Бернгард Келлерман - Город Анатоль
Но пережитый Жаком страх был так силен, что он наполовину проснулся. Он был бы не прочь досмотреть сон до конца, чтобы узнать, что Маниу делал в колодце, но в эту минуту очнулся совсем.
Рядом за стеной он услыхал шепот, и ему показалось, что это тот же голос, который он слышал прошлую ночь. Он прислушался. И вдруг ему почудилось, что он расслышал слова. Голос шептал: «Янко, Янко, что ты делаешь!» Янко? Что нужно Янко в гостинице? Но все снова стало тихо, больше за стеной не было слышно ни звука. Сияла луна, трещали кузнечики, господин Роткель, глава фирмы «Роткель и Винер» кашлял так, что слышно было через всю площадь, а по площади гуляло эхо. С тех пор как Жак себя помнит, Роткель страдает хроническим бронхитом. А вот где-то заскреблась мышь. Словно кто-то долбит стамеской толстую, неподатливую балку. «Хорошие зубки у этих мышек», — подумал Жак. До рассвета было еще долго, и у Жака не было ни малейшего желания вставать. Он снова погрузился в сон.
XIII
Рано утром Жак сидел в пижаме за столом и переписывал начисто свою докладную записку господам Альвенслебенам. Переписывал тщательно, — ведь известно, какие педанты все эти немцы. С ними держи ухо востро, на каждой запятой можно споткнуться и сломать себе шею. Будем надеяться, что с обратной почтой они пришлют денег. Жак был на мели. Феликс тоже ничего не мог ему дать. Он жил на двести крон в месяц: приходилось приносить жертвы науке. За перестройку библиотеки ему пять лет придется выплачивать долг. У Рауля деньги есть, но его «пичужка» смотрит за ними в оба. А госпожа Ипсиланти и прочие скупердяи упрямо сидят на своих тысячах и все высиживают и высиживают свои три процента. Ну и публика!
Когда Жак спустился в вестибюль, солнце уже заливало его своими лучами. Было, должно быть, около полудня. Ксавер, старший лакей, стоял у входа и с кислой миной на лице ковырял в ушах маленькой костяной ложечкой. Весь он был похож на заржавленный, слегка погнувшийся гвоздь. Синеватое лицо и узкие, блудливо дрожащие руки, усеянные веснушками. Перхоть с головы сыпалась, как ржавчина. Нет, красавцем этого Ксавера никак нельзя было назвать. На его засаленном фраке блестели медно-красные и бронзово-зеленые пятна. Настоящая патина!
— Ну, как дела, Ксавер? — весело спросил Жак и хлопнул его по плечу. — Что нос повесил?
Ксавер покачал головой и обтер ложечку о штаны. Плохие времена! Он думает уехать из Анатоля. На губах у Жака мелькнула какая-то непонятная улыбка, словно он чему-то удивлялся.
— Теперь, когда, может быть, все вот-вот изменится?.. — загадочно сказал он. — Кто знает? Быть может, сегодня или завтра все станет по-другому. Нужно только терпение!
Жак сказал все это как будто между прочим. Затем он вдруг переменил тон и спросил:
— Да, вот что я хотел узнать: барон Стирбей был сегодня ночью в гостинице?
— Барон Стирбей? Нет, его здесь не было.
— А кто живет в номере четвертом, Ксавер?
— В номере четвертом? Барышня Маниу.
Жак начинает проявлять признаки беспокойства. Он смотрит на длинные, блудливые руки Ксавера и спрашивает:
— Какая барышня Маниу? О ком ты говоришь?
— Франциска Маниу, дочь покойного хозяина усадьбы.
Жак улыбается:
— Ах как интересно! Та самая Франциска, которая была замешана в тогдашнем процессе?
— Да, та самая.
— И ты говоришь мне это только теперь?
— Она приехала на похороны отца и сперва назвалась другим именем. Она, должно быть, хотела остаться неузнанной. Но, конечно, на похоронах ее сейчас же все узнали. А сегодня утром в шесть часов она уехала.
— Как? Уехала? Куда же она отправилась?
— Она не оставила адреса.
Корошек высовывает свою дыню из стеклянной двери конторы, и Жак умолкает. Переменив тон, он заявляет Ксаверу, что, может быть, здесь скоро начнется постройка железной дороги. Он говорит так громко, что Корошек непременно должен его услышать.
— Честь имею пожелать вам доброго утра, господин Грегор! — бубнит Корошек и отвешивает поклон.
И тотчас с любопытством спрашивает, серьезно ли господин Грегор думает, что здесь пройдет железная дорога. Жак снова загадочно улыбается.
— Все возможно, — говорит он. — Нужно только насадить здесь какую-нибудь промышленность, и государство вынуждено будет построить наконец эти несчастные двенадцать километров через горы.
Молодой господин Грегор всегда любит делать такие странные намеки. Может быть, он знает больше других? Ведь он только что из-за границы. Корошек глубоко вздыхает. Постройку железной дороги можно только приветствовать! Корошек восхищался своим гостем, который так умно умел говорить обо всем и в голове которого роились планы, как поднять торговлю и улучшить транспорт в этом городе. Если бы все пошло так, как он рисует, Анатоль за несколько лет стал бы таким же огромным, как Будапешт или Бухарест, а «Траян» превратился бы в сверкающий дворец! Корошек любил разговаривать с Жаком. Уверенность этого молодого человека, его осанка, его походка вливали и в Корошека бодрость. После беседы с Жаком настроение у него повышалось, а Жаку это было только приятно: Корошек тогда не думал о неоплаченных счетах.
Через рыночную площадь летит песчаный вихрь, но как странно — почему-то песок совсем красный. Почему это песок такой красный?
— Это степной песок, — объясняет Жак. — Выветрившийся гнейс.
— Выветрившийся гнейс?
Корошек с изумлением смотрит на своего гостя, рот у него чуть-чуть приоткрыт.
XIV
«Хорошо ему живется, этому молодому господину Грегору, — думает господин Роткель, стоя в тени своего магазина (фирма „Роткель и Винер“): — он путешествует, разгуливает, и никаких-то у него забот! Что он делает, где работает?.. Ничего не делает, как и все эти молодые люди. Некоторые считают его просто бездельником, болтуном, но Роткель не разделяет этого мнения. Мозес, сын Роткеля, учился вместе с Жаком в школе и всегда говорил о Жаке с большим уважением. А если уж Мозес что-нибудь сказал…»
Но тут Роткель сделал шаг назад, так как молодой господин Грегор прямехонько направлялся к его дверям. Роткель низко поклонился: молодой господин Грегор вошел в магазин.
— Доброе утро, господин Роткель! — весело крикнул Жак. — Я заглянул сюда только спросить, как вы поживаете? Мозес дома?
— Спасибо, у меня все благополучно, сердечно благодарю! — ответил обрадованный Роткель, шаркая правой ногой. — Я тронут, что вы вспомнили обо мне! Мозесу тоже живется хорошо, спасибо. Он работает в Варшаве, в банке.
Роткель был маленький, коренастый. Его черные глаза светились мягким светом. Лицо, обрамленное черной бородой, всегда было бледное и перепуганное, точно он только что спасся от погрома.
— А ваша супруга и дочери — как они?
— Благодарю вас… Я все эти дни любовался вами, господин Грегор! — Роткель не мог удержаться, чтобы не потрогать кончиками пальцев материю на костюме Жака. — Какой прекрасный синий цвет! Как в дымке! Немецкая материя? Французская? Да, эти французы, они понимают толк в оттенках!
Он восхищенно прищелкнул языком.
На ведущей во второй этаж лестнице показались Антония и Гизела. Они услышали голос Жака, и Антония сразу же узнала его: у нее был тонкий музыкальный слух. Антония и Гизела были хорошенькие, черноглазые дамочки с тонко очерченными лицами и очень маленькими белыми ручками. Они болтали по-французски и по-английски, а Антония очень хорошо играла на рояле. Однако все эти совершенства не пошли им на пользу. Обе были замужем, но через несколько дней после свадьбы вернулись в родительский дом. Это осталось тайным горем Роткеля, терзавшим его день и ночь. Антония была выдана за некоего Коленшера из Аграма, который в первую же ночь сбежал, прихватив с собой приданое, и больше не появлялся. Младшая, Гизела, вышла замуж за жителя Варшавы, некоего Морица Хонига, но она тоже через несколько дней вернулась домой. По городу носился слушок, будто Гизела… А впрочем, мало ли чего не наболтают люди!
Жак сказал обеим сестрам несколько комплиментов и затем откланялся. Так покоряют сердца людей! Антония и Гизела посмотрели ему вслед с восхищением. Какие манеры, какое уменье держать себя! Оно и понятно: Берлин, Париж!..
А Жак задумчиво шагал по улице. «Уехала сегодня утром! И не оставила адреса!»
Но вот уже опять встретился знакомый, которому нужно было пожать руку: молодой доктор Воссидло, сын аптекаря, изучавший медицину в Вене.
— Ну, как дела, Воссидло? — спросил Жак, поднявшись на две-три ступени и протянув руку молодому медику. — Много работы?
Ну конечно же Воссидло сидел без работы. Он был хирург и жаждал блеснуть в какой-нибудь больнице своим уменьем делать кесарево сечение. Мечтал заработать себе состояние операциями аппендицита, но таких больных в Анатоле не находилось: отростки слепой кишки у всех были в порядке, благодарение господу!
— Много работы? Мне просто делать нечего! Кто здесь болеет, в этом городе? В таком воздухе! — Воссидло немного понизил голос:— Если тебе нужны будут туалетные принадлежности, Жак, мыло, зубная паста, зубные щетки, полоскания или лекарства — аспирин, хинин, подумай обо мне, понял?
