца. Он улыбнулся сквозь слезы. Чтобы вернуться сюда, он готов был всем пожертвовать, все бросить. И как только услышал, что мама собирается уйти на пенсию, тут же принялся действовать. Первым делом надо было восстановить свой прежний статус. Что же до этого последнего отрезка жизни, когда он учился и работал, то он уже позади, его можно вычеркнуть — лишь бы только заполучить необходимые печати на документах… Ему пришлось выдержать бой — ожесточенный, яростный, — но он победил.
Поезд подходил к перрону. Чэнь Синь открыл окно — в лицо ударил холодный ветер, шанхайский ветер! Он увидел младшего брата: малый подрос, вытянулся, похорошел. Брат тоже его увидел, он бежал за вагоном, смеялся и кричал:
— Асинь![10]
Сердце Чэнь Синя невольно сжалось, он вдруг почувствовал себя виноватым. Но тут же вспомнил, как десять лет назад, когда отправлялся его поезд, старший брат вот так же бежал за вагоном, провожая его в дорогу, и сердце его успокоилось.
Поезд остановился, и брат, запыхавшись, подбежал к вагону. За разговором с ним и за перетаскиванием багажа Чэнь Синь даже не расслышал, как прощались его жизнерадостные попутчики.
— Афан с невесткой и малышом тоже пришли, только они на улице: на одну телеграмму полагается лишь один перронный билет. Асинь, а вещей у тебя много?
— Не очень. Как мама?
— Ничего, сейчас она дома, стряпает. Поднялась сегодня в три часа утра и отправилась за продуктами.
Чэнь Синь хотел еще что-то сказать, но в носу защипало, горло сдавило. Он опустил голову и так ничего и не сказал. Брат тоже замолчал.
Так, молча, они прошли весь длинный перрон. Старший брат, невестка и малыш поджидали их у выхода. Они выхватили было у Асиня вещи, но, не сделав и нескольких шагов, поспешили отдать обратно: оказалось слишком тяжело. Все рассмеялись. Старший брат схватился за его плечо, младший — подхватил под руку, невестка с ребенком на руках замыкала шествие. Малыш не переставая распевал какую-то нелепую песенку: «Дядя плохой, дядя хороший, дядя у нас ходит в галошах…» И опять все дружно рассмеялись.
— Ты все оформил, как надо? — спросил Афан. — Завтра я отпрошусь с работы и схожу с тобой в бюро по трудоустройству.
— Лучше я с ним схожу, ведь я свободен, — сказал младший брат.
Сердце у Чэнь Синя опять чуть дрогнуло, он взглянул на младшего брата и сказал, улыбнувшись:
— Ладно, пускай уж Асань меня проводит.
Сменив два автобуса, они добрались до дома. Как только вошли, мама вскрикнула: «Асинь!» И, опустив голову, принялась вытирать слезы. Сыновья не знали, как ее успокоить: они нежно любили мать, но чувства свои выражать не умели, стеснялись. Они только смотрели на нее и повторяли:
— Ну, зачем же, зачем же плакать?
Лишь невестке, которая знала, как лучше подойти к свекрови, удалось наконец ее уговорить.
— Ну, а теперь к столу! — И все с чувством облегчения принялись приглашать друг друга. Обеденный стол передвинули на время из маминой шестиметровой комнатушки в большую комнату, где жили старший брат с невесткой. Окинув ее взглядом, Чэнь Синь увидел, что комната, где он когда-то жил вместе с братьями, выглядит теперь совсем по-другому. Светло-зеленые обои, бра и картины, писанные маслом. Новая изящная мебель, стиль ее соответствует размерам и форме комнаты, а цвет необычен.
— Что это за цвет? — спросил Чэнь Синь.
— Под маринованные овощи, — со знанием дела ответил младший брат. — Сейчас это очень модно.
Малыш придвинул к комоду табуретку, вскарабкался на нее и уверенно нажал нужную кнопку магнитофона. Комната наполнилась ритмичными, будоражащими звуками.
— Неплохо живете! — весело сказал Чэнь Синь.
Старший брат, словно извиняясь, усмехнулся и после долгой паузы ответил невпопад:
— Так-так, вернулся, значит…
Вошедшая с блюдом невестка рассмеялась:
— Вернулся. Теперь бы ему только невесту подыскать да жениться.
— Это в моем-то возрасте и с моей внешностью? — сказал Чэнь Синь. — Да кому я нужен?
И все рассмеялись.
А стол уже весь уставлен блюдами. Их более десятка: мясо с земляными орешками, котлеты под соевым соусом, уха из карасей… Все, даже малыш, наперебой подкладывали Чэнь Синю лучшие кусочки, на его тарелке уже выросла целая гора, а ему подкладывали еще и еще, словно желая возместить те тяготы, которые он претерпел за десять лет, что жил вдали от дома. Особенно старался Афан, старший брат, — он вывалил ему на тарелку чуть ли не всю миску с жареным угрем — любимым кушаньем Чэнь Синя. Брат был старше Чэнь Синя на три года, но в детстве Чэнь Синю всегда приходилось его защищать. Афана, высокого и худощавого, ребята прозвали Долговязым. Учился он прекрасно, но в уличных играх слыл рохлей и недотепой: если прыгал через скакалку, она вечно запутывалась у него в ногах, если играли в полицейских и бандитов, его сторона неизменно проигрывала. Поэтому никто не хотел с ним играть. Но Асинь приходил на помощь: «Если Афан не будет играть, я тоже не буду. А я не буду, так и другие не будут, уж я постараюсь». Он был такой: как скажет, так и сделает. И все боялись, что он и вправду им насолит — а насолить он мог крепко, — к тому же без него, такого ловкого и озорного, игра уже не игра, а потому дело кончалось компромиссом. Потом у Афана появилась близорукость, он начал носить очки, внешне все больше и больше стал походить на учителя, и ему дали новое прозвище — «книжный червь». Почему-то эта кличка коробила Чэнь Синя больше, чем Долговязый: стоило ему ее услышать, как он тут же щелкал обидчика по затылку. И мало-помалу охотники дразниться перевелись. Ну, а там грянула «культурная революция», и уже в 1967 году кому-то из них двоих — то ли ему, учившемуся тогда в средней школе первой ступени, то ли брату-старшекласснику — предстояло отправиться по распределению на постоянное жительство в деревню, в производственную бригаду. В таких случаях действовала четкая установка: попросту говоря, «из двух гвоздей выдергивали один». Убитая горем мать, обливаясь слезами, все повторяла: «Для меня что один, что другой… что ладонь, что тыльная сторона…» И Чэнь Синь, которому стало невмоготу, сказал:
