Джулиан Барнс - Любовь и так далее
И вот еще что. Вы, наверное, сами сталкивались с такой вещью, когда дружеские отношения как бы застывают в том виде, в каком они были в самом начале, и никак не развиваются дальше. Это как в семье, когда младшая сестра навсегда остается маленькой девочкой для старшего брата, даже если она уже пенсионерка. Но между Оливером и мной все изменилось. Я имею в виду, что в баре он по-прежнему обращался со мной, как с младшей сестренкой. Для него все осталось, как было. А для меня — нет. Я стал другим человеком.
Уже потом я перебрал в уме некоторые вопросы, которые он мне не задал. Раньше я бы, наверное, обиделся. Но теперь — нет. Интересно, а он заметил, что я ничего не спросил про Джилиан? Когда он рассказывал сам, я слушал, но сам ничего не спрашивал.
ДЖИЛИАН: Когда Оливер вернулся, Софи сидела в гостиной — делала уроки. Он был слегка навеселе — не то чтобы пьяный, но так… как это бывает, когда выпиваешь три стакана на пустой желудок. Ну, вы, наверное, знаете, как это бывает: муж приходит домой из бара, где он выпивал с друзьями, и ждет, что его подвиг оценят — ведь мог бы вообще не прийти, или прийти, но в таком состоянии, что лучше бы не приходил. Потому что он постоянно помнит о тех счастливых денечках, когда он еще не был женат и мог веселиться всю ночь без помех, не спрашивая ни у кого разрешения. И поэтому каждый раз, когда он приходит домой после пьянки-гулянки, в нем чувствуется… я даже не знаю, что… какая-то то ли агрессия, то ли обида, то ли возмущение; и ты обижаешься и возмущаешься тоже, потому что ты же не запрещаешь ему выпивать с друзьями, и ты была бы совсем не против, если бы он пришел попозже, даже совсем-совсем поздно, потому что тебе иногда хочется побыть дома одной, с детьми. И оба держатся напряженно.
— Папа, а где ты был?
— В пабе, Соф.
— Ты пьяный пришел?
Оливер, пошатываясь, прошелся по комнате, изображая пьяного, и дыхнул на Софи, которая сделала вид, что ей дурно и она сейчас упадет в обморок, и помахала рукой у себя перед носом, разгоняя дух папиного перегара.
— А с кем ты напился?
— С одним старым другом, старым ханжой. Плутократом американским.
— А что такое плутократ?
— Это такой человек, который зарабатывает больше меня, — сказал он, а я подумала про себя: тогда, выходит, весь мир состоит из одних плутократов.
— А он тоже напился?
— Напился? Он так напился, что у него контактные линзы выпали.
Софи рассмеялась. Я расслабилась. На секунду. А потом напряглась опять. У детей что — чутье на такие вещи?
— А кто он, вообще?
Оливер посмотрел на меня.
— Просто Стюарт.
— Смешное такое имя — Просто Стюарт.
— Ну, он, вообще, адвокат. У него все, как у адвоката, за тем исключением, что он никакой не адвокат.
— Папа, ты правда пьяный. — Оливер снова дыхнул на Софи, она засмеялась и, похоже, опять занялась уроками. Но не тут-то было. — А откуда ты его знаешь?
— Кого — его?
— Просто Стюарта Плутократа.
Оливер опять посмотрел на меня. Я не знаю, заметила это Софи или нет.
— Откуда мы знаем Стюарта? — спросил он у меня. Я подумала: большое спасибо, удружил так удружил. Типа, ты умываешь руки. И еще я подумала: еще не время.
— Мы с ним были знакомы раньше, — сказала я очень неопределенно.
— Это понятно, — сказала она как-то очень по-взрослому.
— Ты марш на кухню — делай себе бутерброд, — сказала я Оливеру. — А ты марш в постель, — сказала я Софи. Они знают этот мой тон. Я его тоже знаю, и мне самой он не нравится. Но что еще было делать?
Оливер провозился на кухне достаточно долго и вернулся в гостиную с большим бутербродом с жареным картофелем. У него есть какая-то «особенная» фритюрница, которой он очень гордится, — с каким-то там специальным фильтром, который якобы поглощает пары от кипящего масла. На самом деле, понятное дело, он ничего не поглощает.
— Секрет хорошего бутерброда с жареным картофелем, — заявил он не в первый уже раз, — в том, чтобы жар от картофеля растопил масло на хлебе.
— И что?
— А то, что оно потечет у тебя по руке.
— Нет. Я имею в виду, и что — Стюарт?
— А-а, Стюарт. Он весь седой. Розовый и лоснящийся. При деньгах. Не дал мне расплатиться за выпивку… ну, ты знаешь, как это бывает, когда плутократия ударяет в голову.
— По-моему, мы оба этого не знаем. Просто нам неоткуда.
По словам Оливера, Стюарт ни капельки не изменился, разве что стал плутократом и этаким пивным хряком, который только и говорит, что о свиньях.
— Вы с ним еще встретитесь?
— Мы не договаривались о встрече.
— Ты записал его телефон?
Оливер посмотрел на меня и подцепил пальцем масло с тарелки.
— Он мне его не дал.
— В смысле, не дал? Ты спросил его телефон, а он сказал, что не даст?
Оливер прожевал кусок бутерброда, проглотил и театрально вздохнул.
— Нет, я не спрашивал его телефон, а сам он не предлагал.
Когда я это услышала, у меня словно камень с души упал. Я даже не пожалела, что довела Оливера до состояния легкого раздражения. Может, не все так страшно.
Уже потом я задумалась: хочу ли я встретиться со Стюартом? И никак не могла решить — да или нет. Обычно я без труда принимаю решения — ну, хотя бы один человек в доме должен уметь принимать решения, — но тут я поняла, что не хочу ничего решать. В этом вопросе пусть за меня решают другие.
Тем более я не думаю, что такой вопрос вообще встанет.
ТЕРРИ: У меня есть друзья на Заливе. Они мне рассказывали, как ловят крабов. Краболовы выходят в море примерно в полтретьего ночи и работают до утра. Они раскидывают сеть длиной до пяти сотен ярдов, с грузилами через каждые несколько ярдов, к которым прикреплены приманки. Обычно в качестве приманки берут угрей. Потом, когда сеть раскинута, они начинают сводить ее концы, и вот тут нужен зоркий глаз и большая сноровка. Крабы, конечно, «клюют» на угрей, но крабы — не дураки, они не будут спокойно ждать, пока их не вытянут из воды и не бросят в корзину. Так что, буквально за миг до того, как краб появится у поверхности, буквально за миг до того, как он отпустит свою добычу, ловец должен мягко опустить руку под воду и схватить краба.
Как говорит моя подруга Марсель: вам это ничего не напоминает?
СТЮАРТ: Ну и как вы расцениваете поведение Оливера? Только честно. Я не знаю, чего я ждал. Может быть, я ждал чего-то такого, в чем не мог бы признаться себе самому. Но скажу вам вот что. Я не ожидал вообще ничего. Я не ожидал: привет, Стюарт, старина, мой старый ханжа, сколько лет, сколько зим, да, ты можешь купить мне выпить, и еще раз купить мне выпить, склоняюсь в поклоне пред вашей щедростью, добрый сэр, а между выпивкой я снова буду учить тебя жить, как в добрые старые времена. Вот это я и называю — вообще ничего. Может быть, я был немного наивным.
Но в жизни есть много чего такого, что не поддается однозначному определению, правильно? Например, можно дружить с человеком, который тебе не нравится. Или, вернее, нравится и не нравится одновременно. Не то чтобы я до сих пор считаю Оливера своим другом. Разумеется, нет. Хотя он явно по-прежнему полагает меня своим другом. Это еще одна сложность: А считает В своим другом, но В не считает себя другом А. На мой скромный взгляд, дружба может быть даже сложнее, чем брак. Я имею в виду, что для большинства людей брак — это предельное испытание, правильно? В тот момент, когда ты решаешь полностью изменить свою жизнь и связать ее с другим человеком, ты говоришь: вот он я, я хочу быть с тобой, я отдам тебе все, что у меня есть. Я имею в виду не земные богатства. Я имею в виду сердце и душу. Иными словами, мы рассчитываем на все сто процентов, правильно? Может быть, мы не получим эти самые сто процентов, и даже скорее всего не получим, или получим, но только на время, однако мы все-таки осознаем, что такая полнота в принципе существует. Раньше это называлось идеалом. Теперь, насколько я понимаю, называется целью. А когда что-то идет не так, когда процент падает ниже определенной черты, которую мы поставили себе целью — скажем, пятьдесят процентов, — происходит развод.
Но что касается дружбы, тут все не так просто, правда? Ты знакомишься с человеком, он тебе нравится, вы что-то делаете с ним вместе — и вот вы друзья. Но нет никакой процедуры, никакого обряда, который скреплял бы дружбу, и у вас нет цели. Иногда вы становитесь друзьями лишь потому, что у вас есть общие друзья. Есть такие друзья, с которыми можно не видеться месяцами и даже годами, а потом встретиться и общаться, как будто вы только вчера расстались; есть и такие, с которыми надо начинать все заново. И в дружбе нет развода. Я имею в виду, с другом можно поссориться, но это не одно и то же. Теперь Оливер, очевидно, решил, что мы с ним просто продолжим общение с того места, где мы расстались, — вернее, чуть раньше того места, где мы расстались. А я не хотел ничего продолжать. Я хотел посмотреть, как и что.
