Раймон Кено - Упражнения в стиле
— Рассказывай.
— Рядом со мной стоял один странный тип.
— Какой? — спросил Рене.
— Высокий, худой, со странной шеей.
— Какой? — спросил Рене.
— Как будто ему ее вытягивали.
— Элонгация, — сказал Жорж.
— Я еще вспомнил про шляпу, у нее был странный вид.
— Какой? — спросил Рене.
— Без ленты, зато с плетеным шнурком вокруг.
— Забавно, — сказал Робер.
— А еще, — продолжил Альбер, — он оказался таким крикуном, этот тип.
— Почему? — спросил Рене.
— Начал поносить своего соседа.
— Почему? — спросил Рене.
— Заявил, что тот ему по ногам ходит.
— Специально? — спросил Робер.
— Специально, — сказал Альбер.
— А потом?
— Потом? Просто отошел и сел.
— И это все? — спросил Рене.
— Нет. Самое забавное, через два часа я его снова увидел.
— Где?
— Перед вокзалом Сен-Лазар.
— Что он там делал?
— Не знаю, — сказал Альбер. — Он гулял туда-сюда с приятелем, который ему подсказывал, что пуговица его плаща пришита слишком низко.
— Точно, именно это я ему и посоветовал, — сказал Теодор.
ЗАЗИ В МЕТРО [*]
(роман)
(Перевод Л. Цывьяна)
ό πλάσας ήφάνισεν[6][*]
АристотельI
Дактожтутгаквоняит, мысленно негодовал Габриель. Ну и амбре — можно подумать, они вообще не моются. Ладно, предположим, в газетах пишут, что только одиннадцать процентов квартир в Париже имеют ванные, это понятно, но ведь помыться-то все равно можно. Однако, похоже, те, что меня окружают, в голову это не берут. Но, с другой стороны, не может же быть так, что сюда собрали самых немытых со всего Парижа. Такого не может быть, потому что не может быть. Это просто случайность, что все они оказались здесь. Нельзя же предположить, что те, кто ожидает на Аустерлицком вокзале, вонючей тех, кто ожидает на Лионском. Нет, это совершенно невероятно. Но до чего все-таки жутко смердит...
Габриель извлек из рукава шелковый носовой платок цвета сирени и промокнул им рубильник.
— От кого так воняет? — громогласно поинтересовалась корпулентная особа, стоящая по соседству.
Произнося эти слова, она имела в виду вовсе не себя, поскольку была не эгоистична и на себе не зацикливалась, она подразумевала запах, исходивший вон от того мосье.
— Это, мамаш, «Топтун», одеколон от Дристиана Киора, — мгновенно отреагировал Габриель, не привыкший лазить за словом в карман.
— Да это же преступление — травить людей такими запахами, — объявила бабища, убежденная, что она в своем праве.
— Если я правильно понял, ты, мамаш, думаешь, будто сама ты благоухаешь розами. Так ты заблуждаешься, мамаш, здорово заблуждаешься[*].
— Нет, ты слышал? — обратилась бабища к стоящему около нее плюгавцу, который, видимо, имел законное право возлегать на нее. — Ты слышал, какое неуважение проявил ко мне этот жирный боров?
Плюгавец оценил габариты Габриеля и сделал мысленное заключение: здоровенный верзила, но ведь здоровенные верзилы — они добряки и силой своей не злоупотребляют, потому как с их стороны это было бы западло. И потому, расхорохорившись, он заверещал:
— Эй ты, горилла! Кончай вонять!
Габриель вздохнул. Ну вот, опять принуждают к насилию. Как ему надоело это принуждение. С превращения обезьяны в человека так оно все и продолжается. Но, в конце концов, раз надо так надо. И не его вовсе вина, что именно слабаки портят всем жизнь. И все-таки Габриель решил дать шанс замухрышке.
— Ну-ка повтори поотчетливей, — сказал Габриель.
Слегка удивленный тем, что верзила снизошел до беседы, плюгавец чуток задумался, дабы отточить ответ, каковой прозвучал в следующей форме:
— Что, повторить поотчетливей?
Плюгавец был чрезвычайно доволен найденной формулировкой. Но вся беда была в том, что громила не унимался. Он наклонился и изрек следующий однофазный пятисложник[*]:
— Тоштотысказал...
Плюгавцу стало страшновато. Самое было время отковать себе какой-нибудь словесный щит. И первое, что пришло ему в голову, оказалась александрина[*]:
— Послушайте, мосье, не смейте тыкать мне.
— Поносник, — с беспримерной простотой и лапидарностью ответствовал Габриель.
Он поднял руку, словно намереваясь врезать собеседнику в рыло. Тот не стал дожидаться и сам рухнул наземь под ноги к стоявшим вокруг людям. Ему жутко хотелось заплакать. К счастью, тут к перрону подкатил поезд, что кардинально изменило обстановку. Смердящая толпа устремила взоры к приехавшим, которые вывалили из вагонов, причем первыми шествовали деловые люди с портфелями, единственным их багажом, и с таким видом, словно, кроме них, никто и понятия не имеет, как нужно путешествовать.
Габриель всматривался вдаль: они небось где-нибудь в хвосте, женщины всегда плетутся в хвосте, однако нет, из толпы вынырнула девчушка и обратилась к нему:
— Я Зази, а ты, спорим, мой дядя Габриель.
— Совершенно верно, — ответил Габриель, придав голосу возвышенно-благородное звучание. — Я — твой дядя.
Девочка разлыбилась. Габриель тоже вежливо улыбнулся, взял ее, поднял на уровень губ, поцеловал, в ответ на что она тоже чмокнула его, и вновь возвратил на землю.
— От тебя красиво пахнет, — заметило дитя.
— «Топтун» от Дристиана Киора, — объяснил исполин.
— Ты мне помажешь чуточку за ушами?
— Это мужской одеколон.
— Вот это она и есть, — сообщила наконец-то появившаяся Жанна Буферá. — Ты согласился присмотреть за ней, так что получай.
— Очень хорошо, — кивнул Габриель.
— Я могу довериться тебе? Понимаешь, мне бы очень не хотелось, чтобы ее по очереди изнасиловала вся семейка.
— Да не боись ты, мам, вспомни, как вовремя ты подоспела в прошлый раз.
— В любом случае я не хочу, чтобы такое повторилось, — объявила Жанна Буфера.
— Можешь быть спокойна, — заверил ее Габриель.
— Ну ладно. Значит, встречаемся послезавтра здесь же, поезд отходит в шесть шестьдесят.
— Но только со стороны отправления, — уточнил Габриель.
— Natürlich[7], — согласилась Жанна Буфера, побывавшая под оккупацией. — Кстати, как твоя жена?
— Благодарю, нормально. А ты разве к нам не заглянешь?
— Времени не будет.
— Нормальный ход, — бросила Зази. — Каждый раз, как у нее появляется хахаль, родственники могут гореть ясным огнем.
— П’ка, дочура. П’ка, Габи.
И Жанна отвалила.
Зази прокомментировала:
— Влюблена, как кошка.
Габриель пожал плечами. Он не произнес ни слова. Потом взял чемодан Зази.
И только после этого открыл рот.
— Ну, тронули, — сказал он.
И, сметая все и вся, что оказывалось на его пути, устремился вперед. Зази рысила следом.
— Дядь, — крикнула она, — мы метром поедем?
— Нет.
— Как, нет?
И она встала как вкопанная. Габриель тоже остановился, повернулся, поставил чемодан и пустился в объяснения:
— А так: нет, и все. Сегодня никакого метро. Забастовка.
— Забастовка?
— Ну да, забастовка. Метро, этот исключительно парижский вид транспорта, замерло под землей, потому что контролеры отказались дырявить билеты своими компостерами.
— Ну, сволочи! — вскричала Зази. — Ну, гады! Такую мне пакость подстроить!
— И не только тебе, — заметил исключительно объективный Габриель.
— Да чхать мне на других! Я о себе думаю. Ведь я так надеялась, так радовалась, что смогу прокатиться на метро, и вот на тебе, такое дерьмо!
— Придется смириться, — промолвил Габриель, чьи высказывания бывали иногда отмечены несколько кантианским томизмом.
И, перейдя в плоскость косубъективности[*], он добавил:
— Нам надо поторапливаться: Шарль ждет.
— Да знаю я этого, знаю, — бросила разъяренная Зази. — Читала про него в мемуарах генерала Вермо[*].
— Да нет, это совсем не то. Шарль — мой приятель, у него такси. Я зафрахтовал его как раз на случай забастовки. Усекла? Тогда двинули.
И он, подхватив одной рукой чемодан, другой потащил за собой Зази.
Шарль и впрямь ждал их, читая в какой-то еженедельной газетке хронику страждущих сердец. Он искал, и это продолжалось уже много лет, подходящую куколку, которой он мог бы принести в дар сорок пять вишенок своей весны. Но тех, что изливали свои сетования на страницах этой газетки, он находил либо дурами, либо малохольными. Коварными или притворами. Он безошибочно унюхивал соломинку среди бревен стенаний[*] и провидел грандиозную стерву в самой белоснежной жертвенной голубке.
